От павших твердынь Порт-Артура

У дедушки Ильи была одна особенность: когда он по праздникам выпивал, черты лица его теряли обычный вид, разглаживались, губы чуть набухали. «Ну, вылитый Поль Робсон», – соглашались все; и зная, что сейчас будет, кто-то спешил побыстрей встать и уйти, а кто-то наоборот присаживался к столу поближе.

     Обычно я всегда с нетерпением ждал тот миг, когда дедушка взмахнет рукой и словно выдохнет из себя: «От павших твердынь Порт-Артура». Затем он на секунду переводил дух и: «С кровавых маньчжурских полей». А дальше он уже пелось-текло:

          "Калека-солдат изнуренный
          К семье возвращался своей.
          Спешил он жену молодую
          И малого сына обнять,
          Увидеть родимого брата,
          Утешить любимую мать".

     Дедушка пел, слегка пристукивая в такт по столу полусжатыми пальцами:

          "Пришел он к убогой избушке —
          Ему не узнать никого:
          Семья там другая ютится,
          Чужие встречают его...".

     Постепенно песня переставала быть песней, исчезали мелодия и напевность; дедушка просто рассказывал историю, которую когда-то слышал от этого калеки-солдата:

          "И стукнуло сердце тревожно:
          Явился я, видно, не в срок.
          Скажите, не знаете ль, братья,
          Где мать?.. где жена?.. где сынок?.."

     Я слушал, и уже не видел гостей, за столом сидели только дедушка и калека-солдат.

          "Жена твоя... Сядь... Отдохни-ка...
          Небось, твои раны болят?..
          Скажите скорее мне правду...
          Всю правду! — Мужайся, солдат...
          Толпа изнуренных рабочих
          Решила пойти ко дворцу
          Защиты искать... с челобитной…
          К царю, как к родному отцу... "

     Дедушка медленно, сдержанно разговаривал с солдатом, отводя чуть в сторону взгляд, чтоб не смотреть в глаза. Чем он мог его утешить?

          "Надевши воскресное платье,
          С толпою пошла и она
          И... насмерть зарублена шашкой
          Твоя молодая жена... "

     А перед моими глазами – такой знакомый рыжий булыжник у Нарвских ворот. Часто, топая по нему, я спрашивал маму: «А красным он стал после 9-го января? Из-за крови убитых здесь рабочих?» Тем временем дедушка рассказывал солдату уже о его ребенке:

          "Мужайся, солдат...
          Твой сын в Александровском парке
          Был пулею с дерева снят".

     «Как звали этого мальчика? Может быть, я его встречал?»

     Я не помню, чем кончалась песня, детям трудно удерживать внимание на чем-то одном. Я был весь в своих мыслях, и вдруг, словно проснувшись, я замечал, что дедушка вместе с другими взрослыми обсуждает уже что-то совсем другое...

     Только лишь один вопрос потом долго не давал мне покоя: «Кто такая эта Твердынь-портартура?»