Призраки меня не отпускают

***

Словно заклинанье или мантру,               
вопреки таблицам знатоков,
составляю контурную карту
наших тайных мест и закутков.

Это чудо можно было трогать.
Звёздный свет сиял из-под бровей…               
Прижимала я к груди твой локоть,
словно завоёванный трофей.

Среди этих призрачных видений
я ищу былую благодать.
Там пространство помнит наши тени
и не даст забыть или предать.

Мы с тобой совсем не постарели...
У вселенной память так свежа,
что возносит словно в эмпиреи
или режет душу без ножа.

С прошлым я общаюсь как по скайпу,
помечаю в карте там и тут.
Призраки меня не отпускают,
по пятам за мной они идут.

***

У меня потайная дверца               
в измеренье другое,
где только сердце,
только близкое и дорогое.
Это особый город,
где каждый любим и дорог.

У меня есть выход подпольный
в тридевятое царство,
где так дышится вольно,
незнакомы быт и мытарства.
Это особое место,
где радость печали вместо.

Хотите, открою секрет вам,
где все наши потери –
не на Большом Каретном
и не на звезде Венере,
а там, где нас ждёт хоть кто-то,
пусть даже на старом фото.

***

Облака расступились, улыбку твою пропуская...
Что мы знаем о мёртвых, насколько они там мертвы?
И к разгадке порою бываю настолько близка я,
что от тяжести этой быть хочется ниже травы.

Ветер, пепел и дым невозможно измерить и взвесить.
Ты во всём, что вокруг, растворившись в струе бытия...
Я тебя вспоминаю на дню раз, наверное, десять.
Ты мой ангел-хранитель, любимый, и друг, и судья.

Я стою у окна. Надо мною дамоклово небо.
С неба звёзд не хватая, их свет бесконечный ловлю.
Пусть кому-то покажется это смешно и нелепо,
но тебя я по-прежнему словно живого люблю.

По привычке подарок тебе выбираю в витрине,
вижу, как ты в быту мне незримо стремишься помочь.
И поэма моя без конца, словно в пику Марине,
никогда не закончится тысяча первая ночь.

Я твоя Галатея, Ассоль, Суламифь, Ярославна,
Маргарита твоя, и бегущая вслед по волнам...
Я не знала, что всё это станет в судьбе моей главным.
Но стихам всё известно давно, что неведомо нам.


***

На полке книги ставлены руками
твоими, я порядок их храню.
И каждая теперь так дорога мне,
я ни одной уже не уроню.

Но странное мне чудится порою –
вода в бокале вечером была,
а утром её стало меньше втрое,
и крошки, что смела я со стола,

рассыпаны опять, и коврик сдвинут,
и хочется спросить: то был не ты?..
Пройдут года, десятилетья минут,
а мне твои всё видятся следы.

И по утрам как будто привкус мяты
от тёплых губ, касавшихся во сне.
Подушка чуть соседняя примята,
и чья-то тень мелькнула на стене...

Веди меня, моё предназначенье,
сквозь тернии, рутину, круговерть,
веди на это слабое свеченье,
которым я отпугиваю смерть…


***

Тебя давно уж нет на свете,
а мне всё грезится, что есть.
То крошки вижу на буфете,
как будто приходил поесть,

то сойка – вестница оттуда,
то в чашке отпита вода…
Моё обыденное чудо,
моя домашняя звезда!

Очков твоих погнулись дужки...
Зачем-то я их всё храню.
То как к щеке прижмусь к подушке,
то обнимаю простыню.

Ты где-то есть, я знаю точно,
приходишь в дом, когда я сплю,
и с каждой птичкой как с нарочным
мне шлёшь бессрочное «люблю».

***

Человек с молоточком устал стучать.
На сердцах сургуч, на губах печать.
Золотник мой дорог, но очень мал.
Этот призрак, морок всё отнимал.

Но остался ты, чтоб свече гореть,
чтоб не дать душе моей умереть.

Пока в трубке слышу твой бой часов,
и сияет созвездие Гончих Псов,
пока ангелы там о любви поют –
нас с тобой не догонят и не убьют.

***

Со стола снимаю скатерть...
Вот и снова быть одной.
В небе тает на закате
недолюбленное мной.

Я в него гляжу как в омут,
вижу там тебя в раю.
Как живому, как живому
колыбельную спою.

Просто ты намного выше
и оттуда шлёшь мне весть.
Мой небудущий, небывший,
настоящий что ни есть.

Не рифмуясь с бытом пошлым,
биться жилкой на виске...
Между будущим и прошлым
мы висим на волоске.


***

“Мы были люди, а теперь деревья...”
                Данте

Любовь не знает ни конца, ни края…
И сладко мне читать, раскрывши том,
что люди, в одиночку умирая,
становятся деревьями потом.

Страницы Данте, древние поверья…
О чём там вечно шепчутся леса?
«Мы были люди, а теперь деревья», –
доносит ветер нам их голоса.

Как тянутся они к родному месту,
и кажутся укорами векам
застывшие изломанные жесты,
вздымающие руки к облакам.

Порой себя мы чувствуем в их робе,
когда творят и с нами что хотят,
и головы кудрявые нам рубят,
и щепки наши по ветру летят.

Да, книга Данте муками богата,
но мы в грехах то время превзошли.
И нет уже такого круга ада,
который наши души не прошли.

Одни слабы, беспомощны, убоги,
другие зверя дикого лютей...
Деревья, вы там всё же ближе к Богу.
Замолвите словечко за людей.

***

Я вспоминаю эти строки:
«по кладбищу гуляли мы...».
Как шли они по той дороге,
не созданные для тюрьмы.

Ей нравились его ресницы.
А он, смешливый и живой,
в подарок взял её столицу
в пушистой шубке меховой.

Он был тогда щегол и щёголь,
она – смеялась, где нельзя.
Он, обожавший гоголь-моголь,
шёл с ней, над пропастью скользя.

То кладбище им не забудет
веселья лёгкое быльё.
Своих могил у них не будет –
ни у него, ни у неё.

Он будет Наде тучкой мглистой
являться в лунном серебре,
она же всплеском сребролиста
подаст однажды знак сестре.

Он – музыки морские блики,
в нелепом облике велик.
Она – в рябине, в землянике
и в сердолике прячет лик.

Глаза закрыв, я вижу снова:
идут по кладбищу, смеясь...
И это – как всего живого
нерасторгаемая связь.

***

Песочный замок осыпается,
в воздушном замке воздух спёрт.               
Хозяйка их не просыпается.
А тот, кто их построил, мёртв.

Песочный замок – не убийство ли –
разрушен волнами в морях.
В воздушном замке виден издали
замок амбарный на дверях.

Всех недотёп и недотыкомок –
на мыло живо без вины.
Мир не для сказок, не для выдумок,
а для наживы и войны.

***

Сон, в котором что-то от стона,
от холодных пустых планет.
Я звоню – то тебя нет дома,
то вообще того дома нет.

Незнакомые переулки,
снег, идущий мильоны лет,
и шагов твоих звуки гулки,
и метель заметает след...

Зарастая бурьян-травою,
ты моё неживое Там,
а вернее сказать, Живое,
всё расставится по местам.

Различимый едва, как волос,
средь божественных кущ, лесов,
но я слышу ещё твой голос
в хоре тающих голосов.

Из набоковских тех мелодий,
мандельштамовских Аонид
что-то зреет из крови-плоти
и само себя сердцу снит.

***

Твои ладони на моих глазах...
И через вечность я тебя узнаю.
Найду в дремучих зарослях, в лесах,
у памяти ли выкраду, у сна ли.

Твою ресницу каждую и бровь,
твою слезинку каждую целую.
И речь моя течёт как в жилах кровь,
и я люблю тебя напропалую.

Увидимся ли мы с тобой, бог весть.
Судьба моя валяется в кювете.
Подай мне знак, что где-нибудь ты есть.
Тогда и я взаправду есть на свете.

***

Мне всё это как будто снится –
чьи-то лица и голоса...
У любви седые ресницы
и заплаканные глаза.

Всё болею тобой, болею.
Не подвластна душа уму.
Я гуляю как по аллее
по некрополю моему.

Как себя в эти дни ни втисни –
а придётся в один из них
умереть от разрыва жизни,
что была одна на двоих.

Мы любили, а нас убили,
но любовь и дана на то,
ведь того, кого мы любили,
не заменит уже никто.

О любовь моя, откровенье,
обернись ещё, покажись,
бесконечная, как мгновенье,
и короткая, словно жизнь.

***

Стоит лишь выйти куда-нибудь за угол –               
кажется, тут же заполнится вакуум –
шумом дневным, голосами толпы...
Но, в прорезавших пространство, как молнии,
позах деревьев, застывших в безмолвии,
видятся мне соляные столпы.

Дождь ли струится иль снежное крошево –
всюду меня окружает лишь прошлое,
только хорошее помнится в нём.
Бьются снежинки о стёкла оконные,
словно не холодом души их скованы,
а несгораемым белым огнём.

Я не скучаю со стареньким томиком.
Жизнь распадается карточным домиком,
замок песочный рассыпался в прах.
Стынут аллеи в заснеженном городе...
Не околею на внутреннем холоде,
а закалюсь на суровых ветрах.

***

Ау, вы здесь?!.. Кто был недавно               
и кто ушёл уже давно,
явившиеся богоданно,
души заполнившие дно.

Подайте знак мне сокровенный,
прорвитесь через лет конвой,
секунды радости мгновенной,
часы печали вековой.

Вы все со мной, во мне, повсюду,
ваш голос – птицы и листва.
Я вашу берегу посуду,
одежду, книжки и слова.

В небес распахнутые арки
ушли, оставив на земле
свои бесценные подарки,
всё, что держало бы в тепле.

Ау! – кричу я не в пустыне,
а словно в солнечном лесу,
и это слово не остынет,
пока до вас я донесу.

Бросаю вызов жизни тленной,
с забвения сбиваю спесь.
И изо всех концов вселенной
ко мне доносится: «Я здесь!»

***

Нездешние, ушедшие мои,
родимые, кровинки, половинки,
во мне слои осколками семьи
от русской, от еврейки, украинки.

Любимые, забывшие меня,
иль даже не любившие нисколько,
теперь при свете гаснущего дня
мне вспоминать вас сладко, а не горько.

Небывшие, не узнанные мной,
оставшиеся в памяти лишь тенью,
каким бы мог сложиться путь земной –
порою узнаю у сновиденья.

Чем дальше вы – тем ближе и родней,
я это ощущаю каждой пядью.
Плыву по волнам вдаль ушедших дней,
как круг спасенья – крепкие объятья.

К ладоням вашим прислоняясь лбом,
я мысленно шептала «аллилуйя».
Давно застыла соляным столпом,
но это только лишь до поцелуя.

Тогда, освобождаясь от оков,
танцует жизнь свои кордебалеты.
В обрывках крепжоржетовых шарфов
выходят из шкафов мои скелеты.

Я их пускаю ночью погулять
по тем местам, что снятся до сих пор мне,
и умоляю дать себя обнять,
хотя б теперь, вдыхая воздух горний.

А утром возвращаются назад,
упряча всё, что видеть нам негоже,
где платьица на плечиках висят,
сдираемые жизнью вместе с кожей.

***

Я приду к тебе в долгий твой сон,               
что казался нам смертью когда-то.
Я с тобой буду жить в унисон,
вместе праздновать общие даты.
 
С переломанным сердцем в руках,
шёл ты молча до самого края,
исчезая в других берегах,
незаметно для всех умирая.

И писал до последнего дня,
в слове жажду любви утоляя,
уже мёртвой рукою меня
обнимая и благословляя.

И теперь, обживая астрал,
я частичной больна амнезией.
Я не помню, что ты умирал,
вижу всё, что вдали, как вблизи я.

Я ищу тебя среди планет,
где на родинки звёзды похожи.
Двадцать пять уже лет тебя нет,
но любовь твою чувствую кожей.

Сквозь кровавый туман бытия
всё мне грезится эта больница.
Плоть от плоти и крови твоя,
я двойница твоя и должница.

Через щёлку скопившихся лет
всё пытаюсь протиснуться взором,
различая тебя на просвет,
эту смерть побеждая измором.

***

Мне приснилось, что в пять минут пятого
что-то произойдёт...
Кто-то выйдет из прошлого мятого,
в эти двери войдёт.

Как ни вслушивалась в застывшее
время окнами в сад –
расстилалось одно лишь бывшее,
то есть полный назад.

Рассмотреть что-то было трудно мне...
Дождик шёл не спеша,
и под струями, словно струнами,
распускалась душа.

А потом снежинками крупными,
превращаясь в каскад,
и под хлопьями, словно струпьями,
заживала тоска.

Приходил ты всегда в четыре к нам,
и ушёл до весны.
Солнце стырено, счастье стырено,
и остались лишь сны.

Дожила вот до двадцать пятого…
И отныне теперь
ежедневно в пять минут пятого –
на часы – и на дверь.

***

Руки заламывай, зубы ли стисни               
или шепчи обереги молитв –
есть уголок в глубине моей жизни,
где незабытая тайна болит.

Выступят звёзды и ранки проступят,
нота высокая высыпет соль,
кто-то случайно напомнит, наступит,
сердца заденет больную мозоль.

Хоть на лицо и улыбку надела,
но достаёт, как его ни души –
это кровавое страшное дело,
тёмное место предела души.

Я уничтожу приметы, улики,
блики и тени, что следом скользят,
но облаков так причудливы лики,
грудь раздирают десятки лисят.

Как от себя это всё ни хранилось,
кто-то разрушил стальную броню.
Но с этой болью я словно сроднилась
и на тупой позитив не сменю.

Мне не дана на любовь амнезия,
ложь во спасенье, забвения лёд.
Только поэзии анестезия
мне передышки на счастье даёт.

Ей ли не знать болевых моих точек,
строя в аду моём рай в шалаше.
Воспоминания алый цветочек
ранит шипами, но в радость душе.

***

Цветок голубого, распущенный небом –
анютинкин глаз, незабуд…
Как выглядит мир наш оттуда нелепо,
лиловой души лилипут.

– Не правда ли, я гениально сказала –
откуда-то вырвалось вдруг.
Как будто бы эхо вселенского зала
пронзило молчания круг.

И вот уже, кажется, меньше чужого
в пустыне безмолвных скорбей...
Цветок голубого, росток неживого,
пронзи этот камень, пробей.

***

Те, кто по ту сторону тела и души,
там теперь беспомощны, словно малыши.               
Им нужно доверие, ласка и тепло.
Ничего, что время их в бездну утекло.

В памяти угадливой, в ожерелье дней,
будь ко мне податливей, не закаменей.
Посылай мне пёрышки, листья и цветы,
чтоб не знала горюшка, будто рядом ты.

Окликай по-птичьи ли, поезда ль гудком,
песнями девичьими, ветра холодком,
в снах, меня голубящих, в соснах вековых... 
нет границ меж любящих, мёртвых и живых.

***

Какое блаженство – вернуться,
хоть в памяти или во сне,
что есть на кого оглянуться,
хотя бы в далёком письме.

А вы, кому всё как на блюде –
теряете тех, кто умрёт,
несчастные бодрые люди,
глядящие только вперёд.

Неведома тайная дрожь вам
и путь вам навеки закрыт
туда, где счастливые в прошлом
бесстыдно рыдают навзрыд.

***

Осторожней смотри в смартфон –
сверху тянется длинный нос.
Дождик тупо как солдафон
бесконечный строчит донос.

Я брожу по былым местам.
Там как будто бы шли бои.
В дверь звонок. На вопрос: «кто там?»
не ответит никто: «свои».

Снег сравнялся с землёй почти,
то ль исчез уже, то ли жив.
Кто остался ещё, сочти.
Мы чужие среди чужих.

***

В каждом доме есть скелет,               
тихо дремлющий в шкафу.
Тот, что много-много лет
заполнял в душе графу.

В каждый дом спешит гонец.
Ужас: в мой или не в мой?
В каждом доме жив мертвец.
Он вот-вот придёт домой.

Научиться отпускать.
И до гробовой доски
в чёрной комнате искать
кошку серую тоски.

***

Каждый знает, за что ему это,
хоть всегда восклицает: «За что?!»
По ночам выпускает скелета,
пряча днём среди старых пальто.

Сверху смотрит из звёздной постели
прямо в души, всевидящ и тих,
Тот, кто знает, чьё мясо мы съели,
мясо жизни любимых своих.

Только счастье даётся задаром,
ради смеха, как цирк шапито,
дуракам, одиноким и старым,
просто так, непонятно за что.

***

Гляжу на карточку: мать, отец,
бабушка, старший брат.
Созвездие близких родных сердец
за годы до их утрат.

Со странным чувством гляжу на них,
средь ночи гляжу и дня:
они так счастливы в этот миг.
Но как же так — без меня?

Что толку тыкаться в фото лбом?
Смешная ревность и боль.
Пока не мой ещё это дом.
И лет мне пока лишь — ноль.

Прошло полвека. И свет земной
сменился на звёздный след.
Вы снова вместе. И не со мной.
А где я? Меня нет.

***

В детстве дружила с девчонкой «плохой».
Я оставалась к запретам глухой.
Мы убегали тайком со двора, -
школьные прописи — что за мура!
Мы, на троллейбус вскочив голубой,
ехали до остановки любой
и, выходив чёрте где: вот те на! –
шлялись по городу с ней дотемна.
Мы хохотали и ели пломбир.
С ней я узнала, как выглядит мир
тайных лазеек, глухих закутков,
сорванных с клумб незнакомых цветков,
дальних окраин, оврагов крутых,
где совершали в пути передых.
Мы забредали в такие края…
Это край света! - кричала ей я.

Прошелестело полвека с тех пор.
Где эта улица, где этот двор?
Где эта девочка? Где эта я?
Где мне грозившая пальцем семья?
Лишь обнимает холодная ночь
и ничего не вернуть, не помочь.
Вот он, край света, и я на краю…
Мы и не знали, что жили в раю.

***

Над нами призрак сумрачный витает,
как будто чей-то взгляд следит в пенсне.
Я схоронюсь — меня не посчитают! -
по осени иль, может, по весне...

Зарыться в снег, закутаться, как в вату,
укрыться в книгу, музыку, вино...
А кто не спрятался — не виновата
та, что искала нас давным-давно.

***

Жизнь — амфитеатр, колизей,
мира живописные обломки…
Уже круг любимых и друзей,
рвутся связей старые постромки.

Вечер тает, полночь настаёт...
Я не сплю, как глупый тот мышонок.
Жду, что колыбельную споёт
голос твой, услышанный спросонок.

Сны обманут отблеском зари,
как прохожий, на тебя похожий.
Память, из альбомов озарив,
съёжится шагреневою кожей.

Взор луны с тоскою вековой,
прежней жизни жалкие обрубки.
В дверь звонок. Открыла — никого…
И – молчанье в телефонной трубке.

Графикой сменилась акварель,
сердце раскололось на запчасти...
Но уже на подступах апрель,
когда ты родился мне на счастье.


***

Никто не верит, но я-то знаю –
ты вызвал солнце, пока я сплю,
и для меня эту выслал стаю,
что под окном мне гулит: люблю.

Ты для меня так раскрасил небо –
в цвет того платья, что подарил.
И даже шарик воздушный мне был
послан и надо мной парил...

Знаю, кто рядом следует тенью,
знаю, откуда ветер подул –
потому что в мой день рожденья
ты берёшь у небес отгул.

Я брожу по нашему скверу
и сижу на нашей скамье.
Как когда бы не было скверно –
ты приходишь на помощь мне.

Среди вселенского сора, спама
дом наш – светлым всегда пятном.
Потому что мы оба – пара,
потому что мы два в одном.

***

Сумерки Чехова или Тургенева...
Где-то витает печальная тень его...
Где ты, Мисюсь?
Как же любимых увидеть мне хочется...
Тянет в глубины свои одиночество.
Где ты, Иисус?

Все они умерли, умерли, умерли…
Синие сумерки, сирые сумерки...
Сердце кровит.
Всё обыскала в земной я обители.
Ангелы, в небе его вы не видели?
Где ты, Давид?

***

О вы все, кто в мои забредает ресницы,
кто присниться мне не побоится суметь,
когда ночь на серебряной мчит колеснице
и бросает на бедность нам звёздную медь...

Днём свою оболочку и сущность измызгав,
мы во сне оживаем, всей грудью дыша,
где легко открывает нам тайные смыслы
жизнь вторая и первая наша душа.

Лишь во сне мы живём. Остальное случайность.
И опять ощущаем забытого власть,
и Сезам открываем своими ключами,
и в объятия прошлого падаем всласть.

Где ещё обрести нам не бывших свиданий,
не прирученных рук и висков приласкать?
Жить как будто во сне — не искать оправданий,
объяснений разумных всему не искать.

Жить как будто во сне — будто это не днём всё,
будто он не всамделишный – наш земной шар.
Ничего не бояться – ведь скоро проснёмся
и с рассветом рассеется этот кошмар.