Тарас Шевченко. Мария. Поэма

Радуйся, ты бо обновила еси зачатыя студно.

Акафист пресвятой богородице.
Икос 10.[1]


Всё упование моё[2]
На тя, моя царица рая,
На милосердие твоё,
Всё упование моё
На тя, о матерь, возлагаю.
Святая сила всех святых,
Пренепорочная, благая!
Молюсь, и плачу, и рыдаю:
Воззри, пречистая, на них,
На обокраденных, слепых
Невольников. Подай им силу
Святого мученика-сына,
Распятого, — чтоб кандалы,
Чтоб цепи, крест свой донесли
До самого конца, до краю.
Достойно петая! Внемли,
Молю тя слёзно, умоляю,
Царица неба и земли!
Внемли их стону и пошли
Благий конец, о всеблагая!
А я, незлобный, воспою
Псалмом и тихим, и весёлым
Святую судьбушку твою,
Когда, расцветши, бедны сёла
Вздохнут свободно, как в раю.
А ныне — плач, и скорбь, и вздохи...
Души убогой, сам, убогий,
Последний лепт мой подаю.[3]

У Йосифа, у столяра,
То ль плотника, то ль бочара,
Обручника того святаго,[4]
Мария в на́ймычках[5] росла,
Сироткой-сродницей жила.
Жила так, стало быть, бедняга,
Росла да, знай, себе росла,
На радость старцу вырастала;
Уж ди́вчина большая стала,
И выдавать пора пришла...
Прекрасной розой расцвела
В чужой, убогой, бедной хате,
В святом и сча́стливом раю.
Столяр на наймычку свою,
Бывало, и вздыхает, глядя
Как будто на своё дитё;
Тесло, стружок из рук отпустит,
Да и — любуется Марусей;
И время многое пройдёт,
А он и глазом не мигнёт
И думку всё гоняет эту:
— Нет ни семьи! ни дома нету,
Одна-однёшенька!.. А я...
Ещё ж ведь разве смерть моя
Не за плечами?.. Разве... разве...
А та под плетеньком поёт
И во́лну[6] белую прядёт
На тот бурнус[7] ему, на праздник,
Или скотину поведёт —
Козу с козлёночком сердечным —
На выпас на далёкий пруд.
Пусть был и неблизенек путь,
Она любила бесконечно
Тот тихий, кроткий божий пруд,
Широкую Тивериаду;[8]
И — рада, аж смеётся, рада,
Что Йосиф, молча, лишь моргал,
Ей не претил,[9] не запрещал
На пруд идти; идёт, смеётся,
А он сидит да всё сидит,
За стру́мент, бедный, не берётся...

Коза напьётся, напасётся.
А девушка одна стоит
Под лесом, вкопанная словно,
И взор печальный и безмолвный
Кидает на широкий пруд,
На тот великий божий труд,
И говорит: — Тивериада!
Царь всем озёрам и прудам!
Скажи же мне, моя отрада!
Какая доля выйдет нам
Со старым Йосифом? О доля!
Судьба моя! — как тополь в поле
От ветра клонится в яру,
Склонилась долу.[10] — Столяру
Я стану за дитя. Моими
Плечьми девичьими младыми
Я плечи старчьи подопру! —
И кинула кругом очами,
Аж искры брызнули из них.
А с плеч здоровых, молодых
Хитон[11] заплатанный нечайно,
Неслышно на́ землю опал.
Никто на свете не видал
И никогда и не увидит
Такой пречистой красоты!
Но злою волею судьбы
Она сквозь терние прои́дет
Колючее. Над красотой,
Над этой божией красой,
Судьба цинично надругалась!
О долюшка!.. По-над водой
Мария, брегом подвигаясь,
Неслышной поступью пошла.
Лопух под берегом нашла,
И сорвала, и им закрыла,
Как будто шляпкою покрыла,
Печальную свою главу,
Свою святую голову!
И скрылась в тёмной леса чаще.
О солнца свет незаходящий!
О ты, пречистая в жена́х!
О сельный крин[12] благоуханный!
В каких лесах? в каких ярах,
В каких пещерах непозна́нных
Ты спрячешься от той жары
Огнепалимой, от жары,
Что сердце без огня растопит
И без воды прорвёт, утопит
Святые думушки твои?
Где спрячешься? Нигде! Увы!
Огонь уже зажёгся, баста!
Уж разгорелся. И напрасно
Погибнет младость. Не спасти.
Дойдёт до крови, до кости
Огонь тот лютый, негасимый,
И, недобитая, за сыном
Должна ты будешь перейти
Огонь гееннский! Уж пророчит,
Уже заглядывает в очи
Тебе грядущее. Не зри!
Слезу пророчию утри!
Укрась красивыми цветами
Девичью голову — кринами,
Лилеями да тем густым
И красным маком. И усни
Под белым явором в тенёчке,
Покамест время.

                Вечерочком,
Когда спадёт уж дня жара,
Как та звезда на небосводе,
Мария из лесу выходит,
В цветы убра́нная. Гора
Фавор,[13] точь в точь из серебра,
Далёко, высоко сияет,
Так, что глаза аж ослепляет.
Горе́[14] воздела, подняла
На тот Фавор свои святые
Зеницы кроткие Мария
И улыбнулась. Согнала
Козу с козлёнком из-под леса
И вдруг запела:

— Рай чудесный! Тёмный лес мой!
             Я ли, молодая,
Милый боже, в твоём рае
             Я ли погуляю,
Нагуляюсь, навздыхаюсь?

Да и замолкла. Улыбнулась,
Кругом печально оглянулась,
На руки козлика взяла
И, веселёшенька, пошла
На хутор бондарев убогий.
Сама ж козлёнка по дороге,
Словно ребёночка свого,
Качала на руках, ласкала,
И тискала, и щекотала,
И как родного прижимала
К груди козлёночка того,
И целовала. А козлёнок,
Как этот ласковый котёнок,
И не брыкался, не кричал,
К груди ей ластился, играл.
Версты с две чуть не танцевала
Мария с козликом своим,
Идя домой, и не устала.
Задумавшись и сев под тын,
Выглядывает старый Йосиф
Давненько уж своё дитё.
Ан вот Маруся и идёт.
Встречает дочь и в кущу[15] просит,
И тихо молвит ей старик:
— Куда ты, доченька, так долго
Там пропадала, ради бога?
Пойдём под кущу, отдохни,
Да повечеряем немного
С весёлым гостем молодым;
Пойдём, Марусенька. — С каким?
Что-то за гость? — Из Назарета.
Зашёл к нам переночевать.
Гварит, мол, божья благодать
На ветхую Елисавету
Вчера поу́тру снизошла,
Вчера, гварит, мол, родила
Ребёнка, сына. А Захарий
Нарёк его Иваном, старый...[16]
Вот видишь как!.. — Умыт и бос,
В одном хитоне белом, гость
Из кущи выходил к хозяям;
Красою писаной сияя,
Торжественно пред кущей стал,
И поприветствовал поклоном
Марию кротко. Ей, смущённой,
Аж дивно, чудно. Гость стоял
И будто б вправду воссиял.
Мария на него взглянула
И встрепенулась. И прильнула,
Как будто малое дитя,
Что испугалось не шутя
Не своего, чужого дяди, —
Прильнула к Йосифу, не глядя,
На первом чувстве. Погодя
Младого гостя в кущу взглядом
Просила, будто повела
Очами в кущу. Принесла
Воды холодной из криницы,
И молоко и сыр козлицы
На вечерю им подала.
Сама ж не ела, не пила.
В углу тихонько примостилась,
Смотрела молча и дивилась,
И слушала, как молодой
Пречудный гость вещал о диве
И воле божией святой.
И словеса его святые
На сердце падали Марии,
И сердце мерзло вдруг и жглось!

— Во Иудее, — молвил гость, —
Ещё не видели такого,
Ещё не зрели николи,
Что ныне у́зрится. Равви,[17]
Равви великого глаголы
На ниве сеются на новой!
И вырастут, и их пожнём,
И в житницу за сим сберём
Зерно святое. Я мессию[18]
Иду народу возвестить! —
И помолилася Мария
Перед апостолом.

                Горит
Огонь, потрескуя, в кабице,[19]
А Йосиф праведный сидит
И думает... Уж и денница
На небе радостно взошла.
Мария встала и пошла
По воду с глечиком к кринице.
И гость за нею, и в яру
Догнал Марию...

                Поутру,
По свежей утренней прохладе,
До всхода солнца, провели
Аж до самой Тивериады
Благовестителя. И — рады,
Радёшеньки вдвоём пришли
До дома.

                Ждёт его Мария,
И ждёт, и плачет, молодые
Ланиты,[20] очи и уста
Ссыхают зримо. — Ты не та,
Не та теперь, Мария, стала!
Крин сельный, наша красота! —
Промолвил Йосиф. — Что-то стало
С тобою, доченька, не то!
Пойдём, Мария, повенчаемсь,
Пойдём, родная, а не то... —
И не договорил, смущаясь:
На рынке камнями побьют.[21] —
— И мы спасёмся от скандала
В своём оазисе. — И в путь
Мария наспех скарб сбирала
И тяжко плакала, рыдала.

Вот, стало быть, они идут.
Несёт с котомкой за плечами
Ведёрко новое старик.
Продать его бы да купить
Платок невесте, да к венчанью
Его наре́ченной отдать.
О старец праведный, богатый!
Не от Сиона благодать,[22]
А из твоей смиренной хаты
Благовестилась нам. Кабы
Пречистой ты не подал руку,
Рабами б бедные рабы
И до сих пор бы мёрли. Мука!
О тяжкая души печаль!
Не вас мне, бедолажных, жаль,
Что слепы и малы душою,
А тех, кто видят над собою
Топор и молот, и куют
Народам кандалы. Убьют,
Зарежут вас, душеубийцы,
И из кровавой той криницы
Собак напоят.

                Но — но где
Гость пречудесный твой лукавый?
Хотя б пришёл да поглядел
На брак тот славный и преславный,
И похищённый! Не слыхать
Ни про него, ни про мессию,
А люди ждут, и ждут, и ждать
Чего-то будут, и мечтать
Неведомо об чём. Мария!
Ты, бесталанная,[23] чего
И ждёшь и будешь ждать от бога
И от людей, рабов его?
О, ничего не жди, небога,[24]
Ниже́[25] апостола того
Теперь не жди. Столяр убогий
Тебя венча́нную ведёт
В убогий дом свой, в свой намёт.
Молись, благодари, что принял,
Что одинокую не кинул,
Что не прогнал из хаты с глаз.
А то бы кирпичом убили —
Когда б не защитил, не спас!
В Ерусалиме говорили
Тихонько люди, что казнили —
Не то порезали, не то
К кресту позорному прибили, —
В Тивериаде — будто б то —
На площади какого-то
Провозвестителя мессии.
— Его! — промолвила Мария
И, веселёшенька, пошла
На Назарет. И рад всем сердцем
И старый плотник, что под сердцем
Его батрачица несла
Святую праведную душу
За вольность ро́спятого мужа.

Вот, стало быть, они идут.
Пришли до дому. И живут
В согласии, но — не в веселье.
Иосиф-плотник мастерит,
В сенях вози́тся с колыбелью.
Мария ж у окна сидит,
Шьёт распашоночки, глядит
В окно в овраг.

                — Хозяин дома? —
Снаружи крикнули. — Указ
От кесаря,[26] от самого! мол,
Чтоб вы сегодня, сей же час!
Вы на ревизию шли в город,
В град Вифлеем на перепи́сь. —
И, канув, в воздухе повис,
Как эхо, тот тяжёлый голос.

Мария тут же начала
Мацу[27] печь — в путь. И испекла,
И в узел молча положила
И молча в Вифлеем пошла
За стариком. — Святая сила!
Спаси, о Господи, меня! —
Лишь только и проговорила.
Идут, молчат, в себя уйдя,
И, бедные, вперёд себя
Козу с козлёночечком гонят
(Ведь не на кого кинуть дома).
А вдруг Господь пошлёт дитя
В дороге (время подходило);
То вот как раз и молоко
Несчастной матери. Скотина
Идёт, пасясь; за ней рядком
Идут Иосиф и Мария.
И час спустя заговорили
Свободно, тихо. — Семеон
Протопресвитер,[28] — Йосиф молвил, —
Такое мне поведал слово
Пророчие: — Святой закон!
И Авраама[29] и Мойсея![30]
Возобновят мужи ессеи.[31]
Я, дей, до те́х пор не умру,
Пока мессию не узрю! —
Ты слышишь ли, моя Мария?
Мессия при́дет! — Уж пришёл,
И мы уж видели мессию! —
Мария молвила.

                Нашёл
Опреснок[32] Йосиф в узелочке,
Даёт и говорит: — На, дочка,
Вот, подкрепись покаместа,
До Вифлеема не близенько;
Я тоже отдохну. Устал. —
И сели при пути: маленько
Пополдничать. Они сидят,
А солнце праведное быстро
К закату катится. И глядь!
Зашло, и смерклось в поле чистом.
И чудо чудное здесь бысть им![33]
Никто нигде и никогда
Не знал, не слышал, не видал
Такого чуда. Ажно вздрогнул
Святый ремесленник. С востоку
Звезда, горящая звезда,
Над самым Вифлеемом, сбоку,
Звезда хвостатая взошла.[34]
И степь и горы осияла.
Мария с места не вставала,
Мария сына родила.
Того единственного сына,
Что нас от рабства свободил!
И, пресвятый, пренеповинный,
За нас, лукавых, смерть вкусил!
А близ дороги стадо гнали
Как раз чабаны невдали
И их с младенцем увидали.
Дитё и роженицу взяли.
В свою пещеру принесли
Его и, возглася: — Бог с нами! —
Эммануилом нарекли.[35]

А на базаре в Вифлееме
Чуть свет сошёлся и народ
И шепчется, что, точно, время
Последнее уж настаёт
Во Иудее. То гудёт,
То молкнет люд. — О иудеи! —
Чабан кой на бегу орёт. —
Пророчество Иеремия,
Исаия сбылось! сбылось![36]
У нас, у пастырей, мессия
Вчера родился! — Раздалось,
Как гром, на площади базарной:
— Мессия! Иисус! Осанна![37] —
И расходился люд.

                Чрез час
Или чрез два пришёл указ
И легион с Ерусалима
От Ирода-царя.[38] Незримо,
Неслышно сделалось кругом.
Ещё младенцы в люльках спали,
Ещё, не зная ни о чём,
Купели матери взгревали.
Напрасно грели: не купали
Младенцев маленьких своих!
Ножи солдаты всполоскали
В младенцев праведной крови!
Такое на́ свете творилось!
Пусть видят матери ж! пусть зрят!
Что ироды-цари творят!

Мария даже не таилась
С своим младенцем. Слава вам,
Убогим людям, пастухам,
Что обогрели и укрыли,
И нам Спасителя спасли
От Ирода. И накормили,
И напоили, и Марии
Кожух[39] и свиточку[40] свои
К тому же дали на дорогу.
А сверх того имели дать
Ослицу дойную. И мать,
И мать с её младенцем-богом
Всадить на ону помогли
И тайной тропкой провели
К пути мемфисскому.[41] Горела
В ночи хвостатая звезда,
Подобно солнцу, и смотрела
На ту ослицу, что несла
В Египет кроткую Марию
И ей рождённого мессию.

Когда б где на́ свете хоть раз
Царица села на ослицу,
То б слава шла и про царицу,
И про великую ослицу
По всей земли. Сия ж несла
Живого истинного бога.
Тебя, бедняжку, копт[42] убогий
Хотел у Йосифа купить,
Да сдохла ты: должно, дорога
Тебя имела погубить?
В Нилу искупанное спит
Дитё в пелёночках под вербой,
На бережке. Из лозы вербной
Мария люлечку плетёт
И слёзы, праведная, льёт,
Для сына люлечку плетя ту.
А Йосиф выбрал очерёт[43]
И из него тут строил хату,
Дабы укрыться хоть в ночи.
За Нилом сфинксы,[44] как сычи,
Слепыми мёртвыми глазами
На это смотрят. За сфинкса́ми
На черемном песке стоят
По шну́ру пирамиды в ряд,
Как будто стража фараонья,
И будто фараонам знать
Дают, что истина Господня
Встаёт уж — встала на земли.
Чтоб фараоны стереглись.

Мария нанялася прясть
Шерсть у помянутого копта.
А Йосиф стал отару пасть,
Чтоб на козу хоть заработать,
Добыть дитю на молоко.
В таком ключе проходит год.
В своём убогоньком сарае
Тот бондарь праведный, святый,
И горя, праведный, не знает,
На бочку обруч набивает,
Ещё и песню напевает,
Под нос мурлыкает. А ты?
Не плачешь, не поёшь, — нет, ты
Лишь думой занята единой,
Как научить, как навести
На путь святой святого сына,
И как его от зол спасти?
От бурь житейских отвести?

Прошёл ещё год. У хатёнки
Коза пасётся; а дитё
В сенцах играется с козлёнком.
А мать овечью шерсть прядёт
У хаты, сидя на призбёнке.[45]
Ан вот и сам старик идёт
До дому с посошком вдоль тына:
Продать носил ушат на рынок.
Медовый пряничек — ему,
А ей — нехитренький платочек,
Себе ж хорошего ремню
На поршни взял. Соснул чуточек
И молвит: — Дочка, не горюй.
Царя уж Ирода не стало.
Нажрался на ночь, да и слёг,
И так нажрался ж, что аж сдох,
Так мне известно, доня, стало.
Пойдём до дому, в свой лесок,
В свой тихий маленький раёк!
Пойдём домой, дитя. — Сказала:
— Пойдём. — Сказала и пошла
На Нил: стирала рубашонки
В дорогу мальчику. Паслась
У хаты их коза с козлёнком.
А Йосиф сына забавлял,
На призбе сидя, пока матерь
Стирала там. Потом он в хате
Как надо поршни поразмял
Себе в дорогу. И ушли
Ещё до свету, по котомке
На плечи взявши, а ребёнка
Вдвоём с ней в люльке понесли.
Кой-как пришли в село родное.
Не дай бог никому такое
Увидеть! Боже! Благодать!
Лесочек тихий среди поля,
Одна единая их доля
Лесочек этот! И не знать,
Где прежде рос он. И хатёнка,
Всё, всё погромлено. В обломках
Пришлось ту ночь им ночевать.
Мария в яр бегом к кринице,
Во весь дух, кинулася. Там
Когда-то с ней прекраснолицый
Сошёлся гость святой. Бурьян,
Осот колючий да крапива
Кругом колодца разрослись.
Господь тебя спаси, Мария!
Молись, сердечная, молись!
Окуй свою святую силу...
Долготерпеньем настали́,
В слезах кровавых закали!..
Чуть, бедная, не утопила
Себя в колодце. Горе нам
Пришло б, искупленным рабам!
Дитя без матери росло бы,
И мы бы и до сей поры
Не знали правды на земли!
Святой не знали бы свободы!
...Пришла в себя чуть-чуть, очнясь,
И улыбнулася, небога,
И — зарыдала. Полилась
Слеза святая на колоду
И — высохла. А ей немного
Полегчило. И отошла
От сердца боль.

                Елисавета,
Старуха вдо́ва, в Назарете
Одна с сынком своим жила,
С малым Ивасем. И была
Какой-то им роднёй при этом.
Мария, встав перед рассветом,
Дитё одела, собрала
(И покормила перед этим),
И за святым своим пошла
За мужем в город ко вдовице
В соседы,[46] в наймычки проситься!

Дитё же малое росло,
С вдовёнком Ивасём играло.
Уже большое подросло.
И как-то раз дитё гуляло
С Ивасем, и они нашли
Две палочки и — понесли
Их в дом в хозяйство на дровишки
Родителям. Идут, бегут
Весёлы, крепки ребятишки,
Аж любо глянуть, как идут!
Обыкновенные мальчишки!
Вот Марьино дитё взяло
Вторую палку у Ивася
(Ивасик в коники игрался),
И, сделав крестик, понесло
Домой, вишь, показать на деле,
Что тоже мастер он умелый.
Мария перед калитой
Мальчишек встретила, сомлела
И — трупом пала, как узрела
Тот крестик-виселичку.[47] — Злой!
Недобрый человек, лихой!
Тебя научил такое сделать,
Дитё моё! Фу! выкинь! брось! —
А он, ребёнок неповинный,
Святую виселичку кинул
И зарыдал, и пролилось
Впервый тепло младенчьих слёз
На лоно материно. Мало
Несчастной вроде полегчало.
Взяла, в тенёчек завела,
В бурьян, в садок, поцеловала
И пряник мальчику дала,
Медовый пряник. Поиграло
Дитё, понежилось чуть-чуть,
Да и легло малость соснуть
У мамы, тут же, на коленах.
И спит себе дитё блаженно,
Как ангелёночек в раю.
И на единую свою
Отраду смотрит мать и плачет,
Тихонько-тихо: ангел спит, —
Только б его не разбудить.
Да и не доглядела, значит...
Как будто б капля кипятка
Огнём упала на него и —
И он проснулся. Мать рукою
Утёрла слёзы второпях,
Смеясь, чтобы не видел мальчик.
Но не случилось одурачить
Марии сына. Увидал
И, всё понявши, зарыдал.

То ли сама заработа́ла,
То ли дала взаймы вдова
Тех пару гривен[48] на букварь.
Сама б учила, так не знала
Она той грамоте. Взяла
И в школу сына отвела,
К ессеям. Но во всём растила
Сама его, сама учила
Добру и разуму. Ивась,
Сын вдовин, тоже был горазд
Читать-писать, как сын Марии,
И в школу с Ивасём ходили
Они и, грамоте учась,
Всегда друг дружке помогали.
И никогда не поиграет,
Не подурачится с детьми,
И не побегает; одним,
Один-однёшенек, бывало,
Сидит на корточках в кустах
Да клёпку[49] тешет. Помогал он
Святому вотчиму в трудах.
Раз как-то на седьмом годочке
(Малец уж добре мастерил),
Старик, кайфуя в уголочке,
Дивясь, о сыне говорил:
— Какой-то мастер подрастает!
Какой-то человек растёт!
И взявши вёдер, кадок, шаек,
Отец, и матерь, и дитё
Пошли на ярмарку да в самый
Ерусалим. Пусть далеко,
Пускай далече, но зато
Продать дороже можно тамо.
Пришли, пристроились. Сидят
И продают отец и мать
Своё добро. Но где же мальчик?
Пропал, побёг куда-то. Плачет
Мать, ищет сына. Не слыхать,
Куда девался. В синагогу
Зашла молить благого бога,
Чтоб сын её нашёлся. Глядь:
Её мальчук между раввинов,
Её мальчишечка, сидит
И научает, неповинный,
Как в свете жить, людей любить,
За правду стать! за правду сгинуть!
Без правды горе! — Горе вам,
Учители-архиереи![50] —
И удивлялись фарисеи[51]
И книжники его речам.
А радость матери Марии —
Неизреченна есть. Мессию,
Живого бога на земли
Имела зреть она.

                Зашли,
Продав товар свой, в храм и, богу
В нём помолясь, пошли в дорогу
Счастливо, радостно домой
По холодку ночной порой.

Вдвоём росли, вдвоём учились
Святые детушки. Гордились
Святые матери детьми
Своими малыми. Из школы
Терньём поросшими путьми
Пошли и разошлись они
Друг с другом. Божии глаголы,
Святую правду на земли
И прорекли, и полегли
Своею праведной главою
За волюшку, святую волю!

Иван пошёл от всех в пустыню,
А твой — в народ. Тогда за ним,
За сыном праведным твоим,
И ты пошла. Ушла, покинув
В чужом, худом дому его —
Святого Йосифа свого!
Пошла, влачилася вдоль тынов,
Пока ж, покуда не дошла
Аж до Голгофы.

                Ведь за сыном
Святая матерь всюду шла,
Его слова, его дела —
Всё зрела, слышала, и знала,
И духом радостно трептала,
На сына глядя. А тот сын
Сидит на святе Елеоне,[52]
Почив с трудов. Ерусалим
Простёрся гордо перед ним,
Сияет в золотом виссоне[53]
Израильский архиерей!
Романский золотой плебей![54]
И час и два пройдёт, не встанет,
На матерь даже и не взглянет,
И аж заплачет, умилясь
На иудейскую столицу.
И мать заплачет и, спустясь,
Пойдёт по воду на криницу,
Тихонечко. И принесёт
Воды криничной, и омыет
Ему стопы его святые,
И напоит, и отрясёт,
Одует прах с его хитона,
Зашьёт прорехочку и снова
Пойдёт под смокву. И сидит
И смотрит мать — о всесвятая! —
Как сын тот скорбный воздыхает.
Ан вот и детвора бежит
Из города. Его любили
Святые деточки. Гуськом
За ним по улицам ходили,
Но нет-нет — и на Елеон
К нему забегивали дети.
Вот и теперь бегут. Он встретил
Их как желаннейших друзей.
— О непорочные! святые! —
Сказал, увидевши детей.
Словами искренне простыми
Приветил всех и целовал,
Благословляя. Поиграл,
Как маленький, с детьми своими.
Надел бурнус и, счастлив, с ними
С горы вниз весело ступал
В Ерусалим с ученьем новым,
Нести лукавым правды слово!
Не вняли слову! Извели!
Распяв, казнили на Голгофе.
Когда на казнь его вели,
Ты там стояла на дороге
С детьми. Мужчин-учеников,
Адептов, братиев его
Объял испуг и — их сбежало.
— Пускай идёт! Пускай идёт!
Вот так и вас он поведёт! —
Сказала детям. И упала
На землю трупом.

                Был распят
Твой сын любимый, сын единый!
А ты, ночь ночевав под тыном,
В тот Назарет пошла опять!
Вдову давно уж схоронили
Чужие люди, уж в могиле,
В чужом гробу она гниёт,
На деньги купленном чужие.
Ивана-сына же её
В тюрьме зарезали.[55] Не стало
И Йосифа твого. И ты,
Как этот палец в точь, осталась
Совсем одна! Такой судьбы
Тебе, несчастная, досталось!
Таков твой штопаный талан!
Нетвёрды в вере, духом бедны,
Ученики Его, адепты
Не дались в руки палачам
На пытки; спряталися, скрылись,
По всем нора́м порасходились,
Тебе ж пришлось их собирать...
И вот всё как-то же, однако,
Они сошлись, святая мать,
Вокруг тебя скорбеть и плакать.
И ты, великая в жена́х!
И их уныние и страх
Развеяла, в точь как полову,
Своим святым горящим словом!
Ты дух святый твой пронесла
В их души нищие! Хвала!
И похвала тебе, Мария!
Мужи воспрянули святые.
И разошлись по всей земли,
И твоего во имя сына,
За нас распятого безвинно,
Любовь и правду разнесли
По всей земли. Ты ж под забором
В бурьяне умерла с позором
С тоски и с голоду. Аминь.

Но а потом попы убрали
Тебя в порфиру[56] и за сим,
Как ту царицу, повенчали.
Распяли и тебя попы,
Как точно сына, наплевали
На чистый образ твой, распяли,
Те в чёрных рясах палачи,
Казнили кроткую, а ты,
Подобно золоту в горниле,
В людской душе возобновилась,
В душе невольничьей немой,
В душе скорбящей и убогой.

                Петербург,
                11 ноября [1859]



[1] Икос — богослужебная песня, составная часть акафиста (в котором икосы чередуются с кондаками). Эпиграф к поэме взят из благовещенского акафиста богородице: «Радуйся, предводительница духовного воссоздания; радуйся, подательница божественной благости. Радуйся, ибо ты обновила зачатых постыдно; радуйся, ибо ты вразумила лишенных разума».
[2] Во вступлении к поэме использована великопостная молитва «Все упование мое возлагаю на тя, мати божия», переосмысленная согласно всего замысла произведения.
[3] Лепта, лепт — мелкая медная монета в древней Греции. Евангельский фразеологизм "лепта вдовицы" означает посильный вклад.
[4] У Йосифа, у столяра, То ль плотника, то ль бочара, Обручника того святаго... — Согласно Евангелия, Иосиф происходил из рода царя Давида, но жил бедняком в Назарете, занимаясь плотничеством. Бочаром Шевченко называет его, обыгрывая его прозвище Обручник. Обручник по-церковнославянски — жених, обручённый с невестой, но обручник — также одно из названий бочара или бондаря, делающего деревянную посуду из "клёпок", связанных "обручами".
[5] Наймычка (малорос.) — сельская наёмная работница в помещичьем или кулацком хозяйстве, батрачка.
[6] Волна (устар.) — шерсть.
[7] Бурнус (араб.) — верхняя мужская одежда у народов Ближнего Востока и Северной Африки.
[8] Тивериада — окружённое горами озеро в северной части Палестины, название которого происходит от города, основанного близ него в честь римского императора Тиберия. Упоминается в Библии также под названиями Геннисаретского и Галилейского озера.
[9] Претить (устар.) — запрещать.
[10] Долу (устар., поэт.) — вниз, книзу.
[11] Хитон — здесь: нижняя одежда у евреев (как у мужчин, так и у женщин) с плеч до ног или рубашка.
[12] Крин сельный (церк.-слав.) — полевая лилия.
[13] Фавор — гора в северной части Палестины, возвышающаяся над окружающей долиной, выделяясь своей куполообразной вершиной. Библейский символ величественной возвышенности над обыденностью
[14] Горе (устар., поэт.) — вверх, кверху.
[15] Куща (церк.-слав.) — шатёр, хижина, жилище.
[16] ...божья благодать На ветхую Елисавету Вчера поутру снизошла, Вчера, гварит, мол, родила Ребёнка, сына. А Захарий Нарёк его Иваном, старый... — Согласно евангельского повествования, священик Захария и его жена Елисавета до глубокой старости были бездетными. Ангел в храме предрёк ему рождение сына, однако Захария не поверил в это, за что был наказан немотой. Когда ж мальчик родился, немый Захария, по указанию того же ангела, написал на деревянной дощечке: «Иоанн имя его». Впоследствии сын Захарии стал одним из ближайших сподвижников Христа, проповедуя среди людей его мессианское призвание. Канонизирован церковью под именем Иоанна Предтечи, или Иоанна Крестителя, поскольку именно ему приписывается крещение Иисуса Христа.
[17] Равви (евр.) — учитель, наставник.
[18] Я мессию Иду народу возвестить! — Один из центральных библейских догматов, принятый как в иудейской, так и в христианской религии, согласно которого бог пошлёт на землю своего сына, который должен будет спасти народ от страданий. «Мессия» по-древнееврейски значит «помазанник» (в греческом переводе — «христос»).
[19] Кабица — углублённая в землю глиняная печка.
[20] Ланиты (церк.-слав.) — щёки.
[21] На рынке камнями побьют. — По иудейским обычаям, девушку, родившую ребёнка вне брака, могли побить камнями как блудницу.
[22] Не от Сиона благодать... — Название горы Сион в Иерусалиме стало библейским символом высшей «святыни духа», которая должна будет принести спасение всем верующим.
[23] Бесталанный (не путать с бесталантным) — несчастный, несчастливый. От тюркского слова "талан", что значит "удача", "счастье", "судьба".
[24] Небога (малорос.) — бедняжка.
[25] Ниже (устар.) — даже, но даже.
[26] Кесарь (он же цесарь, он же цезарь, он же царь) — то есть император.
[27] Маца — пресный хлеб из пшеничной муки в виде тонких сухих лепёшек.
[28] Семеон протопресвитер — упомянутый в Евангелии священник, который не поверил пророчеству, что мессия должен будет родиться от непорочной девы. Посланный к нему ангел предрёк, что он не умрёт до тех пор, пока собственными глазами не увидит мессию.
[29] Авраам, Абрам — мифический родоначальник евреев.
[30] Моисей — мифический библейский персонаж, которому иудаистское и христианское предание отводит роль пророка Яхве и основателя его религии. Согласно библейского сказания, Яхве помог Моисею вывести евреев из Египта сквозь расступившиеся воды «Чермного» (Красного) моря, а затем Яхве запретил возроптавшим в пустыне израильтянам и с ними Моисею вступить в «землю обетованную» (Палестину), и до смерти Моисея они в течение 40 лет скитались; на горе Синай бог дал Моисею каменные доски-скрижали с «10 заповедями». Моисею приписывается и Пятикнижие, или Тора (в действительности она относится к более позднему времени, к IX—VII вв. до н. э.). У иудаистов, мусульман и христиан Моисей — «пророк».
[31] Ессеи — оппозиционное общественно- религиозное течение в Иудее во 2-й пол. II в. до н. э. — I в. н. э., одно из главных предшественников христианства. Согласно античных авторов, ессеи жили обособленными коллективами. Для общин ессеев характерны общность имущества, совместный труд, коллективность быта (совм. трапезы, общие запасы одежды и пр.). Ессеи осуждали рабство и торговлю, т. к. она ведет к стяжательству. В отличие от официального иудейства, ессеи отвергали кровавые жертвоприношения, ввели свой обряд ритуальных омовений и др. Ессейство выражало пассивный протест народных масс Иудеи против внутренних и внешних угнетателей. Во время иудейской войны 66-73 н. э. часть ессеев участвовала в антиримской борьбе. После поражения часть ессеев слилась с иудеохристианскими общинами.
[32] Опреснок — пресный хлеб, лепёшка.
[33] Бысть (церк.-слав.) — был/была/была или стал/стала/стало.
[34] Звезда, горящая звезда, Над самым Вифлеемом, сбоку, Звезда хвостатая взошла. — По рассказам евангелистов рождение Христа было ознаменовано появлением кометы над Вифлеемом — городом, считавшимся родиной царя Давида и всей его династии.
[35] Эммануил — заимствованное из Ветхого Завета имя, означающее «с нами Бог».
[36] Пророчество Иеремия, Исаия сбылось! — Ветхозаветные пророки предрекали рождение спасителя от непорочной матери: «Се, Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил». (Исаия 7:14). По заключению современных исследователей, «в книгах Исаии и Иеремии — пророков, живших в период нависшей над Иудейским царством угрозы потерять независимость, выражены надежды на будущее восстановление «царства Давидова»... Образ Давида приобретает черты бессмертного царя-спасителя».
[37] Мессия! Иисус! Осанна! — Сочетание ветхозаветного пророчества о мессии с евангельским повествованием о рождении Христа: в Ветхом Завете речь идёт лишь о «помазаннике» — Эммануиле; имя Иисуса Христа появляется как следствие более позднего толкования и переводов этого слова на греческий язык. Осанна (дословно: «спаси!») — молитвенный выкрик.
[38] Ирод I Великий (73 до н.э. — 4 н. э.) — иудейский царь (40 до н.э. — 4 н. э.), ставленник римского императора. Прославился особой жестокостью, что нашло отражение в Евангелии от Матфея, где говорилось, в частности, об истреблении Иродом иудейских детей.
[39] Кожух — тулуп.
[40] Свита, свитка (малорос.) — род полукафтанья.
[41] Мемфис — древнеегипетский город. Основан в начале 3-го тыс. до н. э. на границе Верхнего и Нижнего Египта, на левом берегу Нила.
[42] Копты — потомки автохтонного населения Египта. Позже — египтяне христианского вероисповедания.
[43] Очерёт — болотный тростник, род камыша.
[44] Сфинкс — в Древнем Египте — статуя, изображающая фантастическое существо (дух-охранитель, воплощение царской власти) с телом льва и головой человека (обычно портрет фараона) или священного животного.
[45] Призба, пристьба — то же, что завалинка, — земляная невысокая насыпь вдоль наружных стен избы.
[46] Подсоседки, соседы — название категории обнищавших крестьян на Украине XVI-XVIII вв., которые не имели собственного хозяйства и жили в чужих дворах, «в соседях». Взаимоотношения между подсоседками и их хозяевами основывались на устных договорных условиях. За пользование жильём подсоседки отрабатывали в хозяйствах своих хозяев. В зависимости от того, в чьих дворах они жили, подсоседки были панские, старшинские, монастырские, казацкие и т. п. Подсоседками преимущественно становилась сельская беднота, крепостные крестьяне, разорённые и обедневшие крестьяне в результате стихийного бедствия или грабительских нападений татар.
[47] ...Трупом пала, как узрела Тот крестик-виселичку. — Изображение Т-образного креста (так называемый «тау-крест») издавна имело символичное значение у разных народов. Как считают современные исследователи, «для древних евреев он был символом ожидаемого мессии, спасения и вечной жизни. Традиция связывала тау-крест с крестом, поднятым Моисеем в пустыни». В Древнем Риме Т-образный крест служил виселицей, а также оружием распятия — позорной казни, применяемой к преступникам.
[48] Гривна (устар.) — 10 копеек.
[49] Клёпка — каждая из тонких дощечек, из которых составляется бочка, кадка и другая подобная деревянная посуда.
[50] Архиереи — общее название для высших чинов духовенства православной церкви (епископа, архиепископа, митрополита, патриарха).
[51] Фарисей — в древней Иудее: член религиозно-политической партии зажиточных слоёв города, отличавшейся фанатизмом и лицемерием в выполнении внешних правил благочестия.
[52] Елеон — название горы к востоку от Иерусалима (дословно: «Масличная»), с которой открывается прекрасный вид на город. На западном её склону был расположен Гефсиманский сад, в котором Христос часто бывал с своими учениками и где он был предан Иудой.
[53] Виссон — название весьма любимой в древности материи, которая была предметом роскоши, составною частью царского и жреческого костюмов, принадлежностью религиозных обрядов и т. д.
[54] Романский золотой плебей! — После того, как Иудея попала под протекторат Рима, верхушка иудейского духовенства сохраняла свои привилегии прислужничеством перед Римской администрацией.
[55] Согласно евангельского предания, Иоанну Крестителю отрубили голову в крепости Махера, куда был заключён царём Иродом по требованию своей любовницы Иродиады.
[56] Порфира (греч.) – то же, что багряница, — царская одежда из дорогой ткани багряного, пурпурного цвета.



МАРІЯ

(Поема)


Радуйся, Ты бо обновила еси зачатыя студно.

Акафіст Пресвятій Богородиці.
Ікос 10.


Все упованіє моє
На Тебе, мій пресвітлий раю,
На милосердіє Твоє,
Все упованіє моє
На Тебе, Мати, возлагаю.
Святая сило всіх святих,
Пренепорочная, Благая!
Молюся, плачу і ридаю:
Воззри, Пречистая, на їх,
Отих окрадених, сліпих
Невольників. Подай їм силу
Твойого мученика-Сина,
Щоб хрест-кайдани донесли
До самого, самого краю.
Достойно пєтая! Благаю!
Царице неба і землі!
Вонми їх стону і пошли
Благий конець, о Всеблагая!
А я, незлобний, воспою,
Як процвітуть убогі села,
Псалмом і тихим, і веселим
Святую доленьку Твою.
А нині плач, і скорбь, і сльози
Душі убогої — убогий
Остатню лепту подаю.

У Йосипа, у тесляра
Чи в бондаря того святого,
Марія в наймичках росла.
Рідня була. Отож небога
Уже чимала піднялась,
Росла собі та виростала
І на порі Марія стала...
Рожевим квітом розцвіла
В убогій і чужій хатині,
В святому тихому раю.
Тесляр на наймичку свою,
Неначе на свою дитину,
Теслу, було, і струг покине
Та й дивиться; і час мине,
А він і оком не мигне
І думає: — Ані родини!
Ані хатиночки нема,
Одна-однісінька!.. Хіба...
Ще ж смерть моя не за плечима?.. —
А та стоїть собі під тином
Та вовну білую пряде
На той бурнус йому святешний
Або на берег поведе
Козу з козяточком сердешним
І попасти і напоїть,
Хоч і далеко. Так любила ж
Вона той тихий Божий став,
Широкую Тиверіаду,
І рада, аж сміється, рада,
Що Йосип, сидячи, мовчав,
Не боронив їй, не спиняв
На став іти; іде, сміється,
А він сидить та все сидить,
За струг сердега не береться...
Коза нап’ється та й напасеться.
А дівчина собі стоїть,
Неначе вкопана, під гаєм,
І смутно, сумно позирає
На той широкий Божий став,
І мовила: — Тиверіадо!
Широкий царю озерам!
Скажи мені, моя порадо!
Якая доля вийде нам
З старим Іосифом? О доле! —
І похилилась, мов тополя
Од вітру хилиться в яру.
— Йому я стану за дитину.
Плечми моїми молодими
Його старії підопру! —
І кинула кругом очима,
Аж іскри сипнули з очей.
А з добрих молодих плечей
Хітон полатаний додолу
Тихенько зсунувся. Ніколи
Такої Божої краси
Ніхто не узрить! Злая ж доля
Колючим терном провела,
Згнущалася над красотою!
О доленько! Понад водою
Ходою тихою пішла.
Лопух край берега найшла,
Лопух зорвала і накрила,
Неначе бриликом, свою
Головоньку тую смутную,
Свою головоньку святую!
І зникла в темному гаю.
О світе наш незаходимий!
О Ти, Пречистая в женах!
Благоуханний зельний крине!
В яких гаях? В яких ярах,
В яких незнаємих вертепах
Ти заховаєшся од спеки
Огнепалимої тії,
Що серце без огню розтопить
І без води прорве, потопить
Святії думоньки твої?
Де ти сховаєшся? Нігде!
Огонь заклюнувся вже, годі!
Уже розжеврівся. І шкода,
Даремне сила пропаде.
До крові дійде, до кості
Огонь той лютий, негасимий,
І, недобитая, за сином
Повинна будеш перейти
Огонь пекельний! Вже пророчить,
Тобі вже зазирає в очі
Твоє грядущеє. Не зри!
Сльозу пророчую утри!
Заквітчай голову дівочу
Лілеями та тим рясним
Червоним маком. Та й засни
Під явором у холодочку,
Поки що буде.

Увечері, мов зоря тая,
Марія з гаю вихожає
Заквітчана. Фавор-гора,
Неначе з злата-серебра,
Далеко, високо сіяє,
Аж сліпить очі. Підняла
На той Фавор свої святиє
Очиці кроткіє Марія
Та й усміхнулась. Зайняла
Козу з козяточком з-під гаю
І заспівала.
— «Раю! раю! Темний гаю!
Чи я, молодая,
Милий Боже, в твоїм раї
Чи я погуляю,
Нагуляюсь?» Та й замовкла.
Круг себе сумно озирнулась,
На руки козеня взяла
І веселенькая пішла
На хутір бондарів убогий.
А йдучи, козеня, небога,
Ніби дитину, на.руках
Хитала, бавила, гойдала,
До лона тихо пригортала
І цілувала. Козеня,
Неначе теє кошеня,
І не пручалось, не кричало,
На лоні пестилося, гралось.
Миль зо дві любо з козеням
Трохи, трохи не танцювала
І не втомилась. Вигляда
Старий, сумуючи під тином,
Давненько вже свою дитину.
Зострів її і привітав
І тихо мовив: — Де ти в Бога
Загаялась, моя небого?
Ходімо в кущу, опочий,
Та повечеряємо вкупі
З веселим гостем молодим;
Ходімо, доненько. — Який?
Який се гость? — Із Назарета
Зайшов у нас підночувать.
І каже, Божа благодать
На ветхую Єлисавету
Учора рано пролилась,
Учора, каже, привела
Дитину, сина. А Захарій
Старий нарек його Іваном...
Так бачиш що! — А гость роззутий,
Умитий з кущі вихожав
В одному білому хітоні,
Мов намальований сіяв,
І став велично на порозі,
І, уклонившися, вітав
Марію тихо. Їй, небозі,
Аж дивно, чудно. Гость стояв
І ніби справді засіяв.
Марія на його зирнула
І стрепенулась. Пригорнулась,
Неначе злякане дитя,
До Йосипа свого старого,
А потім гостя молодого
Просила, ніби повела
Очима в кущу. Принесла
Води погожої з криниці,
І молоко і сир козлиці
Їм на вечерю подала.
Сама ж не їла й не пила.
В куточку мовчки прихилилась
Та дивувалася, дивилась,
І слухала, як молодий
Дивочний гость той говорив.
І словеса його святиє
На серце падали Марії,
І серце мерзло і пеклось!

— Во Іудеї не було, —
Промовив гость, — того ніколи,
Що нині узриться. Равві,
Равві великого глаголи
На ниві сіються новій!
І виростуть, і пожнемо
І в житницю соберемо
Зерно святеє. Я Месію
Іду народу возвістить! —
І помолилася Марія
Перед апостолом.

Горить
Огонь тихенько на кабиці,
А Йосип праведний сидить
Та думає... Уже зірниця
На небі ясно зайнялась.
Марія встала та й пішла
З глеком по воду до криниці.
І гость за нею, і в ярочку
Догнав Марію...

Холодочком
До сходу сонця провели
До самої Тиверіади
Благовістителя. І раді,
Радісінькі собі прийшли
Додому.

Жде його Марія,
І ждучи плаче, молодії
Ланити, очі і уста
Марніють зримо. — Ти не та,
Не та тепер, Маріє, стала!
Цвіт зельний, наша красота! —
Промовив Йосип. — Диво сталось
З тобою, доненько моя!
Ходім, Маріє, повінчаймось,
А то... — Й не вимовив: уб’ють
На улиці. — І заховаймось
В своїм оазисі. — І в путь
Марія нашвидку збиралась
Та тяжко плакала, ридала.

Отож вони собі ідуть,
Несе з торбиною на плечах
Нову коновочку старий.
Спродать би то та молодій
Купить хустиночку до речі,
Та й за повінчання оддать.
О старче праведний, багатий!
Не од Сіона благодать,
А з тихої твоєї хати
Нам возвістилася. Якби
Пречистій їй не дав ти руку,
Рабами б бідниє раби
І досі мерли би. О муко!
О тяжкая душі печаль!
Не вас мені, сердешних, жаль,
Сліпі і малиє душою,
А тих, що бачать над собою
Сокиру, молот і кують
Кайдани новиє. Уб’ють,
Заріжуть вас, душеубійці,
І із кровавої криниці
Собак напоять.

Де ж подівсь
Дивочний гость отой лукавий?
Хоч би прийшов та подививсь
На брак той славний і преславний,
На брак окрадений! Не чуть,
Не чуть ані його, ані Месії,
А люди ждуть чогось і ждуть,
Чогось непевного. Маріє!
Ти, безталанная, чого
І ждеш і ждатимеш од Бога
І од людей Його? Нічого,
Ніж; апостола того,
Тепер не жди. Тесляр убогий
Тебе повінчану веде
В свою убогую хатину.
Молися й дякуй, що не кинув,
Що на розпуття не прогнав.
А то б цеглиною убили —
Якби не вкрив, не заховав!
В Єрусалимі говорили
Тихенько люде, що стяли
У городі Тиверіаді
Чи то якогось розп’яли
Провозвістителя Месії.
— Його! — промовила Марія,
І веселесенька пішла
У Назарет. І він радіє,
Що наймичка його несла
В утробі праведную душу
За волю розп’ятого мужа.

Ото вони собі ідуть,
Прийшли додому. І живуть
Повінчані, та не веселі.
Тесляр колисочку дебелу
Майструє в сінях. А вона,
Пренепорочная Марія,
Сидить собі коло вікна
І в поле дивиться, і шиє
Малесеньке сороченя —
Комусь то ще?

— Хазяїн дома? —
Надворі крикнуло. — Указ
Од кесаря, його самого,
Щоб ви сьогодня, сей же час!
Ви на ревізію у город,
У город Віфлієм ішли. —
І зник, пропав той тяжкий голос.
Тілько руна в яру гула.

Марія зараз заходилась
Пекти опрісноки. Спекла,
В торбину мовчки положила
І мовчки за старим пішла
У Віфлієм. — Святая сило!
Спаси мене, мій Боже милий! —
Тілько й промовила. Ідуть,
Сумуючи, собі обоє.
І вбогії перед собою
Козу з козяточком женуть,
Бо дома ні на кого кинуть.
А може, Бог пошле дитину
В дорозі; от і молоко
Сердешній матері. Скотина
Іде, пасучися; рядком
Ідуть за нею батько й мати
І починають розмовляти
Поволі, тихо. — Семіон
Протопресвітер, — Йосип мовив, —
Такеє-то пророче слово
Сказав мені. — Святий закон!
І Авраама і Мойсея!
Возобновлять мужі єсеї.
І каже, поти не умру,
Поки Месію не узрю! —
Чи чуєш ти, моя Маріє?
Месія прийде! — Вже прийшов,
І ми вже бачили Месію! —
Марія мовила.

Найшов
Опріснок Йосип у торбині,
Дає та й каже: — На, моя дитино,
Поки що буде, укріпись,
До Віфлієма не близенько;
Та й я спочину. Утомивсь. —
Та й сіли на шляху гарненько
Полудновать. Отож сидять,
А сонце праведне швиденько
Додолу котиться. І глядь!
Сховалося, і смеркло в полі.
І диво дивнеє! ніколи
Ніхто не бачив і не чув
Такого дива. Аж здрогнув
Святий тесляр. Мітла з востоку
Над самим Віфліємом, боком,
Мітла огненная зійшла.
І степ і гори осіяла.
Марія з шляху не вставала,
Марія сина привела.
Єдиную тую дитину,
Що нас од каторги спасла!
І Пресвятая, неповинна,
За нас, лукавих, розп’ялась!
А недалеко край дороги
Отару гнали чабани
Та й їх побачили. Небогу,
Її й дитяточко взяли
І у вертеп свій принесли,
І чабани його убогі
Еммануїлом нарекли.

До сходу сонця, рано-рано
У Віфліємі на майдані
Зійшовся люд і шепотить,
Що щось непевне з людьми буде
Во Іудеї. Гомонить
І тихне люд. — О люди! люди! —
Чабан якийсь біжить, кричить.
— Пророчество Ієремія,
Ісаія збулось! збулось!
У нас, у пастирей, Месія
Родився вчора! — Загуло
У Віфліємі на майдані:
— Месія! Іісус! Осанна! —
І люд розходивсь.

Через час
Чи через два прийшов указ
І легіон з Єрусалима,
Од того Ірода. Незриме
Й нечуте сталося тойді.
Ще діточки сповиті спали,
Ще купіль гріли матері,
Намарне гріли: не купали
Маленьких діточок своїх!
Ножі солдати сполоскали
В дитячій праведній крові!
Такеє-то на світі сталось!
Дивітеся ж, о! матері!
Що роблять іроди-царі!

Марія навіть не ховалась
З своїм младенцем. Слава вам,
Убогим людям, чабанам,
Що привітали, заховали
І нам Спасителя спасли.
Од Ірода. Нагодували,
І напоїли, і дали
Кожух і свиту на дорогу,
І, небораки, додали
Ослицю дійну. І небогу
З її дитяточком малим
І посадили й провели
Вночі тайними манівцями
На шлях мемфіський. А мітла,
Мітла огненная світила,
Неначе сонце, і дивилась
На ту ослицю, що несла
В Єгипет кроткую Марію
І нарожденного Месію.

Якби де на світі хоть раз
Цариця сіла на ослицю,
То слава б стала про царицю
І про великую ослицю
По всьому світу. Ся ж несла
Живого істинного Бога.
Тебе ж, сердешну, копт убогий
Хотів у Йосипа купить,
Та здохла ти: мабуть, дорога
Таки завадила тобі?
У Нілі скупанеє спить
У пелюшках долі, під вербою,
Дитяточко. А меж лозою
З лози колисочку плете
Та плаче праведная Мати,
Колиску тую плетучи.
А Йосип заходився хату
Із очерету будувати,
Щоб хоч укритися вночі.
З-за Нілу сфінкси, мов сичі,
Страшними мертвими очима
На теє дивляться. За ними
На голому піску стоять
По шнуру піраміди вряд,
Мов фараонова сторожа,
І ніби фараонам знать
Вони дають, що правда Божа
Встає вже, встала на землі.
Щоб фараони стереглись.

Марія найнялася прясти
У копта вовну. А святий
Іосиф взявсь отару пасти,
Щоб хоч козу ту заробить
На молоко малій дитині.
Минає рік, коло хатини
В повіточці своїй малій
Той бондар праведний, святий,
І гадки, праведний, не має,
Барило й бочку набиває
Та ще й курникає. А ти?
Не плачеш ти і не співаєш,
Гадаєш, думаєш-гадаєш,
Як його вчити, навести
На путь святий святого сина,
І як його од зол спасти?
Од бурь житейських одвести?

Ще рік минув. Коло хатини
Коза пасеться; а дитина
І невеличке козеня
У сінях граються. А мати
Сидить на призьбі коло хати
Та вовну з кужеля пряде.
Аж ось і сам старий іде
З ціпочком тихо попід тином:
Носив у город шапличок
Продать. Йому медяничок,
А їй немудрую хустину,
Собі ж несе на постоли
Ременю доброго. Спочинув
Та й каже: — Доню, не журись.
Царя вже Ірода не стало.
Чогось увечері наївсь,
Та так наївся, що й опрігсь,
Такеє-то мені сказали.
Ходімо, — каже, — у свій гай,
У свій маленький тихий рай!
Ходім додомоньку, дитино.
— Ходім, — сказала та й пішла
На Ніл сороченята прати
В дорогу синові. Паслась
Коза з козятком коло хати,
А Йосип сина забавляв,
На призьбі сидя, поки мати
На річці прала ті малі
Сорочечки. А потім в хаті
Поморщив добре постоли
Собі в дорогу. Та й знялись
До сходу сонця, по торбині
На плечі взявши, а дитину
Удвох в колисочці несли.
То сяк, то так прийшли додому.
Бодай не довелось нікому
Узріть такеє. Благодать!
Гайочок тихий серед поля,
Одна єдиная їх доля
Отой гайочок! І не знать,
Де він кохався. І хатина,
Все, все сплюндровано. В руїні
Їм довелося ночувать.
В ярок Марія до криниці
Швиденько кинулася. Там
Колись-то з нею яснолиций
Зострівся гость святий. Бур’ян,
Будяк колючий з кропивою
Коло криниці поросли.
Маріє! Горенько з тобою!
Молися, серденько, молись!
Окуй свою святую силу...
Долготерпєнієм окуй,
В сльозах кровавих загартуй!..
Небога трохи не втопилась
У тій криниці. Горе нам
Було б, іскупленним рабам!
Дитина б тая виростала
Без Матері, і ми б не знали
І досі правди на землі!
Святої волі! Схаменулась
І тяжко, важко усміхнулась,
Та й заридала. Полились
На цямрину святиє сльози
Та й висохли. А їй, небозі,
Полегшало.

Єлисавета,
Стара вдова, у Назареті
З малим синком своїм жила,
Таки з Івасем. Та й була
Якась рідня їм. Вранці-рано
Свою дитину, безталанна,
Нагодувала, одягла
І за святим своїм пішла
У Назарет той до вдовиці
В сусіди, в наймички проситись!

Дитяточко собі росло,
З Івасем-удовенком гралось.
Уже чимале підросло.
Якось вони собі гуляли
Удвох на улиці, знайшли
Дві палички та й понесли
Додому матерям на дрова.
Звичайні діточки! Ідуть
І веселенькі, і здорові,
Аж любо гля[ну]ть, як ідуть!
Отож воно, мале, взяло
Другую паличку у Йвася —
Івась у коники і[г]рався —
Зробило хрестик та й несло
Додому, бачте, показати,
Що й він уміє майструвати.
Марія ще за ворітьми
Дітей зостріла, і зомліла,
І трупом пала, як узріла
Той хрестик-шибеничку. — Злий!
Недобрий чоловік, лихий!
Навчив тебе, моя дитино,
Зробить оце! Покинь! Покинь! —
А він, маленький, неповинний,
Святую шибеничку кинув
І заридав, і пролились
Ще в перший раз младенчі сльози
На лоно матернє. Небозі
Ніби полегшало. Взяла
У холодочок завела,
В бур’ян, в садок, поцілувала
Та коржиком погодувала,
Свіженьким коржиком. Воно ж
Попестилось собі, погралось
Та й спатоньки, мале, лягло
Таки ж у неї на колінах.
Отож і спить собі дитина,
Мов янгеляточко в Раю.
І на єдиную свою
Та Мати дивиться і плаче
Тихенько-тихо; ангел спить,
То щоб його-то не збудить.
Та й не догледіла. Неначе
Окропу капля, як огонь
На його впала, і воно
Прокинулось. Швиденько сльози
Марія втерла, сміючись,
Щоб він не бачив. І небозі
Не довелося одурить
Малого сина. Подивилось
І заридало.

Заробила
Чи то позичила вдова
Півкопи тую на буквар.
Сама б учила, так не знала ж
Вона письма того. Взяла
Та в школу хлопця одвела,
У ієсейську. Доглядала ж
Сама його, сама й навчала
Добру і розуму. Івась,
Таки вдовенко, в його вдавсь,
То вдвох собі й ходили в школу
І вчились вкупочці. Ніколи
Ані пограється з дітьми,
Ані побігає; самий,
Один-однісінький, бувало,
Сидить собі у бур’яні
Та клепку теше. Помагало
Святому батькові в трудах.
Якось по сьомому годочку —
Мали;й вже добре майстрував —
Одпочиваючи в куточку,
Старий на сина дивувавсь,
Який-то з його майстер буде!
Які-то люди з його будуть!
Та взявши відер, кандійок,
І батько, й мати, і воно
Пішли на ярмарок у самий
Самісінький Єрусалим.
Хоч і далеко, так спродати
Дорогше можна. От прийшли,
Розташувались. Батько й мати
Сидять собі та продають
Добро своє. А де ж дитина?
Побігло десь. Шукає сина
Та плаче мати. І не чуть,
Де ділося. У синагогу
Зайшла благать благого Бога,
Щоб син її найшовсь. Аж глядь,
Межи раввінами дитина,
Її хлоп’яточко, сидить
І научає, неповинне,
Як в світі жить, людей любить,
За правду стать! за правду згинуть!
Без правди горе! — Горе вам,
Учителі-архієреї! —
І дивувались фарисеї
І книжники його речам.
А радость Матері Марії
Неізреченная. Месію,
Самого Бога на землі
Вона вже зріла.

Спродались,
Во храмі помолились Богу
І веселенькі у дорогу
Додому рушили вночі
По холодочку.

Виростали
І вкупі вчились, ростучи
Святиє діточки. Пишались
Святиє тії матері
Своїми дітками. Із школи
Путем терновим розійшлись
Обидва. Божії глаголи,
Святую правду на землі
І прорекли, і розп’ялись
За воленьку, святую волю!

Іван пішов собі в пустиню,
А твій меж люди. А за ним,
За Сином праведним своїм,
І ти пішла. В старій хатині
В чужій покинула його,
Святого Йосипа свого!
Пішла тинятись попідтинню,
Аж поки, поки не дійшла
Аж до Голгофи.

Бо за Сином
Святая Мати всюди йшла,
Його слова, його діла —
Все чула, й бачила, і мліла,
І мовчки трепетно раділа,
На Сина дивлячись. А він
Сидить, було, на Єлеоні,
Одпочива. Єрусалим
Розкинувсь гордо перед ним,
Сіяє в золотім вісоні
Ізраїльський архієрей!
Романський золотий плебей!
І час і два мине, не встане,
На матір навіть не погляне
Та аж заплаче, дивлячись
На іудейськую столицю.
Й вона заплаче, ідучи
У яр по воду до криниці,
Тихесенько. І принесе
Води погожої, і вмиє
Утомлені стопи святиє,
І пити дасть, і отрясе,
Одує прах з його хітона,
Зашиє дірочку та знову
Під смокву піде. І сидить
І дивиться, о Всесвятая!
Як Син той скорбний спочиває.
Аж ось і дітвора біжить
Із города. Його любили
Святиє діточки. Слідком
За ним по улиця[х] ходили,
А іноді й на Єлеон
До його бігали малії.
Отож прибігли. — О святії!
Пренепорочниє! — сказав,
Як узрів діток. Привітав
І цілував, благословляя,
Погрався з ними, мов маленький,
Надів бурнус. І веселенький
З своїми дітками пішов
В Єрусалим на слово нове,
Поніс лукавим правди слово!
Не вняли слову! Розп’яли!
Як розпинать Його вели,
Ти на розпутії стояла
З малими дітьми. Мужики,
Його брати, ученики,
Перелякались, повтікали.
— Нехай іде! Нехай іде!
Отак і вас він поведе! —
Сказала дітям. І упала
На землю трупом.

Розп’ялась
Твоя єдиная дитина!
А ти, спочинувши під тином,
У Назарет отой пішла!
Вдову давно вже поховали
В чужій позиченій труні
Чужії люде. А Івана
Її зарізали в тюрмі.
І Йосипа твого не стало.
І ти, як палець той, осталась
Одна-однісінька! Такий
Талан твій латаний, небого!
Брати Його, ученики,
Нетвердії, душеубогі,
Катам на муку не дались,
Сховались, потім розійшлись,
І Ти їх мусила збирати...
Отож вони якось зійшлись
Вночі круг Тебе сумовати.
І Ти, великая в женах!
І їх униніє і страх
Розвіяла, мов ту полову,
Своїм святим огненним словом!
Ти дух святий свій пронесла
В їх душі вбогії! Хвала!
І похвала Тобі, Маріє!
Мужі воспрянули святиє.
По всьому світу розійшлись,
І іменем Твойого сина,
Твоєї скорбної дитини,
Любов і правду рознесли
По всьому світу. Ти ж під тином,
Сумуючи, у бур’яні
Умерла з голоду. Амінь.

А потім ченці одягли
Тебе в порфіру і вінчали,
Як ту царицю. Розп’яли
Й Тебе, як Сина, наплювали
На Тебе, чистую, кати,
Розп’яли кроткую, а Ти,
Мов золото в тому горнилі,
В людській душі возобновилась,
В душі невольничій малій,
В душі скорбящей і убогій.

                Петербург,
                11 ноября [1859]