Гость

***

Ты слаще морковки не ел ничего
и рад неказистому блюду.
А я и не знаю сама, отчего
всему предпочла тебя люду.

Но вдруг захотелось мне в тот выходной
заняться твоей перековкой.
Суровой души снеговик ледяной
украсить румяной морковкой.

И вспомнила, как Маяковский за хвост
морковку любимой нёс в гости...
Закуска что надо, особенно в пост.
Держи же морковкою хвостик!

***

С тобой на мейле или сервере
мне неуютно как на севере.
И совершенно всё напротив –
когда глаза твои напротив.

По телефону голос прячется,
словами только обозначится,
но как звучит он мне весомо,
когда его я слышу дома.

Что было в замысле и помысле –
покроют заросли и поросли.
А мне увидеться в отраду
живьём, воочию, взаправду.

***

Я твой ангел-самозванка, за плечом твоим парю,
я как скатерть-самобранка пир невидимо творю,
я твой агнец на закланье – с лёгким сердцем на убой,
лишь бы знать, что ты заглянешь, что любовь моя с тобой.

В небесах улыбка солнца, но она цветёт для всех.
Мне же свет один в оконце – голос твой, счастливый смех.
Это всё не для чего-то – для еды или питья,
просто петь, летать охота, просто я люблю тебя.

***

Жар душевной тяги,
жалости в крови
как к птенцу, дворняге,
цветику в траве,

за которых страхи –
только лишь живи! –
горячее страсти
и сильней любви.

Ешь, а то остынет…
Ты моя семья.
Не беда, что ты не
чувствуешь, что я.

Подчинясь заботам,
вить гнездо в груди.
И не важно, что там
будет впереди.

***
 
Даже в самой кромешной печали
есть открытое настежь окно.
И куда бы ты в ночь ни отчалил – 
не окончится жизни кино.
 
Будет лес всё насвистывать вальсы
и выныривать месяц из тьмы...
Расставляю сервизы и вазы.
Мы пируем во время чумы.
 
Жизнь простая, мясная, земная
озаряет на миг невзначай.
Провалиться ли свету – бог знает,
но чтоб нам неизменно пить чай.
 
Я не знаю, что будет с тобою,
ты не знаешь, что будет со мной.
От судьбы укрываю любовью,
как селёдку под шубой цветной.
 
Как Марина сказала когда-то:
«Надо мальчиков баловать, им
на войну вдруг придётся, в солдаты...
Путь господень неисповедим».
 
И опять ведь как в воду глядела!
Впору снова как Мунку вопить...
Но пока там ещё суд да дело,
будем баловать, холить, любить.
 
Эти нежные детские пальцы
не привыкли к мешкам вещевым.
Оловянный солдатик, останься
невредимым, родимым, живым…

***

Располагайся в моём стихе,
чувствуй себя как дома.
Здесь как хочется всё тебе.
Здесь тебе всё знакомо.

Пусть здесь дышится нам легко,
пусть всегда будет лето.
Это в жизни ты далеко,
здесь тебя ближе нету.

Здесь мы чувствуем в унисон,
совпадаем по фазам.
И поверить мне есть резон
всем несказанным фразам.

Здесь как будто мы влюблены
и – как венец творенья –
нет – гляди – никакой войны
в этом стихотворенье.

***

Чтобы свет не гас –
починил мне люстру.
Был четвёртый час,
было мне не грустно.

Нам не подошли
облики морали.
А звонки всё шли –
трубку мы не брали.

В свете тёплых глаз,
в нашем мире книжном
что связало нас –
разве объяснишь им.

Мы забыли всех
среди блюд и чарок.
Чехов – книжка-сейф –
от тебя подарок.

Я туда запру
все свои печали,
чтобы на миру,
притаясь, молчали.

Чайника свистки
и звонки мобилы.
Я сожгла мостки,
я тебя любила.

Только ты и я
в ореоле тайны.
О мечта моя,
радости всем дай нам.

***

Да, не синяя бутылка,
просто-напросто фужер.
Не волшебная копилка,
став легендою уже,

что в себе таила счастье,
не сосуд, где жар огня,
мне довольно малой части –
пить, фужерами звеня.

Для меня дороже гжели
это синее стекло.
Неужели, неужели
наше время истекло?

Я с тобою чокнусь пылко,
каждой жилкой отзовясь…
Словно синяя бутылка –
эта призрачная связь.

Взгляд твой милый и усталый,
жизнь прозрачна без прикрас...
А у Брэдбери, пожалуй,
это лучший был рассказ.

***

Твою улыбку фотоснимком               
как бабочку сачком ловлю,
и если говорю с заминкой,
то чтоб не вырвалось: «люблю».

Салаты губы уплетают,
глаза вливаются в глаза.
Так незаметно пролетают
четыре радостных часа.

Уступит лето место Лете,
и жизнь моя слегка странна,
но, несмотря на многолетье,
как прежде, вымыслу верна.

Писать о том о сём не лень же,
но как бы строчки ни крои –
всегда слова на номер меньше,
чем те, что в сердце и в крови.

Твои объятия не грубы
и даже нежны были б, но
нечаянно целуешь в зубы,
а мне неловко и смешно.

Идёшь, души моей созданье,
твой провожаю взглядом путь.
Прощай, до скорого свиданья,
(что нужно сердцу – подчеркнуть).

***

Радовать тебя да баловать,
и хотела б, чтоб тебе
не пришлось бы больше вкалывать,
жить бы в мире и в тепле.

Чтоб заботы с опасеньями
не коснулась даже тень,
чтоб субботы с воскресеньями
повторялись каждый день.

Чтобы к чаю были тортики,
было чтиво по душе,
а в глазах плясали чёртики,
и улыбка до ушей.


                Вишенка на торте

***

Как сладок мне твой нектарин
и розочка на торте,
и что бы ты ни подарил –
храню я будто орден.

И шоколад, что надо пить,
и сливочные розы...
Мне есть теперь чем подсластить
мои ночные слёзы.

На чёрный день их сберегу –
как станет вовсе плоше.
А после уложу в строку,
в прокрустовое ложе.

***

Кажется, дождь подступает к глазам,
лёд заморозил мне губы…
Слишком уж громки у слов голоса,
самые нежные — грубы.

Вот мы и снова с тобой визави.
Я не придумаю тостик...
Звери не ведают слов о любви,
их заменяет им хвостик.

Так вот и блюда тебе на столе
всё-то покажут под лупой.
Эта селёдка в узоре колец
тайну скрывает под шубой.

Соусом из чабреца окропи
сочное это жаркое,
но осторожно его пригуби –
жаркое, знаешь, такое...

Блюдо с названием «Дамский каприз»,
под имбирём и корицей,
торт с фейерверком — последний сюрприз –
чиркнешь — и загорится!

Всё показала тебе я, кажись,
в этом последнем аккорде...
Ну и в придачу ещё моя жизнь,
вишенкою на торте.

***

На торте свечки зажигаю,
а ты задуй.
Жизнь как воздушный посылаю
я поцелуй.

И отступает прочь печалька,
тень от лица,
когда как розовая чайка
кормлю птенца.

Земля пылает под ногами,
гремит фугас,
а я обеими руками
держусь за нас.

Да, кто с мечом приходит, тот и
гиб от меча.
Но смерть устала от работы,
её меча.

Уходит жизнь, уходят люди
водой в песок,
но как и прежде лучший в клюве
тебе кусок.

Осмеян белый голубь мира,
все на войну!
О не оставь, что сердцу мило,
меня одну.

Судьба отныне на кону ведь
и страх невстреч...
И накормить, и приголубить,
и уберечь.

Пусть будут вкусные обеды,
свет меж людьми.
И это будет днём победы
моей любви.

***

Совсем не стыдно, если чувство –
в смирительной рубашке слов,
и называется искусством –
то, что сжигает до основ.

Совсем не жалко, если слёзы
одеты в юмор или дробь,
не распознать туберкулёза
в словах, что будто горлом кровь.

Совсем не страшно, если горечь
заесть вареньем и тортом,
и размешать в стиха растворе
то, что б убило нас потом.

***

День пролетал, беспечен, невесом,
без горечи, надрыва и накала.
Смотрели фильм и пили в унисон
кисель из одинаковых бокалов.

И путь господень был исповедим,
был как всегда про это и про то же.
И если фразу начинал один –
второй мог без труда её продолжить.

Настанет день, когда придёт тепло,
к кому-то поздно, а к кому-то рано.
И будет жизнь не ранить, как стекло,
а словно бинт накладывать на рану.

И здесь любое лыко будет в корм –
горячий чай и дружеское слово,
и будто вновь ручьи помчатся с гор,
и будто бы весна начнётся снова.

***

Я не знаю, чем оно закончится –
то, что началось так невзначай.
Может быть, однажды не захочется
говорить и пить с тобою чай.

Но сейчас, когда тебе невидима,
я целую как перед концом
мысленно, но видимо-невидимо
наизусть знакомое лицо.

Для меня как в детстве ты теперешный.
Хочется варить тебе, дарить.
Пусть всё будет хорошо и бережно,
будем только нежно говорить.

Будешь ты накормлен мною досыта.
А пока я праздную одна.
На столе такие снеди россыпи,
а душа как прежде голодна.

Утешают музыка и строфика
и прогулки средь окрестных мест...
В небесах любви, наверно, до фига.
Ешь и пей, пока не надоест.

***

Купила к встрече платье,
как из ажурных струй...
Короткое объятье
и беглый поцелуй.

Мы изредка встречались,
но вот уже пора,
и так всегда кончались
все наши вечера.

Машу тебе с балкона
и отпускаю в ночь.
И этого закона,
увы, не превозмочь.

Опять душа без тела,
опять надежда врёт.
И платье-то надела
я задом наперёд.

С калашного ли ряда
мне подан знак судьбы:
не для меня наряды –
нежны и голубы.

Прощальное объятье,
короткий поцелуй…
Смени мне, фея, платье,
судьбу перелицуй.

***

Люблю, когда ты уезжаешь,               
и радость сигналит отбой,
и только что руки разжались,
но всё ещё дышит тобой.

Где прибрано всё для тебя лишь,
душа наконец налегке,
и время всё тянешь и тянешь,
с застывшей тарелкой в руке.

Как быстро бежит, вот беда-то...
Не хочется лишнего знать,
не думать, что будет когда-то,
а лишь вспоминать, вспоминать.

И вишенка стынет на торте,
украсив обыденный кров,
и этот часок – словно орден
на чёрном сукне вечеров.

Слова на губах расцветают,
роняя на стол лепестки,
и жизни, что врозь обитают,
как будто бы снова близки.

***

Приди в мой сон как будто в гости
и будь как дома в этом сне.
И кепочку повесь на гвоздик,
и мостик перекинь ко мне.

Тебя всё это не обяжет,
всё понарошку и вчерне.
Ведь сон-то мой, как он ни ляжет,
и вся ответственность на мне.

И утро уж не за горами,
ну а пока я научу
тебя гулять между мирами,
скользя по лунному лучу.

И будут блюда до отвала,
вино и свечи досветла...
Придёшь из сна как ни бывало.
И я проснусь как не была.

И лишь потом однажды в ворде
про нас поведает всем сеть,
какие вишенки на торте
и что под шубой прячет сельдь.


                Ты мой чужой


***

Я за тебя стакан гранёный –
до дна, но только и всего...
Ты мой чужой и отстранённый,
хотя люблю как своего.

Но не ведись на опус лестный –
он не том, что мы близки.
Ты мой соломинка над бездной,
заслон от боли и тоски.

Стучится вымученный ветер
в моё закрытое окно.
А я одна на белом свете,
жизнь положила под сукно.

И только листья на балконе,
забившись в дальние углы,
напомнят мне его ладони,
как были нежны и теплы.

***

Придёшь, как правда во спасенье,
и будет к ужину треска,
вино и грустное веселье,
а после светлая тоска.

Грудную клетку открываю
по вечерам, я не запру
любовь, чтоб бездна мировая
взяла её в свою дыру.

Лети же, птичка с синим тельцем,
через дома, через леса,
согрей собой чужое сердце
и песней радуй небеса.

Твои напрасны опасенья,
ты мне не рыцарь на коне.
Не ложь, а правда во спасенье.
Не отвечай улыбкой мне.

***

Дарю тебе носки и виски,
любовь до гробовой доски,
а ты мне – радость переписки
и избавленье от тоски.

Пью чай из твоего бокала.
Полу-друзья, полу-семья…
Когда-то жизнь меня ласкала,
теперь её лелею я.

Чужое шёлковое имя
мне сладко губы холодит.
Всё ярче и неутомимей
луна в окно моё глядит.

А ты мне шлёшь её по почте,
красиво сняв на телефон.
Что вырастет на этой почве,
где всё земное – только фон?

Творя судьбу себе вторую,
я привыкаю к холодку,
и умираю на миру я,
воруя воздух по глотку.

***

Я жду тебя — не важно где и сколько.
В сметане приготовлю карася.
Кормить тебя мне радостно, вот только
любить нельзя.

Придёшь — к тебе на шею не бросаюсь.
Любить нельзя, ведь мы с тобой друзья.
Губами лишь слегка щеки касаюсь.
Любить нельзя.

Спрошу потом Харона в укоризне,
по Лете вдаль в его ладье скользя,
зачем мне жизнь, когда тебя при жизни
любить нельзя...

***

Обнять тебя нельзя, а ты любить не можешь.
И давний наш дуэт немножко глуповат.
Ты, Боже, тут ничем, похоже, не поможешь.
Никто не виноват. Никто не виноват.

Но теплится душа в немеркнущей беседе...
Чуть тлеет огонёк, но в нём — мильоны ватт.
Пусть вечно зелен он, как виноград весенний.
Никто не виноват. Никто не виноват.

А сердце рвётся вон, колотится как птица,
наперекор всему блаженствует: виват!
И зелень глаз твоих на солнце золотится…
Никто не виноват. Никто не виноват.

***

Ты так хорош — до неправдоподобия,
как будто фотошоп или коллаж.
Я знаю, каждый вечер наш — утопия,
и то, что я испытываю – блажь.

О будущем ни капельки не думаю
и губ твоих вина не пригублю.
С небес я не сорву тебя, звезду мою,
а просто так – любуюсь и люблю.

Ты будешь моей жизни украшением –
мелькает твоих лиц калейдоскоп
с таким необщим всюду выражением,
что Бог простит мне этот мой заскок.


***

Я растворюсь в тебе как в кофе,               
чтоб ощутить себя опять
не на краю, не на голгофе,
на годы, двинутые вспять.

Жизнь обещаниями дразнит,
забыв печалить и грозить.
Не знаешь сам, какой ты праздник,
как можешь всё преобразить.

Как будто распахнулась дверца,
так вольно дышится взахлёб...
А это просто воздух сердца,
ума отринувший поклёп.

Мой дар никем отмечен не был,
быть может, он и небольшой,
но я поэт под этим небом,
как перед Богом и душой.

В грязи, в грызне и в копошизне
иное есть между людьми...
Как мало времени для жизни,
как много для моей любви.

Мне в этом весело болтаться,
то воспаряя, то стихав...
И, как обычно, проболтаться
в неуправляемых стихах.

***

Я свою записываю жизнь,
как прошёл сегодня день и вечер.
Прячется меж строчек, покажись,
самый мой любимый человечек.

Что-нибудь скажи мне невзначай...
Я в тебе и впрямь души не чаю,
разливая нам зелёный чай
и печаль улыбкою смягчая.

Счастье и несчастье на весах
жизнь уравновесит где-то средне.
И меня однажды в небесах
ангелы-хранители зафрендят.

Я срываю звёзд календари
и в любовь вставляю словно в раму.
Боже, невзначай не удали
эту дорогую мне программу.


                Вослед


***

Как страшно знать и сладостно не ведать,
их сколько там – мгновений или лет,
а просто звать и ждать тебя обедать
и из окна махать тебе вослед.

Не мучиться в ночи тоскою лютой,
душевной смутой не терзать года,
а просто жить вот этою минутой,
что больше не вернётся никогда.

На воздух опираться, на надежду,
на музыку, печаль ею леча,
на плечики для праздничной одежды,
коль нет того надёжного плеча.

На полу-радость и полу-улыбку,
раз большего судьбою не дано,
и солнца луч как золотую рыбку
ловить с утра в открытое окно.

***

Ты моя синица в небе,
прилетай хоть иногда.
О тебе любви молебен –
всё равно что хлеб-вода.

Я тебе стихов насыплю,
как пшена большой лоток.
Хорошо тебе ли, сыт ли,
иль ещё один глоток?

Улетит моя синица
как журавлик к небесам...
Что тебе ночами снится?
И чего хотел бы сам?

Я тебя держать не буду,
помашу легко вослед.
Буду ждать и верить чуду
хоть ещё десяток лет.

***

Хоть вижу наши берега я,
но берег не переступлю.
Я только лишь оберегаю.
Я бережно тебя люблю.

Застыв на миг у тайной двери –
никак тебя не отпущу.
И хоть не очень в Бога верю,
но вслед тихонечко крещу.

И думаю порой над бездной,
что наши детские пиры –
не прихоть-блажь, а часть небесной
какой-то мировой игры.

Зачем-то Богу это нужно,
ему виднее там, чем мне,
чтоб было нежно, было дружно
и даже счастливо вчерне.

***

Ты пришёл на минутку ко мне навсегда,
снег расчистил в душе, растопил ото льда,
чтобы больше не ведала злого.
Как угодно пусть душу мою искорёжь –
но теперь никуда от меня не умрёшь,
я узнала волшебное слово.

Ты во мне прорастаешь как тихий цветок,
моей жизни застенчивый новый виток
в одинокой безгласной пустыне.
Я с балкона смотрю тебе истово вслед,
сколько б мимо холодных ни минуло лет,
этот взгляд никогда не остынет.

Я на ветер слова, ну а ты их лови,
все они о незамысловатой любви,
невесомой, туманной и зыбкой,
что порой проступает сквозь сумрачный день,
за тобою скользя неотступно как тень,
пробавляясь одной лишь улыбкой.

***

Ты только меня запомни –
и радости, и печаль.
И тесноту этих комнат,
и в чашках горячий чай.

Как мы сидели у компа,
смотрели фотки твои.
Ты только меня запомни –
не надо слов о любви.

Не надо разбрасывать комья,
карабкаться на Синай.
Ты просто меня запомни
и лихом не поминай.

Я – средь своих аптечек,
ушли мои поезда,
а ты для меня лишь птенчик,
что вылетел из гнезда.

Лети высоко, отважно,
пусть будет другим финал...
Но мне почему-то важно,
чтоб ты меня вспоминал.

***

Я с тобой хотела б век
слушать шум дождя,
из окна смотреть на снег,
целовать шутя.

Класть конфету в твой карман
и махать вослед,
различая сквозь туман
милый силуэт.

Улыбаться в сладком сне,
на звонок спешить...
Вот и всё, что нужно мне,
чтоб счастливой жить.

Словно скульптор, отсеку
лишние куски –
ненасытную тоску,
белые виски,

отсекаю боль и гнев,
пепел и золу...
Только белый снег в окне,
беглый поцелуй.

Быть невинной как дитя,
разливая чай.
И любить тебя шутя,
словно невзначай.

***

Но пока глядится в небо,
снится счастье, пьётся чай,
мнится сладко и нелепо,
что придёшь ты невзначай,

и пока нужна помада,
не по возрасту наряд,
и с надеждой нету слада,
и глаза ещё горят,

если ждёшь, но не трамвая,
и любовь хранишь в груди,
значит ты ещё живая,
значит что-то впереди.

***

Приходи на подольше –
не скажу навсегда, –
но с тобою подальше
отступает беда.

Пусть бы было побольше
этих ласковых дней.
Знаю ведь, что не мой же,
всё равно нет родней.

Улыбнись мне пошире,
мне в окно помаши.
Мы одни в этом мире,
больше нет ни души.

Пусть лишь это, не боле,
лишь глядеть тебе вслед...
Что могло бы быть болью –
станет радостью лет.