Поздний свет

***

Как пустяк превратить в событие,               
как из мухи сделать слона,
чтоб слияние – не соитие,
чтоб любила – не влюблена,

чтоб не просто луна и сумерки,
а какой-то душе ответ...
Эти звёзды давно уж умерли
и мы видим лишь поздний свет.

Кто бывал когда в моей комнате
и знаком со мной много лет,
вы меня не знаете – помните,
потому что меня уж нет.

Или есть, но не там, где принято,
а на дальних путях планет,
где живое давно отринуто,
и вы видите только свет.

***

Жизнь прошла, и остался лишь кончик
в неизвестном количестве лет.
Он протёрся до дыр и истончен.
Сквозь него пробивается свет.

Жизнь прошла, но остались нюансы.
Компоненты, детали, штрихи...
Листопада прощальные вальсы
или белые снега стихи.

Вековая деревьев усталость
и небесные птиц виражи...
Жизнь прошла, а сама я осталась.
Разве так не бывает, скажи?

Не оставь меня в вечном покое,
словно личную речь под замком.
Удержи меня беглой строкою,
тихим окликом, поздним звонком.

Жизнь идёт и идёт себе мимо,
позабыв меня в тёмном углу.
Но со мною тут всё, что любимо.
Всё, что может рассеивать мглу.

***

Играю в жмурки с зеркалами               
и в прятки с кодлой лет и бед.
Привычно навожу в бедламе
уют и стряпаю обед.

Но я люблю тебя всем небом,
далёким отсветом планет,
тем, что живёт не только хлебом,
а тем, чего на свете нет.

Найди меня в глухом прогале,
приблизь глаза к моим глазам
не в зеркале, а в зазеркалье,
и я откроюсь как сезам.

Как пусто стало всё и голо.
Чего я жду ещё, бог весть.
Хоть кто-нибудь подай мне голос,
что ты ещё на свете есть.

***

Я не скажу, что счастлива с тобой,
но мне спокойней.
Не все мозги заполнены тупой
военной бойней.

Не вся душа купается в слезах,
надев улыбки,
и видятся прогалы в небесах,
где солнца блики.

Твоих часов неторопливый бой,
живущий в трубке,
мне говорит, что в бурях есть покой,
что жизни хрупки.

Ты заставляешь думать о часах,
когда ж увижу,
выравниваешь чашу на весах,
что тянет ниже.

Твой огонёк спасает на краю,
где нету света.
И я всегда в душе благодарю
тебя за это.

***

На окошке тает свечка
до зари.
Я стучусь в твоё сердечко –
отвори.

Пока мир этот, пугая,
не зачах...
Жизнь совсем-совсем другая
при свечах.

Ходят призраки и тени
по стене...
Я сейчас с тобой нигде
наедине.

Это я тебе, неведомая,
снюсь…
Ты проснёшься, скажешь:
«Где же ты, Мисюсь?..»

***

Глаза устали голодать               
по свету и теплу.
И, кажется, они сглодать
готовы даже мглу.

И через неба решето,
через луны лорнет
они увидят даже то,
чего на свете нет.

Глазами сердца, что внутри,
гляди всегда и днесь.
Так говорил Экзюпери,
и это так и есть.

***

А месяц серпом грозится –
мечтал о земле не той,
пустая его глазница
заполнена чернотой.

Но лунное око неба
увидит как в лупу нас.
Такого, каким ты не был,
не в профиль души – в анфас.

И злу расти помешает...
О млечный небес контроль!
Ведь только они решают,
какую играть нам роль.

Поднимемся ли без лестниц
туда, где свет без конца,
зарежет ли острый месяц
надежды слепой птенца.

И я не люблю ухмылку
двурогого до ушей,
а ту, что кругла и пылка,
охранницу миражей.

И я родилась недаром
под знаком полной луны.
Все, кто под её угаром –
пожизненно влюблены.

***

Разыгралось моё одиночество               
словно раны в сырую погоду.
Мне давно ничего уж не хочется,
но болит всё равно год от году.

Эти мысли, как кошки бездомные,
что скребутся зубами из жести...
Эти давние боли фантомные
на пустом обезлюдевшем месте...

Всё изжито, проиграно дочиста,
бесполезно, тоскливо, бредово,
но живое моё одиночество
мне дороже сближенья пустого.

И души архаичное зодчество
снова строит воздушные замки.
И высокая спесь одиночества
воспаряет над сущностью самки.

И луны золотое высочество
мне кивает с небес головою...
Ярославная суть одиночества
не низводится к волчьему вою.

Зеркала мои необитаемы
и глядят всё куда-нибудь мимо,
вечера мои нерассветаемы,
но луной я светла и хранима.

***

Такое состояние души,               
что хочется на паузу поставить,
и дальше смаковать его в тиши,
шепча ему: ты вправду было? Да ведь?

Но всё течёт, меняется, скользит,
и то, что вызывало наслажденье,
окажется, лишь под него косит,
его визит был призрачною тенью.

Я выходила ночью на балкон.
Качалась ветка надо мной упруго.
Светился в небе нравственный закон.
И мы с луной глядели друг на друга.

Так пусто было в мире, так темно...
но вспыхнуло окошко вдруг напротив,
как будто улыбнулось мне оно,
и на душе похорошело вроде.

***

Пусть тень не омрачит былого,               
не станут тучей облака.
Пусть только утреннее слово
души касается слегка.

В золотоносном листьев хрусте
свои печали погрести...
Я выходной взяла у грусти.
Я буду к радости расти.

О жизнь моя, как ты несёшься!
А остановишься ведь всё ж...
Спасенье в том ли, что спасёшься?
Спасенье в том, что ты спасёшь.

Всегда со мною эти плёсы,
берёзы и над речкой мост.
Невидимые миру слёзы,
в глазах застывшие у звёзд.

Поля Толстого и аллеи
Тургенева сто лет тому...
И вот уж что-то там алеет,
лучом рассеивая тьму.

***

Я бежала как золушка с бала,
не успев уложиться в лимит.
Если б туфелька только пропала,
а не вовсе подмена планид.

Я привыкла к перловке на кухне,
и к тому, что все принцы – козлы,
но огонь в моём сердце не тухнет
и ему далеко до золы.

Всё чему-то нездешнему внемлю,
кашеваря и драя плиту...
Я ещё удивлю эту землю,
как заброшенный пень, расцвету.

Чёрт с ней с туфелькой или с красою,
пусть на ужин одна лишь фасоль.
Я б к тебе побежала босою,
как Русалочка или Ассоль.

Что-то высмотрю снова сегодня
в этих ясных пустых небесах...
То, что Бог до конца всё не отнял,
в свои святцы меня записав.

И зарыта волшебная тайна
в чечевицу и просо судьбы...
Но всё так же в душе я хрустальна
и всё так же глаза голубы.

***

Я стол накрыл на шестерых...
               А. Тарковский               


Накрою стол на шестерых,
где вся моя семья,
которой нет давно в живых,
и где шестая я.

Где мама, бабушка и брат,
и муж мой, и отец,
и каждый так друг другу рад
в кругу родных сердец.

Я с ними молча говорю
и чувствую ответ.
Свою судьбу благодарю
за вечный этот свет.

А Тот иль Этот – всё равно,
уже не важно мне,
поскольку всё предрешено
и на любовь обречено,
горящую во тьме.

***

Он уцелел единственный вдали,               
из прошлой жизни, тающей как в дыме,
когда как в песне улицы цвели
волшебными огнями золотыми.

Не заменён на лампочный диод,
единственный фонарь на всю округу,
пока его чиновный идиот
не приравнял к светильничьему кругу,

он высоко над миром вознесён,
оттуда не достать его служивым,
и двор его сиянием спасён,
и души этим тёплым светом живы.

***

Фонарь то вспыхивал, то гас,               
как будто азбукою морзе
хотел поведать свой наказ,
чтоб жили мы сейчас и после.

И это был его ответ,
его завет под небесами,
что наша жизнь – то тьма, то свет,
и мы должны светиться сами.

Как ясен пень был смысл прост,
а я стояла на балконе,
забыв под пологом из звёзд
с землёй оборванные корни.

И вдруг фонарь совсем погас,
двор погрузился в тьму ночную.
О жизнь моя не напоказ,
что завтра заново начну я…

***

Спасибо, ночь, что утру уступаешь,               
что до сих пор пока не победишь,
по снам моим так бережно ступаешь,
что ни один из них не повредишь.

По-зимнему оденусь и обуюсь
и – на балкон, куда меня манит.
На красные фонарики любуюсь,
что зазывают вечером в «Магнит».

На Луговой дорогу до Цветочной
шеренги провожают тополей.
Всё, что я вижу в этот час полночный,
мне кажется милее и теплей.

О ночь моя, прохладная как веер,
прошу тебя, меня не одиночь.
Я не могу сказать: «ещё не вечер»,
но говорю зато: «ещё не ночь».

***

Всё побеждая – вражду, нужду –
сказка у всех своя...
Это то самое, что я жду? –
слабо спросила я.

Вспыхнет край неба, растает лёд,
музыка слов «je vous»...
Лет через триста это пройдёт.
Но я уж не доживу.

***

Смерть прячется за шторой, за гардиной.
Её шаги: тик-так, тик-так, тик-так…
Какой она запомнится картиной?
Когда и что пошло в судьбе не так?

Страшна она не ужасом – рутиной,
и с каждым днём мне это всё видней.
Где гадина? Конечно, за гардиной.
Валокордин бессилен перед ней.

Отдёргиваю бешено портьеру,
но шпага бы пронзила пустоту.
Поймать ли в тёмной комнате пантеру,
хотя она всегда там на посту.

О что же смерть из этой жизни лепит?!
Мои стихи срываются на крик,
а я хочу, чтоб шёпот или лепет,
чтоб понимал ребёнок и старик.

Чтоб стали не рыданием, не стоном,
а песенкой, что тешится щегол.
Зависит всё, каким ты скажешь тоном,
любое слово – лишь любви глагол.

Оно звучит светло или печально,
и как свеча нам сумрак озарит.
Когда стихи сорвутся на молчанье,
их кто-то за меня договорит.

***

Проступят звёзды в небесах,
как будто слёзы на глазах,
подлунный мир печально светел.
В обход всех пропусков и виз
вопрос Медведицы завис:
зачем живём на этом свете?

А для того мы и живём,
чтобы дарить себя живьём,
чтоб душу положить за други.
И сердце, нежным, как хурма,
я отдавала задарма
в твои доверчивые руки.

Покорная календарю,
иду навстречу январю,
и верю, что он станет маем.
И счастливы мы лишь тогда,
когда сквозь беды и года
душой друг друга понимаем.

***

Я вышла на балкон и снег затих.
А дождь обычно начинает пуще.
И в горле уж попискивает стих,
что кем-то в мир таинственно запущен.

С дождём и снегом, небом и землёй
свои я затеваю отношенья –
купаюсь в свете нежности былой,
претерпеваю холод, поношенья.

Вам кажется, что я сижу одна,
а у меня беседы со вселенной.
И каждый день, просвеченный до дна,
несёт печать любви благословенной.

Душа кипит на медленном огне.
Такие здесь порой клокочут страсти!
И так не важно, что порою мне
никто не скажет утреннее «здрасти».

Но я – во всём, и всё – во мне всегда,
единственна я, а не одинока.
Горит в ночи Давидова звезда
и с моего окна не сводит ока.

***

Я на земном огромном шаре
тебя ищу, повсюду шарю,
и на небе ищу твой след.
Игрушек ёлочное чудо,
да не коснись тебя остуда
холодных обморочных лет.

Развешу в комнате гирлянды,
поверю в то, что варианты
какие-то у жизни есть,
что чуть помедленнее кони,
что эта птичка на балконе
мне принесёт благую весть.

Так взгляд её косит смышлёный...
Слетает снег одушевлённый
и тихо тает от любви.
День потихоньку прибывает,
и хочется – как не бывает,
как не бывает меж людьми.

***

Я так вызывающе счастлива –
во сне, на балконе, в лесу,
и так виновато-опасливо
в себе эту роскошь несу.

Нельзя, неуместно, неправильно,
как танец на похоронах...
Но кем-то незримо оправдано
сиянием в звёздных хорах.

Когда-нибудь ветхое зданьице
развеет по свету Борей,
а счастье моё тут останется –
в сиянье ночных фонарей,

в ступеньках небесного зодчества,
в завесах листвы кружевной,
во всём, чем моё одиночество
так щедро окружено.

***

Луна как окошко зияла,
как вход в поднебесный проём,
и чувство когда-то сияло,
что мы никогда не умрём.

Умрём мы за милую душу,
а жизни на то хоть бы хны,
лишь в небе в тот миг обнаружу
кривую ухмылку луны.

Как снег укрывает порошей
всю прозу земную, грехи,
так я пребываю хорошей,
когда выпадают стихи.

И мне бы хотелось, конечно,
когда я исчезну из дня,
чтоб как эта снежная нежность,
остались они за меня.

***

Свежевыпавший снег в свежевымершем мире…
ах, как в памяти стало свежо!
Словно шорох шагов твоих в нашей квартире,
и не поздно ещё пить боржом.

Словно мне уходить в этот край ещё рано,
ждёт на кухне другая плита.
И вчера ещё свежеточащая рана
затянулась под корочкой льда.

Я готова поверить и в деда Мороза,
даже в Бога – чем чёрт не шутил!
И что жизнь – это вовсе не скверная проза,
а мерцанье далёких светил.