Всё возвращается на круги

***

А вдруг ты выйдешь из метели,
как из больничной белизны,
как будто бы на самом деле,
за две недели до весны.

И я пойму, что мне не врали
луна и звёзды в вышине,
и сколько б мы ни умирали –
муж возвращается к жене.

Всё возвращается на круги,
в свой единоутробный кров,
сплетаются родные руки,
свою родная чует кровь.

И я весенние наряды
спешу примерить, удлинить,
как будто ты со мною рядом
с портрета сможешь оценить.

***

Жизнь не кончается, пока
любовь безудержная длится,
и будут жить они века –
залюбленные нами лица.

Душа как глиняный кувшин
всю эту нежность не вмещает,
расплёскивая до вершин,
в луну и звёзды превращает.

Я ночь как жизнь хочу продлить,
ей насыщаясь в одиночку.
Ах, если б можно разделить
с любимым было эту ночку…

***

Когда тебе я равной стану,               
сравняюсь с небом и землёй,
и буду рядом неустанно
с тобою летом и зимой,
когда произойдёт сращенье,
и я твоею стану вся,
я вымолю твоё прощенье
за то, чего простить нельзя.

Я так тебя любила, милый,
и всё же мучила порой.
Мы станем общею могилой,
одной древесною корой,
сплетёмся древними корнями…
Что было мною и тобой,
отныне станет только нами,
огнями, дымкой голубой...

Мы все лишь чьи-то половинки,
и вечный кровоточит спил.
Любви нарядные новинки
годны лишь тем, кто не любил.
Вне моды, славы и уюта,
упрячась в книгу и тетрадь,
я по тебе тоскую люто
и привыкаю умирать.

***

Люблю среди трезвого белого дня               
и лунною ночью хмельною.
Теперь мы навеки с тобою родня,
теперь ты посмертно со мною.

Ты жди меня, не уходи, не чуждей...
Ветра завывают надрывно,
и пьяные слёзы холодных дождей
бегут и бегут непрерывно.

Так строки мои беспрерывно текут,
слезами тебя омывая,
стремясь в наш последний семейный закут,
пока что живая сама я.
 
Прости меня, если прийти не смогла,
что участь иная, земная.
Не только печаль, но светла даже мгла,
когда я тебя вспоминаю.

***

Пусть где-то, когда-то – без места, без даты,               
но сбудется обязательно...
Всё, что не сумели – в письме ли, во сне ли,
не прямо, а по касательной.

Пусть звуком в гортани, пусть без очертаний,
а только что мнится и бредится,
но это случится – то ль в ямке ключицы,
а то ли на Малой Медведице.

Мы встретимся точно – без лички и почты,
минуя все быстрые гаджеты,
и где-то сквозь Хронос послышится голос:
«Ну как без меня ты тут, как же ты?!»

***

У смерти жизни прошлой               
отстаиваю пядь.
И как бы понарошно
живу её опять.

Запрятанное имя
в сердечное дупло...
Мне холодно с живыми,
а вот с тобой тепло.

Живые прозябают,
а ты всегда парил,
и слов таких не знают,
что ты мне говорил.

И как мы плыли в море,
а ты меня смешил…
Я счастлива и в горе,
что ты на свете жил.

***

Фонарями мой путь озарён,               
и печаль проникает подкожно.
Где-то Анненский тут растворён...
Он любил лишь одно Невозможно.

Постепенно рассвет настаёт,
как сквозь сумрак белеет рубаха.
Не услышав дыханье твоё,
до сих пор просыпаюсь от страха.

Боль души как ночник потушить…
Утро темень глухую обгложет.
Надо сызнова пробовать жить.
Счастье – это большое Быть Может.

***

А, это ты мне приготовил               
букет из звёзд!
И место там нам обустроил
по типу гнёзд.

Какие чудеса начнутся,
венки из слов!
Любовь моя, не дай очнуться
от этих снов.

Всё вертится вокруг тебя лишь,
ты пуп земли.
Любовь моя, покуда тянешь,
неси, боли!

Куётся золото в Пегасне,
а не сю-сю.
Любовь, звезда моя, не гасни,
свети вовсю!

Толки слова как воду в ступе,
обняв Ничем.
Ночь или смерть моя отступит,
уйдя ни с чем.

***

Ты шлёшь мне птичек – посланцев неба,               
но как узнать у них про тебя.
Они только смотрят и просят хлеба,
меня чириканьем торопя.

А после путь мне к тебе покажут,
где ты облаками постель устлал.
И может там про меня расскажут –
ведь ты за тем их и посылал.

Ты шлёшь мне письма под видом листьев
и о любви там – листок любой,
и машешь веткой мне словно кистью:
«Привет, родная! Я здесь, с тобой».

И в шуме ветра, и в птичьем писке,
во всём, где кроется благодать –
твои посланья, твои записки,
и мне так сладостно их читать.

***

Там, где горизонты все распахнуты
и нет места точным адресам,
я тебя когда-то встречу, ахну: ты?! –   
не поверив собственным глазам.

Я тебя ведь числила потерянным,
солнцем, закатившимся за плёс.
Счастье моё с запахом сиреневым,
со следами дождика и слёз...

Всё, что мне не нужно, словно начисто
серной кислотой растворено.
Но зато какое вышло качество –
что взошло из сердца как зерно.

Сгинуло как поросль подзаборная –
что душе ничто не говорит.
Лишь одна любовь огнеупорная
в нас неумираемо горит.

***

Тоску, с которою срослась,
я не сменяю на другое, –
в ней и мучение, и сласть,
и что-то очень дорогое.

В ней память и живая боль
о тех мирах, где обитала,
какими были мы с тобой,
пока тебя со мной не стало.

Кручусь как белка в колесе,
а всё стоит на прежнем месте.
И благодарна я слезе
о том, когда мы были вместе.

Я возвращаюсь вновь и вновь
в свою родную эмпирею,
где так доверчива любовь,
не ведая, что будет с нею.

***

Я вышла на балкон и снег затих.
А дождь обычно начинает пуще.
И в горле уж попискивает стих,
что кем-то в мир таинственно запущен.

С дождём и снегом, небом и землёй
свои я затеваю отношенья –
купаюсь в свете нежности былой,
претерпеваю холод, поношенья.

Вам кажется, что я сижу одна,
а у меня беседы со вселенной.
И каждый день, просвеченный до дна,
несёт печать любви благословенной.

Душа кипит на медленном огне.
Такие здесь порой клокочут страсти!
И так не важно, что порою мне
никто не скажет утреннее «здрасти».

Но я – во всём, и всё – во мне всегда,
единственна я, а не одинока.
Горит в ночи Давидова звезда
и с моего окна не сводит ока.

***

Я на земном огромном шаре
тебя ищу, повсюду шарю,
и на небе ищу твой след.
Игрушек ёлочное чудо,
да не коснись тебя остуда
холодных обморочных лет.

Развешу в комнате гирлянды,
поверю в то, что варианты
какие-то у жизни есть,
что чуть помедленнее кони,
что эта птичка на балконе
мне принесёт благую весть.

Так взгляд её косит смышлёный...
Слетает снег одушевлённый
и тихо тает от любви.
День потихоньку прибывает,
и хочется – как не бывает,
как не бывает меж людьми.

***

Ты гуляешь среди асфоделей
по заоблачному миражу.
Истончается мой эпителий –
чем всё ближе к тебе подхожу.

Жизнь прошла. Но она ещё длится.
Снег летит полосою сплошной,
и сливается с небом землица,
чтобы чёрных полос – ни одной.

Чей-то голос неслышимый: где ж ты,
кто утешит и вылечит боль?...
Новый год – это просто надежда,
просто вера и просто любовь.

***

А хуже всего там, где было хорошо,               
глазам или устам, но было и прошло,
метелью замело и глиной залепило.
Но живы те места, где я была чиста,
мосты и поезда, и пение дрозда,
и ягоды с куста, где я тебя любила.

Я приходила к ним, во сне или в бреду,
я знаю, что они меня не предадут
и даже после смерти нашей будут помнить.
Сияй, моя звезда, летите, поезда,
из сердца отпущу как птицу из гнезда,
а жизнь найдёт всегда, чем ей себя заполнить.

В небесном серебре, в божественной игре
загадкою Мегрэ, как точки и тире,
короткие слова и длинные молчанья.
Любовь – сизифов труд, и тайну Эдвин Друд
унёс туда, где все, кто больше не умрут,
и ива смотрит в пруд, обласкана печалью.

***

Опять ты не попала,
судьба моя мазила.
Но счастье не пропало,
оно притормозило.

Оно захоронилось
до солнечной побудки...
И снова заронилось
из строчки-незабудки.

Родного силуэта
шаги почую, гулки,
когда я счастье это
достану из шкатулки,

где все твои записки
и старенькие фото...
Былого счастья писки,
души моей забота.

Очаг не погасило,
а лишь припорошило…
Не зря судьбу просила,
не зря я ворожила.

***

Любовь твоя, благословение
и наша встреча раз в году
в других цветах, прикосновениях,
в репьях, цеплявших на ходу,

в твоей улыбке цвета мрамора,
завиденной издалека,
как будто радугой средь траура
всё озаряя на века.

Любовь моя с седыми прядками,
на новом месте на земле,
с другими нравами, порядками,
с печатью Божьей на челе.

А для меня ты вечно тот ещё,
что стал на пол-столетья мил,
любовь, прекрасное чудовище,
цветочек аленький с могил.

Займи мне место в нашем будущем,
куда когда-нибудь приду.
Как хорошо, что помнишь ту ещё,
какой была я в том году.

***

Вспоминай меня, ненаглядный,
в неоглядном своём Нигде,
так мучительно непонятном –
ты на облаке ли? Звезде?

Скоро мой день рожденья. Розы
приносил ты… теперь без них.
Как он снегом пах и морозом,
твой каракулевый воротник.

Мне во сне в эту ночь приснилось,
как я в тот утыкалась мех.
О спасибо за эту милость,
я проснулась счастливей всех.

Недоступна для жалкой прозы,
я сквозь сон на тебя гляжу.
Я сама куплю себе розы,
на твой памятник положу.

Ты увидишь и улыбнёшься,
в снег укутанный, словно в мех.
И быть может, как я проснёшься
в ту минуту счастливей всех.

***

Я ворую воздух с небес – по чуть-чуть, по глоточку.
Перестать писать для меня – перестать дышать.
Мне с трудом удаётся поставить в посланье точку,
словно что-то пытаюсь я ещё удержать.

Миру не ко двору, не по вкусу придворным нравам,
ни по милу, ни по хорошу нехороша.
Но когда-то скормлю себя я цветам и травам,
и взлетит словно птица в небо моя душа.   

Мой любимый давно мне занял под солнцем место, –
там не важно, под солнцем, снегом или дождём.
Это будет горести, грусти, старости вместо.
Может, там дождёмся, чего здесь так тщетно ждём.

***
 
Сколько бывших живых и желанных Оттуда,
тех, кого не взяла вековая остуда,
чья улыбка нам светит из разных сторон.
И скользят, не касаясь нас, мёртвые взгляды
тех, кем прочно забыты, зарыты, закляты,
хоть им и далеко до своих похорон.
 
Относительно всё и условно на свете.
Те, кто нам никогда на любовь не ответит,
манекенами кажутся из-за витрин.
Ну а те, положившие душу за други,
и оттуда к нам тянут доверчиво руки,
и не важно, что это лишь только внутри.
 
Пусть он эти слова никогда не услышит,
но когда ветерок тихо зелень колышет
или пёрышко птица роняет с небес,
и по звёздам читаем любимое имя,
мы уже не одни, мы воистину с ними,
ну а те, что лишь мнимо живые, те без.

***

Как без тебя похолодало               
и пусто стало под плечом,
и всё-то я в гробу видала,
когда я стала ни о чём.

И кажется, ещё немного –
и окончательно пойму,
о чём луны мерцает око
и одиноко почему.

О чём клубится даль туманом,
ночную размывая тушь,
о чём молчанье под бурьяном
утихомирившихся душ...

Но чудом мир вдруг извернулся, 
чтоб стало так, как не должно –
и ты опять ко мне вернулся,
ещё и жизни не прошло.

***

Зима растворится в весне,
как сахар в стаканчике чая.
О как притвориться бы мне,
что я по тебе не скучаю.

Но я без  тебя не могу...
Твой шарфик припомню, что клетчат.
Весной и сапог сапогу
какие-то нежности шепчет.

Учусь у весны расцветать,
где лишь пустыри и заборы,
и воздухом душу питать,
надёжней не зная опоры.

***

Те, кто по ту сторону тела и души,
там теперь беспомощны, словно малыши.
Им нужно доверие, ласка и тепло.
Ничего, что время их в бездну утекло.

В памяти угадливой, в ожерелье дней,
будь ко мне податливей, не закаменей.
Посылай мне пёрышки, листья и цветы,
чтоб не знала горюшка, будто рядом ты.

Окликай по-птичьи ли, поезда ль гудком,
песнями девичьими, ветра холодком,
в снах, меня голубящих, в соснах вековых... 
нет границ меж любящих, мёртвых и живых.

***

В эту зиму не было зимы.
Может быть, и старости не будет?
Может быть, и смерть осилим мы,
и весной щегол тебя разбудит?

В облаках мелькнёт твоё лицо,
я – невеста в белом платье бальном...
«Потепленье» – нежное словцо,
не пугай эпитетом глобальным.

Каждый в этом мире обречён
на любовь, что крепче обелиска.
Вот теплей… теплее.. горячо…
отыщи её, она так близко.

***

Я во сне как в сказочном лесу,
забывая, что мы все на мушке.
Тишина погладит по лицу,
солнце чмокнет в щёку на подушке.

Просыпайся! Где же ты, Мисюсь?
Будет жизнь пусть горьким, но лекарством.
Медленно срастаюсь… Расстаюсь
с тайным распадающимся царством.

Здравствуй, свет безудержный дневной!
До свиданья, дорогие тени!
Вы со мной как крылья за спиной,
словно никуда не улетели.

Жизнь зовёт в неведомый поход,
птичий хор, щебечущее имя...
Как люблю я этот переход
из огня любви в её полымя!

***

Проходят годы в мёртвой тишине.               
В депо идут вечерние трамваи.
Любовь забыла думать обо мне,
а я о ней никак не забываю.

И всё ещё рождаются слова,
и что-то шепчут травы на могилах.
И я зачем-то всё ещё жива –
хранить любовь и вспоминать о милых.

Вздыхает по ночам по ним земля,
скрипят деревья, выдавая муку.
И пухом выстилают тополя
колючую и острую разлуку.

Но сердцу не естественен простой,
и если вдруг любовь придёт заменой –
то это будет продолженье той,
единственной, нетленной, незабвенной.

***

Как в чужой тарелке  – в мире новом,
с неразрывным, выношенным — врозь.
Мне с тобою как в лесу сосновом
так легко дышалось и жилось.

Облака как бельма смотрят слепо
и дома побелены луной,
где таятся, словно в душных склепах,
истины с засохшею виной.

Улицы безлюдные ночные,
словно русла пересохших рек...
Кажется, что в них увижу сны я
тех людей, что канули навек.

И на нашей улице был праздник,
когда ты был мой и только мой.
А теперь весна лишь только дразнит,
обернувшись вечною зимой.

Подышать на счастье, как порою
дышат на морозное стекло...
Что в груди зияло лишь дырою -
засияет ясно и светло.

Нет, не хлебом — лишь тобой единым,
нестираем в сердце вечный след.
Этот клин невышибаем клином.
Ведь на нём сошёлся белый свет.

***

Жизнь сложилась, как карточный домик,
обнаружив неверный расчёт,
уложилась в стихов моих томик,
что никто, может быть, не прочтёт.

Загораются блики и тени,
словно чувствуют, что их пора.
И на месте былых обретений –
только горстка золы от костра.

Я покой твой земной не нарушу,
где травинки ты учишь расти
и цветы выпускаешь наружу,
удержу твою душу в горсти.

Ты навстречу мне выйдешь, я знаю,
сквозь любые снега и пески.
Память сердца, степная, лесная,
сохраняет от смертной тоски.

Жизнь летит, словно старенький омик,
рассекая речную волну,
распадаясь, как карточный домик,
оставляя меня не одну.