Вина и ответственность

Лакан писал, что психоанализ – это реконструкция и вместе с тем переписывание истории субъекта: я вынужден пойти на сделку со своей совестью, поскольку моя нынешная совесть является той частью меня, которую я вынужден уничтожить, чтобы идти дальше. Может быть, для того, чтобы измениться – достаточно просто довериться самому себе и своему собственному будущему, которого мы боимся так сильно, что отказываемся от своего настоящего. Может быть, герой «Процесса» – вовсе не жертва бюрократических обстоятельств, но жертва самого себя: он просто не хотел никого слышать. Здесь мы вновь возвращаемся к Лакану. Он говорил, что любой диалог является взаимным: к нам равнодушны только те, кого мы не слышим сами. Более того, зачастую мы не хотим или боимся говорить. 

Бессознательное – это Другой, с которым мы не способны выстроить диалог, или, другими словами, бессознательное – это язык, которого мы не хотим слышать. Я вынужден говорить со своим бессознательным, чтобы услышать такую историю своего прошлого, которая позволит мне нести ответственность за свою жизнь.

Герой «Процесса» заявляет: на мне не лежит никакой вины (вроде той, которую, как Йозефу К., мне якобы вменяет общество), но я несу полную ответственность за происходящее. В этом «но» – весь абсурд того существования, в которое мы все брошены не по своей воле.

Позиция Достоевского совершенно иная: герои его произведений часто говорят о том, что «мы все кругом виноваты». Здесь речь уже не идёт об абсурде: на мне лежит вина за каждого, и я несу полную ответственность за происходящее. Эта фундаментальная вина – экзистенциальный синоним человеческого грехопадения, то есть той ситуации, в которой мы так же оказались не по своей воле. Но Достоевский не говорит нам ни о какой воле как об абстрактном «стремлении к чему-то», он говорит нам о раскаянии, искупающем вину. Если у Кафки выхода не было (всё абсурдно: я несу ответственность за то, в чём я не виноват), то Достоевский всё же видит такой выход в раскаянии (мы ещё достойны прощения, я ещё способен раскаяться в том, за что я несу ответственность как виноватый вместе со всеми или даже, что тоже часто говорят его герои, как тот, кто «первый виноват»).

Вина и ответственность – это такие фундаментальные понятия, исходя из понимания которых мы не только способны переписать свою собственную историю, но и вписать её в общую историю того интерсубъективного диалога, который всегда является взаимным. Дело здесь не в религии и не в абсурде. Дело в том, что все мы обязаны слышать и говорить: именно так рождаемся не только мы сами для самих себя, но и другие рождаются для нас.

Вся проблема в том, куда мы поставим ударение: будем ли мы пронзены ножом абсурда, «как собака», или окажемся способными на то, чтобы пережить семь лет своего раскаяния, как семь дней.