Обида

***

Ветер дирижирует сюиту,
зимнее причудливое скерцо.
Никогда я на тебя обиду
не держала в сердце.

Что бессильно нежное словечко,
что тебе не в радость и не в бремя.
Нам любовь даруется навечно,
только жизнь на время.

Ветер, ветер, тише, не лютуй,
поцелуя вместо
словно в детстве ласково подуй
на больное место.

Только вот пройдёт ли до конца,
сердце – не коленка…
Песня без начала и конца
про любовь-нетленку.

***

Всё, что раньше было нашего –
удалит «делит».
У меня ещё не зажило,
всё ещё болит.

Так хотела встретить праздники
как всегда вдвоём.
Только было мне боязненько –
вдруг мы их убьём.

Те остатки прежней радости,
что копила впрок,
что хранила бы до старости,
пряча между строк.

Пусть черта не переступлена,
можно всё понять.
Только крылья как обрублены
и уж не обнять.

Остаётся лишь оплакивать,
сердце убеждать...
Так легко любовь отталкивать.
Трудно удержать.

* * *

Вроде ты ещё тут, далеко от меня не ушёл,
на расстояньи письма и звонка, только голос всё глуше,
и трамваи идут в депо, и цветочек завял в кашпо,
и глаза на снимке больше не смотрят в душу.
 
Мы как будто жители разных с тобой планет.
Твои лайки как будто от холода посинели,
поредели, а после и вовсе сошли на нет.
Я не знаю толком, что по твоей, по моей вине ли,
 
и не знаю, насколько вправду ты одинок,
или просто тебе по большому счёту никто не нужен.
Я теперь тебя вижу в перевёрнутый будто бинокль.
Диалог наш не сближен, он просто предельно сужен.
 
И душа разучилась как прежде с тобой летать.
А была раньше бурной, на цыпочках, на котурнах..
Она может кладбищенской урной когда-нибудь стать,
но я ей никогда не позволю стать уличной урной.
 
Твой кораблик отчалил от берега нашей реки.
Постараюсь прожить без этой печали бумажной,
не смотреть в пустое пространство из-под руки...
Я люблю тебя так же, только это уже неважно.

***

Я тебя, конечно же, извиню,
я тебе, конечно, ещё позвоню,
и не изменю тебе наше меню,
но себя я больше тебе не присню.

Ничего нет ближе мне твоего,
и других не нужно мне никого,
жизнь отдам тебе просто и бытово,
но уже не больше, не больше того.

Для тебя всё так же горит плита,
для тебя и нежность, и теплота,
голова всё так же тобой занята,
но уже не та я, не та, не та...

***

Надо признать отважиться –
нет ничего там, нет.
Всё это только кажется,
лишь отражённый свет.

И лица выражение,
и тех слов попурри –
это лишь отражение
солнышка, что внутри.

Хватит уже приписывать
чувства свои другим,
веря, считая истово
любящим, раз любим.

Признавай поражение –
нет ничего в ответ.
Это лишь отражение,
лишь отражённый свет.

***

Любовь прошла лишь по касательной,
кость не задета, обошлось.
Всё было так не обязательно,
сияло тихо, а не жглось.

Ты не заметил, стало пусто как
и жизней разошлись края...
Как под наркозом, не почувствовал,
что ампутировалась я.

***

Я пишу о тебе не тебе,
может быть – водосточной трубе,
может быть, облакам, небесам,
где читает стихи мои Сам.

Ты же если начнёшь их читать –
улетучатся буквы как тать,
обесцветятся как молоко,
улетят далеко-далеко.

Мои строчки тебя не хотят,
их пугает взыскательный взгляд.
Оживают они лишь в тепле.
Одиноко им тут на земле.

Их умчит белый конь без подков
в поднебесный альков облаков,
закружит хоровод из планет…
А тебе не нужны они, нет.

***

Строчки пишутся между делом,
улетают пухом...
Я к тебе и душой и телом,
ты ни сном ни духом.

Сколько чудных ушло мгновений,
а тебе, профану,
фиолетово всё, до фени
и по барабану.

Превратилось платье в футболку,
а карета в тыкву.
Я ждала тебя долго-долго…
А потом привыкла.

***

Единственный способ любовь сохранить –
держаться подальше, подальше.
Тогда не порвётся тончайшая нить,
не будет обмана и фальши.

Сегодня печаль моя выглядит так:
к окошку прижавшийся голубь,
часов монотонный сердечный тик-так
и двор обезлюдевший голый.

Стою на балконе. Какая тоска.
И месяц впивается остро.
Сегодня печаль мне настолько близка,
что мы с ней как кровные сёстры.

И эта родня мне как будто броня,
хотя я осталась всё той же.
Но только подальше, любовь, от меня,
ты так сохранишься подольше.

***

Я захлопну ворот как дверцу,
словно горло залью свинцом,
чтоб не видел голого сердца,
трепыхающегося птенцом.

Затушую в нейтральном тоне –
не наружу, не напоказ,
чтобы ты ничего не понял
и не видел горючих глаз.

На краю неземной чужбины
я махну тебе плавником,
уплывая в свои глубины,
в мир, который нам незнаком.

Жизнь струится водой сквозь пальцы,
и уносит меня река...
В этом плавном прощальном танце
я держусь за пустой рукав.

Несчастливый летит билетик…
Наша ниша, приют берлог.
Это чувству в далёком лете
оскорблённому уголок.

Под дождём свои слёзы спрячу.
Слышишь, как наш трамвай бренчит?
Этот кофе такой горячий.
Это счастье слегка горчит.

Дальше мне одной до конечной
вдоль по улице ледяной.
А тебе вспоминать то нечто,
что давным-давно было мной.

***

Ты не знаешь, что это такое –
как любить, как страдать, как прощать,
как не знать ни минуты покоя,
свою жизнь в твою вещь превращать,

приносить, словно птенчику в клюве,
сколько ран бы он им ни нанёс.
Я жалею тебя: ты не любишь.
Ты не знаешь мучений и слёз.

Жизнь проходит, но всё не проходит.
Повторяется всё как на бис.
Я в надземном её переходе
и смотрю на тебя сверху вниз.

И любви, что закатом в полнеба
над твоею горит головой,
на двоих нам хватило вполне бы
и ещё бы осталось с лихвой.

***

А по утрам прилетает сойка...
Я без тебя проживаю стойко.
Да, люблю, но уже не настолько.
Но ещё не разлюбила, увы.
Всё позабудь, но однажды вспомни.
Цвет облетел, но остались корни.
Лунная ночь поэтичней полдня.
Мёртвые листья милее живых.

Сердце тепла захотело — ишь ты!
Я эту жизнь не жила почти что,
что ты знаешь о ней, мальчишка,
тот, чьё имя в ночи шепчу.
Я не шла, а почти летела,
только душа, никакого тела,
ничего своего не хотела…
До сих пор я за это плачу.

***

Помнишь у леса тот магазинчик,
мой монолог...
Как я цеплялась за твой мизинчик,
за дружбы клок.

Помнишь, к тебе я в слезах подсела,
в лютой тоске.
Всё ведь тогда на краю висело,
на волоске.

Рок надвигался судищем Линча,
вынул кинжал...
Но уцепилась за твой мизинчик -
ты удержал.

Был мой любимчик, порой обидчик
– раны болят...
Всё отдала бы за твой мизинчик,
за тёплый взгляд.

***

Ты говоришь: «о господи!»
И как это понимать?
Что — надоела до смерти,
что это как «твою мать»?

Считай, что Господь услышал.
Я ухожу в тираж.
Мы так и не стали ближе.
То был лишь фантом, мираж.

Сквозь слов золотые россыпи,
сквозь морок пустого пыла
я говорю: «о Господи!
Спасибо, что это было».

***

Наше прошлое, это чудище,
что подёрнуто тёплым пеплом,
было нашим когда-то будущим,
разумеется, только светлым.

Это дерево, это зарево
сохранить я в себе успела,
и сердечное это варево,
что кипело внутри и пело.

Мне всю жизнь из него вытаскивать
всё, что радуется и плачет.
Будь поласковей, будь поласковей,
ведь тебе ничего не значит.

Годы мчатся как ошалелые.
С неба звёздные смотрят очи.
Обними меня. Пожалей меня.
Пожелай мне спокойной ночи.

Наше прошлое станет будущим,
станет заревом над домами.
И останется где-то тут ещё
то, чего не случится с нами.

***

Обижаешься лишь на любимых,
на любой отворот головы.
И душа утопает в обидах,
хоть давно они нам не новы.

Небрежения колкое слово,
разговора повышенный тон –
и душа замыкается снова,
погружаясь в обиды бетон.

Не обиды страшись, а остуды.
Сердцу раниться не мудрено.
Вот когда обижаться не буду –
это значит, что мне всё равно.

***

Быть жестоким легко, нужно лишь не любить.
Никого не ударить при том, не убить,
не сказав даже грубого слова.
Всё случится само: потускнеет лицо,
сердце треснет, как будто простое яйцо,
и глаза не засветятся снова.

Быть жестоким как нечего делать легко,
и не нужно за этим ходить далеко,
ни горчицы не нужно, ни перца,
и ни яда из перстня – в бокал опускать,
и козла отпущенья не нужно искать,
лишь найти беззащитное сердце.

Что же делать, когда слишком больно уже,
и не вынести, кажется, больше душе
то, что Герде наносится Каем?
Переводим несчастный наш частный момент
в обобщённый космический эквивалент,
сердце в зубы – и строки слагаем.