Сарделька

Иду, иду, иду, иду, иду, не отвлекаясь от рисунка горизонта.
Река. И берега её во льду, и неожиданность подлёдного экспромта сплетается причудливой косичкой на снежной плоскости искомканной бумаги.
Следы: мои, ворон, большой дворняги, с которой каждый путник здесь знаком, пакет с приблудами, забытый рыбаком.
А! Нет. Не позабыт. Да вон он!
Сидит над лункой, греясь самогоном – он озабочен и при этом отрешён. Покрытый инеем зелёный капюшон рифмуется с заснеженною ёлкой.
Я не смогла бы медитировать так долго над скважиной, пробуренной во льду.
Поэтому вдоль берега иду. Мороз стоит, присутствует кураж, отсутствуют тревоги и заботы —
воскресный вдоль реки километраж до вечера и суток оборота.
И дышит кто-то жарко за спиной.
Да это пёсель следует  за мной лохматым беспородным обормотом.
– Ну, как тебе голодная свобода?
Вон, речка – несвободна подо льдом.
И пёс согласно мне ответствует хвостом: мол, вот я – весь как есть и твой,
возьми скорей, веди меня домой,
мне постели из коврика постельку, чеши за ухом, отвари сардельку. Я буду несвободе только рад,
выть перестану на луну, как Монсеррат: свобода – это полная тарелка.
– Эх, пёс... Беги ты лучше к рыбаку, привязанному  леской к зимней Волге.
А я на горизонт бегу, бегу, бегу.
Не будь так голоден, то распознал бы волка.