Когда я умирала и прощалась

***

Когда я умирала и прощалась,
послав тебе с ошибками слова,
и кажется уже не умещалась
пылающая в лаве голова,

когда я вся была как южный полюс,
как будто бог меня уже унёс,
твой слабый спотыкающийся голос
мне показался смёрзшимся от слёз.

И эти слёзы растопили лаву,
послав опять соломинки тщету,
и расступилась облаков облава,
увидев жизни блеск и нищету.

И стало ясным словно аз и буки,
что не страшны ни муки, ни беда.
Пусть огонёк зелёный на фейсбуке
лишь для тебя не гаснет никогда.

***

Если я, судьбе уступя,
не проснусь однажды в постели,
то ты знай, что «люблю тебя»
мои губы сказать хотели.

Мы не то, что лежит в гробах,
что землёй потом засыпают.
С милым именем на губах
мы счастливые засыпаем.

И ты знай через все нельзя –
я с любовью ушла в нирване,
навсегда с собой унося
в край воздушного целованья.

Прилетать к тебе по утрам
будут ласточки и синицы,
а мне будут всё сниться там
твои губы, глаза, ресницы.

Это то, чем горит звезда,
то, чем движутся все светила...
Ты прости, что любить всегда
мне дыхания не хватило.

***

Чуть подлиннЕе... Чуть пОдлиннее
стать мою жизнь я молю.
Смерть отирается подле неё,
хочет накинуть петлю.

Чуть понежнее, побережней
ты обращайся со мной...
Я перешла уже, веришь ли,
этот экватор земной.

Спросит там Бог: – Что же, милая,
делала ты на земле?
Чуть не забыла: любила я.
Душу держала в тепле.

Кажется, только намедни ей
жизнь отдала на убой.
Чуть подлиннЕе… Помедленней…
Не надышаться тобой.

***

Сперва лукавый маленький зверёк,
что хочется трепать по мягкой шёрстке.
К нему ещё не вяжется упрёк,
слёз кот наплакал, горести с напёрстки.

Но ты этой пушистости не верь,
она потом сваляется клоками.
Потом он вырастает, этот зверь,
и внутренности рвёт твои клыками.

О, это счастье на свою беду!
И не переложить на чьи-то плечи.
Люби меня потом, когда уйду.
Ведь это будет несравненно легче.

***

Не гляди туда, где всё кончается,
где уже пути не проторить,
за границы слов, что запрещается
нам сейчас писать и говорить.

Где уже за счастьем не охотятся,
за границу почвы и судьбы,
за черту, где все пути расходятся,
где уже одна частица бы.

Не гляди до головокружения
в эту бездну, что разверзла пасть,
как в зеркал пустое отражение,
где так просто сгинуть и пропасть.

Не гляди, живу как через силу я,
как кручу седые бигуди.
Не гляди, как плачу некрасиво я,
и как умираю, не гляди.

***

Для тебя ничего не вешу я.
Вот чуть-чуть – и вспорхну с листка.
Буду с облака ноги свешивать
и глядеть на всех свысока.

Но весны не увидеть жалко мне...
Так и хочется, как Бальмонт,
забросать эту грязь  фиалками,
это был не дешёвый понт.

Жизнь моя, повторись на бис она –
будет точно такой почти.
Ты читаешь то, что написано.
Ненаписанное прочти.

***

Кто придёт из друзей на похороны,
кто над урной прольёт слезу?
Кого нет уже, кому по хрену,
в шумном городе – как в лесу.

Окружают нас люди разные,
кто надолго, а кто – свалив.
К нам чужие приходят праздновать,
горевать приходят свои.

Кто-то дарит сирень и ландыши,
без кого-то пуста земля...
А придут ли они на кладбище,
или, может, приду ли я?

Будто там это будет видеться,
что за глупый напал зудёж?
Будто там я смогу обидеться,
если ты ко мне не придёшь.

***

И когда, не шатко и не валко,
подошла ко мне вразвалку смерть,
я решила – ей меня не жалко,
и сейчас закончится комедь.

Ну и что же, я ведь не в обиде,
многому на свете став виной...
Но она, в упор меня не видя,
словно бы побрезговала мной.

Прозвучал мне в уши чей-то голос:
«Просыпайтесь. Кончился наркоз».
Ухмыльнулся седовласый хронос
и вернул в мир радуг и стрекоз.

Ну и как мне дальше жить прикажешь,
коль глаза глядят ещё во тьму?
Мучаешься... А кому расскажешь?
Только всему миру. Лишь ему.

Но когда не требует поэта
аполлон… (а требует всегда),
за моей готовкою обеда
наблюдает холодно звезда.

Вот кого мне следует бояться,
кто мои просвечивает сны...
А поэта – клоуна, паяца –
пусть боятся слуги сатаны.

***

Пока я живая – я вам расскажу
о том, что понятно любому ежу,
но что неподвластно ещё иль уже
далёкой и близкой любимой душе.

Друг другу потёмки, а надо чтоб свет,
и стынет вопрос, не узнавший ответ,
трепещет былинкой на горном ветру,
ответь же, откликнись, пока не умру.

Но каждый живёт свою личную жизнь,
на вечном балу в одиночку кружись,
выплакивай строчки, зови и кричи, –
лишь эхо раздастся в беззвёздной ночи.

А я б рассказала, навек своему,
как страшно, когда одному – и во тьму,
поняв, что вовек не дождаться уже,
что богом обещано было душе.

***

Жизни – шиш на постном масле, –
кстати, надо бы купить...
Жизнь уходит, тает, гаснет,
а всё хочется любить.

Мой неюный вечный мальчик,
будь же счастлив и здоров.
Почему-то мне всё жальче
уходящих вечеров.

Снег идёт ко мне навстречу,
чуть касается волос,
укрывает пледом плечи,
и лицо светло от слёз.

Я куплю бутылку масла
и на рельсы разолью…
Только это не опасно,
потому что я люблю.

***

Сизый голубочек в песне стонет,
а душа не плачет, а поёт.
Наша атлантида не утонет,
наш титаник всё же доплывёт.

Мы печальным песням снова вторим
и привыкли, словно к кабале,
много лет расплачиваться горем
за мгновенья счастья на земле.

Смерть над нами властна лишь отчасти,
и любви не одолеть судьбе.
Я всегда расплачивалась счастьем
за воспоминанья о тебе.

Только это вовсе не расплата
и не плата, а волшебный дар,
в дырах жизни звёздная заплата,
ангелов мерцающий радар.

Плачет, стонет сизый голубочек –
некого теперь ему любить.
В сердце тёплый мечется клубочек...
Этот птенчик снова просит пить.

***

Нету тебя – пустота в предсердье,
с тобою – холодно и беззвёздно.
Я буду ждать тебя дольше смерти,
а ты придёшь, когда будет поздно.

То, что губы не произносили –
на лице написано ясно.
Всё это, знай, остаётся в силе,
пусть беспомощно и безгласно.

Поговорить бы давно пора нам.
Держится и не поймёшь, на чём всё…
Ты просыпаешься слишком рано.
Мы никогда не пересечёмся.

***

Босх и Мунк, казалось, ходят парами.
Непонятно, как ещё жила.
Подъезжает, улыбаясь фарами,
тот автобус, что давно ждала.

Перестать пора стране угля давать,
надоело строить или месть.
Сквозь окошко буду мир разглядывать.
До конечной время ещё есть.

Остановки, улицы, прохожие...
Вижу сквозь туман твой силуэт.
Не глазами – сердцем или кожею...
Но ведь я всего только поэт.

Улыбнись улыбкою нетронутой.
Ты своей судьбы не пригубил.
Через годы где-нибудь под кроной ты
отыщи мою среди могил.

Я не верю, что там всё кончается.
Что меня не видно – не смотри...
На земле любить не получается.
Может быть, получится внутри.

***

Весна, весна среди зимы!
И я подумала: а может,
вот так и мы с тобой, и мы...
и Бог нам в этом вдруг поможет.

Не может время вспять идти,
наивна сказка, чудо ложно.
Но ведь двенадцать без пяти,
ещё не ночь, и всё возможно.

Пусть не апрель и не июнь,
и всё не так на самом деле,
но ведь январь ещё так юн,
неопытен в суровом деле.

Он в эту ночь слабину дал,
и показалось мне – иль вправду? –
что голос твоё теплее стал
и отогрел мою утрату.

Я вышла ночью на балкон.
Шёл тёплый дождик, словно в мае.
Был в звёздах нравственный закон,
всё там до боли понимая.

Он был сильней зимы и тьмы,
всего, что в мире непреложно.
И есть ещё на свете мы.
Ещё не смерть, и всё возможно.

***

Ничего у меня не выгорит,
хоть одних мы с тобой кровей.
Лишь на солнце волосы выгорят,
сердце выцветет в суховей.

Мир поблёкнет и затуманится,
губы высохнут и слова.
Только голос и взгляд твой манит всё,
будто я ещё не мертва.

Что не выгорит – просто выболит,
приучая к приставке «без»...
Только месяц на небе выколет
букву «С».

***

Я не была вольна как птица,               
в каком – не помню уж – году,
и не хотела я светиться
на том свиданье на виду.

Но я пришла и засветилась,
не замечая той толпы.
И всё вокруг меня светилось,
когда навстречу вышел ты.

Мы разговаривали просто,
была погода неплоха.
Но облетала как короста
со всех предметов шелуха.

И то, что раньше суетилось,
привычно было, бытово,
теперь сияло и светилось,
само не ведая того.

Как в суете и мельтешизне
нам важно засветить свечу...
Я засветилась в этой жизни
и по привычке всё свечу.

***

Когда бы я была нужна,
как я была б с тобой нежна,
но мне какого же рожна,
когда ты вот он.
И я варю тебе рагу,
его я не отдам врагу,
а лишь тебя я обреку
своим заботам.

Я ухожу в любви запой,
забыта Богом и толпой,
но лишь бы только не тобой,
всё остальное
переживу, приняв урок,
лишь ты бы жил в любой из строк
и был как в песне тот сурок
всегда со мною.

Всё в топку было – смех и плач,
сама себе и враг, и врач,
и счастье резвое, как мяч,
в слезах топила...
Не спросит Бог в краю ином,
грешна ли духом или сном,
а спросит он лишь об одном:
а ты любила?

***

Пока я живая – я вам расскажу
о том, что понятно любому ежу,
но что неподвластно ещё иль уже
далёкой и близкой любимой душе.

Друг другу потёмки, а надо чтоб свет,
и стынет вопрос, не узнавший ответ,
трепещет былинкой на горном ветру,
ответь же, откликнись, пока не умру.

Но каждый живёт свою личную жизнь,
на вечном балу в одиночку кружись,
выплакивай строчки, зови и кричи, –
лишь эхо раздастся в беззвёздной ночи.

А я б рассказала, навек своему,
как страшно, когда одному – и во тьму,
поняв, что вовек не дождаться уже,
что богом обещано было душе.

***

Мне не начать сначала.
На улице темно.
Кукушка замолчала
в часах моих давно.

Но каркает ворона
и рвётся с петель дверь...
Какого же урона
мне ждать, каких потерь?

Закутанная в пледы,
скучаю по плечам.
Не спят в шкафу скелеты
и ходят по ночам.

А утром — всё сначала…
Но ветер вроде стих.
Ворона замолчала.
И написался стих.

И вместо той кукушки
жду твоего звонка,
как ёлочной хлопушки
весёлого хлопка.

Пусть сгинут все печали,
преграды на пути...
И будет всё вначале,
что было позади.

***

О зима, зима моя,
сколь ни бесишься в азарте,
но тебе желаю я
скорой смерти в тёплом марте.

Гаснут звёзды от лучей.
Ночь, умри перед рассветом.
Дунув на уют свечей,
новый день идёт с приветом.

Свет в туннеле, как маяк,
манит ласковым виденьем.
Лёгкой смерти, жизнь моя,
перед будущим цветеньем.

***

Смерть стучится дождём: я вот она.
Жизни лишь на один укус.
И стакан воды, мне не поданный,
губ моих не узнает вкус.

Я не знаю, искать мне где его,
кто приходит, когда усну.
Умереть, обнимая дерево
и вдыхая в себя весну.

***

Пусть не вместе, но где-то возле,
и не важно, что будет после,
лишь бы не прерывалась нить.
Как налаживаю я связи
меж предметами без боязни,
так пытаюсь соединить

то, что так далеко на деле,
то, что теплится еле-еле
и устало себя мне снить,
сердце, порванное на части,
соберу, и умру от счастья,
никого прося не винить.

***

Как бы ни было тошно –
голоса слышу весть.
Ты – последнее то, что
у меня ещё есть.

Жизнь свою замедляю
отдаленьем конца.
На кого оставляю
дорогого птенца?

На небес попеченье,
если скроюсь в раю.
О, какое свеченье
у судьбы на краю...

***

Жить, любить– смертельный номер,
без страховки на миру.
Кто-то жил вчера и помер,
завтра, может, я умру.

Но, влекомая порывом,
в белом облаке одежд,
шла к тебе я над обрывом,
без гарантий и надежд.

Сердцу больше не переча,
перед будущим честна,
я иду судьбе навстречу,
на миру и смерть красна.

Только всё же постарайся–
говорю себе– не смажь,
жизнь прожить под звуки вальса,
не под похоронный марш.

***

Любимый мой, на новом месте,
хоть нет давно тебя пускай,–
из наших лет, где были вместе,
не отпускай, не отпускай.

А ты, лазоревый цветочек,
хранимый бережно в груди,
из жизни, из души, из строчек
не уходи, не уходи.

Любви нельзя не быть бессмертной,
когда о ней лишь все слова.
И с этой нежностью несметной
скорей жива я, чем мертва.

О сколько же тепла и света
даёт невидимый мой скайп...
Моя любовь, и та, и эта,
не уходи, не отпускай!

***

Мне уходить, тебе ещё цвести
и на рассветах улицы мести.
Зачем-то надо было нас свести,
любовь моя, живи же и расти.

Слова снаружи были холодны,
внутри же тихой нежности полны.
Я пью взахлёб, нахлебница весны,
букет вина, навеявшего сны.

Я пью до дна, что будет в каждом дне.
Я не одна, мы на одной волне.
А дальше всё потонет в тишине….
Прощай, прощай, и помни обо мне!