Людмила

Пишу ночью, потому что никак не могу заснуть. Сегодня вспомнили многих друзей юности, знакомых и родных по крови...
И вот я заметила, что прежде всего  вижу, вспоминаю именно лицо человека, оно может притягивать, иногда буквально сразу, с первой встречи, или оставить равнодушной, но лиц отталкивающих мне не приходилось видеть. Причем, именно девичьи или женские лица определяли возможность дружеского сближения. С мужскими лицами было сложнее.

Из детства только три лица девочек мне были интересны, притягивали запомнились на всю жизнь. Эти детские дружбы мною в воспоминаниях о детстве уже описаны, повторяться не буду. Были, правда, эпизодические встречи с человеком, лицо которого отличалось от многих, интересовало, но при более близком знакомстве теряло и эту притягательную силу и даже оригинальность. Таким поначалу казалось лицо девочки с редким для наших краев именем Сусанна, красивое, в меру узкое, с правильными чертами и внимательным взглядом черных глаз, окаймлённых густыми ресницами и чудесной дугою черных бровей. Темные прямые и на прямой пробор зачёсанные волосы, заплетены в две хорошие косы сзади. И как ни странно, не было в её  натуре некоторой загадочности, оригинальности, той внутренней жизни, что необходима для большего сближения. Обыкновенность не могла стать привлекательной.

И только уже в юности в школе танцев я познакомилась с девочкой, лицо которой даже не было красивым в некотором стандартном понимании. Почти безбровая, с не очень-то густыми, либо пышными волосами пшеничного цвета, сероголубые глаза чаще смотрели вниз или в сторону, а не на собеседника. Губы тонкие, но и со шрамом, который мог остаться от операции заячьей губы, хотя была легенда, что в детстве напоролась на ножницы. Но я писала о ней в те давние годы: " высокая и тонкая, она была похожа на англичанку. Я помню лицо её в тёмном зале кинотеатра; английский профиль, юный и строгий, белокурые волосы в отблесках экрана, и хрупкость, и нежность..."
Мы жили в соседних новых хрущевских блочных пятиэтажках. Ее семья переехала с Малой Бронной, моя из стёртой с лица земли деревни Мазилово, там жили после возвращения из Бабельсберга, где служил мой папа после окончания войны.
Дружба наша длилась всю жизнь, но были и многолетние расхождения, для меня очень болезненные... Её полная бескомпромиссность, категоричность и жесткость со странно сочетаемой мечтательностью,  не принимали моей некоторой либеральности взглядов и склонности подвергать сомнению коммунистические идеи, даже вернее — меры их воплощения в нашей жизни... Но я так любила ее воспоминания детства, жизнь на даче, ее близость к отцу, любившему пение  цыган и Вертинского, прозу Ивана Бунина и Хенрика Понтоппидана, Кнута Гамсуна и Льва Толстого, звучание рояля в доме и нашу русскую деревню... Пятидесятилетнего полковника в отставке, писавшего воспоминания о своем детстве в деревне близ усадьбы в Ясной Поляне, изучавшего немецкий язык и устроившего для нас двоих поход по любимым местам его Подмосковья, с ночёвкой в стоге сена, катанием на лодке в Марфине, переходом по каким-то холмам в Федоскино...
Нам, подругам, не хватало свободного времени для общения, и мы, живя рядом, писали друг другу письма. Мне была очень дорога эта девочка так полюбившая и наш патриархальный дом, нашу семью, мою комнату...
Нас сближали  шатания по переулкам Москвы, трогая ручку дома, где якобы жили Катя и Даша из романа "Хождение по мукам", наши заходы в Мюр и Мерилиз, не за покупками, а чтобы полакомиться мороженым, подъём на второй этаж Аптеки на Пречистинке не за лекарствами, а чтобы полюбоваться лепниной на потолке,  нашу скамейку на Собачьей площадке, наши прогулки по бульварам Москвы и арбатским переулкам вечерами, придумывая чем заняты люди под цветными абажурами,  за шторами или без таковых, в светящихся окнах первых этажей старинных домов... Наши заходы к букинистам в поисках "Дневника Марии Башкирцевой" или в антикварный магазин, чтобы полюбоваться картинами Коровина и Левитана, гранатовым браслетом или какой-то античной статуей... Наша общая любовь к театрам Большому  и Вахтанговскому, и общая тяга к литературе... Мы в музее Толстого, две девчонки среди седовласых посетителей, встречались с внуками писателя, а в ЦДЛ в какой-то аудитории в день поэзии - с Михаилом Световым и Евгением Евтушенко, с Леонидом Мартыновым и Юнной Мориц...

Ее имя Людмила, когда вижу икону Людмилы Чешской, невольно сравниваю и нахожу уже не английские, а северные, славянские черты, недаром она очень любила Ригу и Карловы Вары... И с удивлением вдруг вспоминаю, что память Людмилы Чешской в сентябре, и душа моей Людмилы, так страдавшая после смерти сына,  тоже в сентябре ушла из тела... А лицо  в гробу было опять молодым, почти детским, с какой-то робостью и печалью по несбывшемся...