Плебейские песни ВН Попова

  О «Плебейских песнях» Владимира Попова я узнал в июне 2017 года, получив книгу с автографом, заставившим меня улыбнуться на озорство поэта: «Учителю Николаю от ученика Владимира». Вскоре состоялась наша встреча в Подмосковной Малаховке, где поэт прямо спросил меня, как мне пришлась его стихопроза. Не скажу, что я был внятен в ответе. Ограничился только одобрительными словами. А Владимир Николаевич признался, что писать стихопрозу начал после того, как увидел, что не все свои воспоминания, встречи сумел выразить в стихотворениях. «Некоторые детали встреч не мог передать в чистой поэзии». Нужна была другая форма. Поэт Владимир Малин назвал её «раскадровкой киносценария». Очень, по-моему, точно. Не случайно студенты на встрече с поэтом просили его: «Попов, покажи кино!»
В «Плебейские песни» входит 23 произведения. Некоторые из них обозначены жанрово: «Посещение» (сказ, найденный под забором), «Сарина» (цыганская сказка), «Новая песня (воспоминание об Александре Дулове), «Васенька и птицы» (первая часть неоконченной поэмы «Ярмарка»).
  Оговоримся сразу, что не все произведения сборника исполнены стихопрозой, есть в книге и вещи рифмованные (например, «Васеньки и птицы») и белый стих, которым написан сказ «Посещение»…
  «Плебейские песни» необыкновенно ценны уже тем, что в них мы встречаем незабываемые  портреты известных людей: литературоведа Вадима Кожинова, поэта Арсения Тарковского, дочери писателя Александра Куприна, актёра Солоницына, барда Александра Дулова…
  Поэт находит для них точные детали, которые застревают в памяти навсегда:
Тяжёлый, словно Каменный Гость,
протопал, звеня славой, Юрий Кузнецов…

Словно привидение: «глазам вовнутрь»,
прошёл совсем молодой Аркадий Тюрин,
по прозвищу: Аркадийнеговорикрасиво.

Просвистел мимо Пётр Вегин,
смуглый, словно мексиканец,
тощий до звона:
«Главный скелет Советского Союза».

…Лев Анненский, похожий одновременно на
Владимира Ильича Ленина
и на билетёршу в трамвае.

Из кабины выходит
Евгений Евтушенко
и умывает руки,
словно прокуратор.

Подходит Личутин,
оглядывается вокруг
и замечает женщин.
– Отвратительные лягвии! –
жалуется он.

Авто остановилось
и из него выпрыгнула
вечно юная Юнна Мориц,
похожая на молодую
Бабу Ягу.

По столу пробежал муравей.
Тарковский улыбнулся:
– Я живу в муравейнике.

В метро я видел
актёра Солоницына:
он был усталый и грустный.
И у него был
целлофановый пакет.

Лицо у Профессора заросшее:
огромная сивая борода,
огромные усы и огромные
бакенбарды.
Посередине этих зарослей
торчал дородный
дворянский нос.
Чуть повыше
расположились сложные глаза:
насторожённо-любопытные
и злые, как у Евтушенки.

  Гамма чувств двадцати трёх новелл сборника «Плебейские песни» сложная и разнообразная. Умиление в «Васеньке и птицах», восторженное преклонение и удивление в «Ксении», дурачество и скоморошество в «Посещении» и «Шли по деревне два дурака», печаль и жалость в «Удивлении», очарование в «Д-р», светлая печаль в «Следах»… Но чаще чувствование многослойней, потому что глубина кинематографии Владимира Попова так велика, что в ней читается многое и всегда остаётся место невысказанному. 
  Возьмём, к примеру, сценарий «Сирени».  Стихопроза наполнена послевоенной атомосферой. Общежитие на улочке Гоголя. Тёплый вечер. Гулянка. Котенко с трофейным аккордеоном выходит на улицу. Вокруг него собирается колоритная общаговская команда. Она перебирается поэтом неспешно, с приглядом и вниманием к каждому обитателю улицы, общежития, а в короткой живописной характеристике – незабываемый типаж, знакомый вроде и незнакомый одновременно.
Дедуля Хренов
Сидел на ступеньках,
Курил самокрутку,
Качал головой
И бубнил под нос:
– Вот она, жизнья! Эх, ты!
Мурмелад с кочерыжкою!

Важный Котенко начинает играть, начинается праздник много претерпевшего неизбалованного сытостью и удобствами общежитского братства.
И, - пошли:
губки бантиком,
бровки шалашиком,
взялись за ручки,
плечики подпрыгивают,
спинки выгнуты,
зады оттопырены.
Два шага с притопом!
Два шага с прихлопом!

  Кажется, всё это весёлой «брейгелевской» сценкой и завершится. Но нет, автор являет нам вдруг откуда-то невесть взявшегося «безногого инвалида на самодельной коляске». Все персонажи действа обнаруживаю сострадание и жалость. Даже приблатнённый «Серя» даёт инвалиду прикурить «Казбека». Толпа пропитывается сочувствием к горю. Эхо войны врывается в повествование, как в сцене с обгоревшим танкистом в фильме «Зеркало для героя». Инвалид просит попробовать инструмент. Котенко подносит к нему «своё сокровище, словно полное ведро с водою, – боясь расплескать». «Ваня Курский» начинает играть:
Мелодия была незнакомой,
но всем показалось,
что они её где-то слышали.
Что она родилась
в соседней деревне.
А когда «Ваня» запел,
все притихли.
Голос был негромкий,
но такой чистый и задушевный,
что хотелось подойти ближе.

  Мелодия и песня инвалида преображают всех. И хотя автора улыбается и в эти минуты, своеобразно изображая переживание каждого обитателя улочки, глубина переживания и симпатия к героям преобладают:
Пел приблатнённый Серя,
Спрятав финку в рукав.

  Инвалид завершает пение и игру и удаляется по улице.
Первой заплакала Шура-дура.
Потом заревели близнецы.
Котенко снял аккордеон,
встал по стойке «смирно»
и отдал честь.
Секретарша Уткина
вскрикнула: - Ах!
И уронила томик Тургенева.

  Кинематография «Сирени» выпукла, осязаема, просится в кадр, и уже никогда не отпускает тебя, напомнив  что-то далёкое-далёкое, близкое и дорогое до слёз.
  Трудное, но одновременно счастливое единство нищих, но богатых людей. А за ними, их речами, портретами, пением, переживаниями встаёт мощно и полнокровно наша история.
  Так и вся книга «Плебейские песни» бесценна, потому что становится частью опоэтизированной истории, нашей общей судьбы