Sh... warma...

Время въедливым швом опоясало плоть
и вошло через темя в меня,
чтобы синие жилки, как скорбный оплот,
через мякоть несли семена.

Этой нити сродни цвет сыпной крас(н)оты,
трупной зелени, желчного дня.
Распускается тело сплетеньем травы
и страницами календаря.

Но натянутый шёлк уплотняется в сталь
и звенит оглушительный звон –
звон шипения мяса на углях костра,
где вертел и веретено.

Обращаются листья подсчитанных дней
в обгорающий рубленный шмат,
и шашлык, обливаясь, шкварчит на огне,
чтобы в парках была шаурма.

Жир и сок – на язык, и голодная тьма
племя искр плюёт в облака;
здесь огонь и вода превратились в дурман,
и лоснятся от зелья бока.

Запекается кровью во мне календарь –
дар колен в проявлении сал;
хиросимскою тенью навеяна гарь,
начертавшая образ отца.

И когда застучит перемол волокна,
тело будет жестоким как ржа,
чтоб в межзубье навязли тугие слова
и прорезались, дружно жужжа.