Никого не будет в доме

***

Никого не будет в доме,               
никого и никогда.
В этом каменном фантоме
лишь одна живёт беда.

Никого не будет в доме
и теперь в моей судьбе...
За окошком ветер стонет,
дождик плачет о тебе.

Я из комнаты не выйду,
хватит порванных аорт.
Но покой – он только с виду.
Знаешь, где он – твой комфорт?

Месяц глаз нацелил волчий.
Небо, небо, дай мне знак.
Надо мной склонились молча
Бродский, Блок и Пастернак.

Я ищу в любимом томе
то, что прячется в тиши…
Никого не будет в доме,
кроме сумерек души.

***

Крутились дней жернова.
Всё кончено – всё сначала...
Я еле была жива
и еле слышно кричала.

Последней каплей тепла
судьба меня одарила.
Луна надо мной плыла
таблеткою аспирина.

Любви огнегривый лев
сражался с другой любовью,
подушкой твоей белев
в нетронутом изголовье.

***

Подхожу с утра к столу я,               
а за окнами зима,
ледяные поцелуи,
кружевная бахрома.

Ты пришёл ко мне зимою
много лет тому назад.
В этот день над всей землёю
расцветал вишнёвый сад.

Нас как будто снова двое...
На портрет глядела твой.
Ты кивал мне головою,
улыбался как живой.

***

Учусь выговаривать: смерть.               
Учусь выговаривать: было.
И это никак не суметь...
Ведь я ничего не забыла.

Мне до слов тех не домолчаться.
На таран иду, на рожон!
Почему же должно кончаться,
если было так хорошо?!

Моё сердце как будто в тире.
Ариаднина рвётся нить.
Где такая клавиша в мире,
чтоб нажать и всё сохранить?

В улыбке губы кривлю,
пытаюсь судьбу творить.
Я выучилась «люблю»,
но некому говорить…

***

Ревную к траве, что тебя обнимает,
и рву её, не терпя.
А дома стены, что не помогают,
рубашки твои без тебя.

Как в детстве, помнишь – иду искать я,
не спрятался – не виноват...
Ты спрятался может быть в том закате,
что алой зарёй чреват?

Ты маленький мальчик в земельном чреве,
быть может родишься вновь,
прорвавшись сквозь неживое время,
услышав мою любовь?

В любой толпе я тебя узнаю,
почувствую на бегу,
по стуку сердца, знакомой фразе,
изгибу любимых губ.

Брожу сомнамбулою по свету,
повсюду ищу тебя,
любовью этой всегда согрета,
мой старец, юнец, дитя.

***

Шаг вперёд, два шага назад –
так теперь моя жизнь проходит.
Всё возделываю свой сад,
но туда никто не приходит.

И не видит никто одежд –
белолепетных, лепестковых,
умирающих в них надежд,
мимолётных, полувековых.

И гуляю я в том саду,
где на лавочках мы сидели,
и любуюсь на красоту,
будто всё это в самом деле.

К окнам ласково льнёт луна.
Что-то нежное шепчет ветер.
И не верится, что одна,
и что мне ничего не светит.

Потому что огонь – внутри.
Потому что я сердцем с вами.
Ты прислушайся, посмотри,
как мой сад шелестит словами.

***

Шалаш, нора иль замок из песка,
или гнездо, что вьёт любовно птица,
где может успокоиться тоска,
прошедшее мгновенье угнездиться.

Предсердье, междустрочье, уголок,
куда крадётся радость тихой сапой,
где сохранится первобытный слог
и тронет сердце бархатною лапой.

А лучшее укрытье на земле –
в той ямочке между плечом и шеей,
что от меня упряталось во мгле,
но что ношу по-прежнему в душе я.

Чтоб засыпать в надеждах о былом,
в той ямочке уютной под ключицей,
и сладко знать, что под твоим крылом
уж ничего плохого не случится…

***

Много ли радостей – раз-два-обчёлся,               
много ль любимых людей...
Видно, Бог думал тогда, что учёл всё,
бросив когда-то: владей!

Но улетучились радости дымкой,
развоплотилась семья.
Стал мой любимый теперь невидимкой
и нелюдимкою я.

Я одиночка – ни строем, ни хором,
только своей колеёй.
Строки своим лучезарным узором
держат меня над землёй.

Это не пишется: падает с веток,
ветром стучится в окно,
столько рубцов оставляя и меток
на человечьем панно.

Тонкие ветви как рёбра Адама,
солнце как сердце в груди.
Молнией с неба летит телеграмма:
«всё впереди, впереди...»

Я осыпаюсь, как дерево в осень,
помня о прежнем тепле.
Яблоки падают, падают оземь,
словно слова о тебе.

***

Со стола снимаю скатерть…               
Вот и снова быть одной.
В небе тает на закате
недолюбленное мной.

Я в него гляжу как в омут,
вижу там тебя в раю.
Как живому, как живому
колыбельную спою.

Просто ты намного выше
и оттуда шлёшь мне весть.
Мой небудущий, небывший,
настоящий что ни есть.

Не рифмуясь с бытом пошлым,
биться жилкой на виске...
Между будущим и прошлым
мы висим на волоске.

***

Ты ушёл, а улыбка осталась.
Тебя нет, а любовь всё жива.
Может быть, и последнюю малость
перемелют судьбы жернова.

Но пока на бумагу роняю
своих слов опадающий лес,
от забвения я сохраняю
то, что мне лишь упало с небес.

Твоей вечной улыбкой согрета,
до рассвета никак не усну...
Нарастанием медленным света
нам зима обещает весну.

***

Луна – ромашка, у которой               
оборваны все лепестки...
Умчал тебя твой поезд скорый,
следы засыпали пески.

Я по луне бы погадала,
ты любишь – пусть хотя бы Там?
Я от последнего вокзала
пошла бы по твоим следам.

А шпалы кончились когда бы –
я шла бы от звезды к звезде,
а если подняли бы трапы –
то я пошла бы по воде.

На небе месяц угловатый
мне светит из иных краёв,
как будто чем-то виноватый,
что не заполнен до краёв.

Он тоже только половинка
чего-то большего в судьбе…
А где-то Там моя кровинка
живёт и ждёт меня к себе.

***

Я боюсь отойти от того, что нас вместе связало,
как от поезда, что через вечность отходит с вокзала
и спешу досказать, что тебе ещё не досказала.

Я боюсь отойти — вдруг закроется в прошлое дверца,
вдруг как клетка захлопнется настежь раскрытое сердце.
И остынет рагу для тебя на плите, что из сладкого перца.

Для тебя до утра мои тихие светятся окна,
для тебя дотемна на балконе под дождиком мокну.
Ты глядишь на меня своим звёздным мигающим оком.

Я боюсь сделать шаг от тебя или влево, иль вправо.
Вдруг мне скажут с небес, что «вас здесь никогда не стояло».
Я хочу, чтобы вечно улыбка твоя мне сияла.

***

Когда ты навек уходил,
то дверь притворилась неплотно.
Ворвались осколки светил
и ветер оттуда холодный.

Он рвался, концы теребя
гардины, что птицей металась,
и что-то ещё – от тебя
вернулось, прибилось, осталось.

Забилось куда-то под жесть,
но тихий я слышала зуммер.
Он знак подавал, что ты есть,
что весь не ушёл и не умер.

То вдруг шевельнётся пальто,
то шорох послышится в кресле…
Да, знаю, оттуда никто…
И всё же – а если?! А если?!!

А вдруг прохудилась и впрямь
вселенская ткань мировая,
и ты в эту щель да и встрянь,
как милость её даровая…

***

Здесь всё как прежде, всё под рукой.               
К твоей одежде – моей рукой
пришита память — не отодрать.
Свет не убавить. Не отобрать.

Любви записки – твоей рукой…
Какой ты близкий – подать рукой.
Здесь всё обжито до уголка...
К тебе пришита я на века.

***

Лодочка месяца в волнах небесных,               
жизнь моя в смертных объятиях тесных,
выживи, выплыви наперекор.
Здесь, в тишине этих маленьких комнат,
где все предметы тепло твоё помнят,
неприхотлив и привычен декор.

Дома и стены всегда помогали,
но моя жизнь очутилась в прогале,
что не заделать и не залепить.
Что мне вражда супостатов несносных,
если любовь — даже та смертоносна,
но не умею тебя не любить.

Пусть бы послал меня кто-то за смертью,
чтобы, запутанная круговертью,
я бы так долго-предолго не шла...
чтобы туда не сумела успеть я,
чтобы та смерть показалась комедью
и оказалась совсем не страшна…

***

Непоправимо далёкий,
невыносимо родной...
Молча веду диалоги
с голосом в клетке грудной.

Я в добровольном застенке,
хоть не ношу паранджу,
и по портрету на стенке
нежно рукой провожу.

Я прижимаюсь щеками
к старым рубашкам в шкафу
и зашиваю стишками
то, что разлезлось по шву.

Что же потом с нами дальше?
Дальше одна тишина.
Но и в загробности даже
я тебе буду жена.

***

В новых зданиях вижу прежние,
в незнакомых чертах – родные.
К вам, далёкие и нездешние,
я ищу пути обходные.

Как бы те, кто с земными мерками,
мои вымыслы ни ругали...
Может, видишь меня как в зеркале
в том немыслимом зазеркалье?

Из портрета глядишь улыбчато.
Я варю тебе чахохбили.
Сохранила твой свитер дымчатый,
самый первый, что мы купили.

Всё в сохранности, всё в нетленности,
всё по-прежнему, будь спокоен.
Пребывай в своей суверенности,
там не зная ни войн, ни боен.

Смерть красна на миру, как водится.
На войне же красна от крови...
Нет того, о ком мне заботиться,
поцелуев в глаза и брови.

Но я рада и этой малости,
что ты умер в своей постели,
и не знала любовь усталости,
и прожили мы как хотели.

***

Я любить тебя не перестану,               
потому что ты один такой.
Никогда наверно не устану
по портрету проводить рукой.

Никогда тебя не позабуду,
все слова, как ты меня любил.
Берегу любимую посуду,
из которой ел ты или пил.

Если скажешь мне однажды молча:
отпусти меня в мой новый свет…
Не впуская в сердце холод волчий, –
– никогда, – скажу тебе в ответ.

Пусть считают дурью или бредом –
я тебя держу, что было сил...
И хочу, чтоб в этой жизни бренной
кто-нибудь меня не отпустил.

***

Всё ещё не погибли               
память ласки и пыл,
но осталась в могиле
та, какую любил.

Путая берега я,
явь пытаю у сна.
Я другая, другая,
ты б уже не узнал.

Но и в пыли простёртой,
даже сгорев дотла,
старой и даже мёртвой
буду тебе мила.

***

Я тону в твоём милом облике
и сливаюсь с портретом,
сохранённом навеки в облаке —
как в том, так и в этом.

Ты для меня вроде ночного фонарика
или небесной симки,
я твоя до последнего кровяного шарика,
до последней слезинки.

Помнишь, как мне скрипел гантелями
на мотив «чижик-пыжик»?
А теперь – за метелями, асфоделями…
Я шепчу: «Отче… иже...»

Помнишь, как ты щеглу подсвистывал,
как надеялись выжить…
Я люблю тебя так неистово,
ты не можешь не слышать!

***

Я бежала б к тебе, не касаясь               
ничего, без одежд и вещей,
непричёсанная, босая,
о перчатках не вспомнив вообще.

Неужели совсем уже поздно?..
Если ты не вернёшься – умру...
Обнимаю ладонями воздух,
слышу эхо: «не стой на ветру...»

Я иду на свидание с прошлым,
только место святое пусто.
Тот, кто нужен – стеной отгорожен,
так, как было на свете лет сто.

И не знает тоска утолений,
излечений не знает недуг...
Перекличка времён, поколений,
не замолкших сердец перестук.

***

Вчера я поздно возвращалась.
Моё окно не освещалось.
Меня там ждал лишь твой портрет,
компьютер, лампа, табурет.

Я в прошлом времени застряла,
шаг по привычке убыстряла.
Но не ответит на звонок
ни муж, ни мама, ни сынок.

Звонок самой себе в квартиру,
глухому и пустому миру.
О пусть услышит тот звонок –
кто тоже так же одинок.

И мир наполнится ответом,
и вспыхнут окна тёплым светом,
и будет чайник и уют,
и руки шею обовьют.

***

За тебя донашиваю жизнь,               
и осталось, кажется, немного,               
потому что как ни гоношись –
одиноко, слишком одиноко.

Без тебя уныло длятся дни,
но когда умру я в одиночку,
ты своей звездою подмигни,
освети заплаканную ночку.

Мы с тобою встретимся, ей-ей,
пусть в не ближней, может быть, отчизне,
ибо на ладони на моей
линия любви длиннее жизни.

Я живу, как будто мы вдвоём,
как и полагается двуногим,
ибо в одиночестве своём
все мы никогда не одиноки.

***

Поэзия сошла со сцены
и говорит наедине.
Со мною всё, что мне бесценно,
с твоим портретом на стене.

Такая маленькая скрепа,
но всё же держит на краю.
А мой любимый светит с неба
и освещает жизнь мою.

***

Висит над бездною окно,
но света нету в нём давно.
Лишь ты в окошке светом был,
когда дышал, когда любил.

А если нет тебя уже –
то догорел и день в душе.
Мне штор не нужно на окно,
ведь в нём и так всегда темно.

Когда же луч в окошко бил –
мне всё равно он был не мил.
Лишь ты один светился мне,
хотя б весь мир тонул во тьме.

Укрыла ночь моё окно,
как будто зеркало сукно.
И белый свет меня забыл...
Лишь ты в окошке светом был.

***

Печаль моя… как хрупко всё и зыбко.               
Деньков уплывших мечется плотва.
Закат – твоя прощальная улыбка.
Листва – твои прощальные слова.

Небесной почтой их ко мне прибило,
беззвучных фраз лепило кружева...
Прости за то, что я недолюбила,
за то, что я тебя пережила.

На цыпочках иду к тебе по краю...
Бегут года, как талая вода.
И мысленно я руки простираю –
прости… прощай… до встречи навсегда.