13 Стул. Херувимы и парикмахерские страдания

 

Утром следующего дня Старгород проснулся от новости: маман, с её «парижским шиком», стала местной сенсацией. Слухи о «француженке из мясокомбината» расползались быстрее, чем запах жареного лука из столовой №3. К дому Воробьяниновых потянулись любопытные, словно на выставку достижений народного хозяйства, где вместо трактора — дикобраз в парике.

— Видите, Эпполит? — торжествовала маман, размахивая зеркальцем с гербом Тульской губернии. — Даже председатель горисполкома прислал записку: «Прошу осветить вопрос о культурном обмене с Францией!» 

Ипполит Матвеевич, перечитывая каракули председателя, содрогнулся. «Осветить» — слово-то какое опасное. То ли лекцию просить, то ли волосы маман поджечь. 

Но Остап Бендер, как всегда, уже держал фигу в кармане и козырь в рукаве: 

— Дорогая мадам! — воскликнул он, врываясь в комнату с букетом из морковных вершков и газеты «Старгородская правда». — Ваш феноменальный образ — ключ к двенадцати… то есть тринадцатому стулу! Завтра в клубе имени Луи Пастера — бал «Свидание с Парижем». Билеты — по рублю, шампанское — из лимонада, но с блёстками. А вы — звезда программы! 

— *Мон шер!* — завопила маман, путая французский с кроличьим языком из анекдота. — Но что же мне надеть? 

— Всё уже предусмотрено, — заверил Остап, доставая из портфеля платье, сшитое из занавесок кинотеатра «Родина» и трёх носовых платков. — Это последний крик моды от Диора! Ну, или первый зов Курочкина-младшего, нашего портного. 

*** 

В клубе имени Пастера царил хаос, достойный штурма Бастилии. Людмила Прохоровна, назначенная «главным парикмахером франко-советской дружбы», кружила среди гостей с ножницами и криками «С’est la vie!», подстригая всех, кто замешкался у буфета. На сцене хор пенсионерок, переодетых в гризеток, горланил «Марсельезу» на мотив «Калинки». 

— Где же стул? — шипел Ипполит Остапу, продираясь сквозь толпу, пахнущую одеколоном «Сирень» и надеждой на халяву. 

— Там, где истинный парижский шик, — философски заметил Бендер, указывая на угол сцены. Среди реквизита, рядом с картонной Эйфелевой башней, стоял стул. Не абы какой — с резными ножками и выщербленным гербом на спинке. 

Сердце Воробьянинова упало в ботинки, откуда его тут же стащил воришка-гамен. 

— Но это же… 

— Тринадцатый? Возможно. Но сначала — спектакль, — Остап подтолкнул маман на сцену, где та, споткнувшись о шлейф из занавесок, рухнула прямиком в объятия председателя горисполкома. 

— *Мерси… боманже!* — прогремела маман, случайно сбив тому пенсне. 

Зал взорвался аплодисментами. «Браво! Антракт! Водки!» — нёсось со всех сторон. Пользуясь суматохой, Остап и Ипполит ринулись к стулу. 

— Спинка цела, — зашептал Воробьянинов, дрожащими пальцами ощупывая дерево. — Но где же… 

— Сюрприз! — из-за кулис выкатилась Людмила Прохоровна с табуретом в руках. — Это вам для комплекта! 

Оказалось, пока гости «ахали» от маман, парикмахерша, движимая совковым рвением, перетянула обивку. Вместо брильянтов — рассыпавшиеся бигуди и три копейки 1927 года. 

*** 

— План Б, — не растерялся Остап, когда они вышли под звёздное небо, ставшее вдруг бесконечно далёким. — Если стул здесь, значит, Петухова где-то рядом. А где русская эмиграция — там и парижская тоска по родине. Значит, ищем даму с брильянтами и ностальгией! 

— И снова по кругу, — вздохнул Ипполит, поправляя единственную уцелевшую бигуди в волосах. 

— Не по кругу, — поправил Бендер, закуривая папиросу «Звёздочка», — а по спирали. Вверх! К звёздам! Или хотя бы к парикмахерской «Элеганс». 

За их спинами, в клубе, маман, подхваченная толпой, плыла в танце, напоминая то ли дирижабль, то ли ангела, потерявшего ориентацию. А на сцене, под одобрительный гул, тринадцатый стул тихо скрипел, храня секреты старого мира. И только кот Васька, притаившийся за кулисами, знал: внутри спинки, под новенькой обивкой, поблёскивал крошечный брильянт. Но говорить он не умел. А если бы и умел — всё равно бы промолчал.