Женщины Маяковского 1

1

               
               
 Зрительный зал и эстрада. Вверху над эстрадой огромный красный плакат, на котором белыми буквами выведено: «Вечер поэта Маяковского». В зале негде упасть яблоку. Сидят по два человека на одном месте. Сидят в проходах на ступеньках на эстраде, свесив ноги. На  эстраде поставлены стулья для знакомых.
 Маяковский выглядывает из-за кулис. Он явно доволен наплывом зрителей.
      
     М а я к о в с к и й. А публика все прет. Уважают, черти. (Говорит  стоящему рядом  писателю Льву Кассилю.) Пожалуйста, Кассильчик! спуститесь к администратору – мне уже совестно. Там пришли комсомольцы, кружковцы. Из моего поэтического кружка. Пусть пропустит пять человек. Скажите: последние. Ну ладно, заодно уж восемь. Словом, десять человек – и ни одного больше. Бейте себя в грудь, рвите волосы, выньте сердце, клянитесь, что последние. Он поверит. Десять раз уже верил.

 Кассиль уходит, а Маяковский, встреченный дружными аплодисментами, выходит на
эстраду и сразу приступает к делу.

     М а я к о в с к и й. Я – поэт. Этим и интересен. Об этом и пишу. Об остальном – только если это отстоялось словом. 

                Я земной шар
                чуть не весь обошел, –      
                и жизнь хороша,
                и жить хорошо.
                А в нашей буче, боевой, кипучей,– 
                и того лучше.

      – Маяковский, как вам не стыдно всё время себя выпячивать! Всё я да я, – кричит хорошо одетый молодой человек, не вставая с места.               
      – Тише, ты, буржуй недорезанный! – шикают на него сидящие рядом комсомольцы. – Ничего не понимаешь – сидел бы дома.
      – Товарищи! Пусть выскажется, – вмешивается Маяковский. – Идите сюда, на сцену, – приглашает он выкрикнувшего молодого человека. – Не желаете?  Может, кто еще хочет высказаться? Кому еще не нравится моя поэзия? Я  вас очень прошу, товарищи, поразговаривать. Мне это необходимо. Кто хочет слова? Никто не хочет. Жаль. В таком случае  –  вы в меньшинстве. Я – выиграл, –  весело заключает Маяковский, обращаясь к своему оппоненту.
      В этот момент вскакивает еще один молодой человек. С виду – студент.
      – А верно ли говорят, что Хлебников гениальный поэт? А вы… все у него слямзили!
      – Я удивлен вашим культурным уровнем, товарищ. Чем вы только думали, когда задавали такой вопрос?
      – Известно чем – головой.
     – Ну и садитесь на эту голову.
     За студента тут же вступается сидящий неподалеку круглолицый блондин.
     – Это что же такое, товарищи? Почему это Маяковскому разрешается нас оскорблять? Товарищ правильно говорит. Только не у Хлебникова, а у Уитмена он содрал.  Об этом и в эпиграмме Есенина говорится:
               
                – Эх, бей! Эх, жарь!
                Маяковский безда;рь.
                Морда жиром пропитана,
                Всего содрал Уитмена.

     – Балалаечник ваш Есенин, вот что. Смех! Коровою в перчатках лаечных, – кричит Маяковский. 
    В зала слышится всё возрастающее неодобрительное гудение: Уууууу!
    Сначала неуверенное, одиночное. Затем значительная часть зала встает и демонстративно гудит громко, не давая Маяковскому говорить. Некоторые даже свистят в два пальца.
     Раздаются истерические вопли:
     – Распни! Распни его!
     – Ату его! Ату!
     Маяковский сжимает кулаки – в бешенстве и бессилии:
     – Я заставлю вас замолчать!


                П р о д о л ж е н и е  з а в т р а