Якуб Колас. Симон-музыкант. Часть I. Песнь III

             ПОЭМА         

_____________________

             Часть I
_____________________

                III


Неприласканный, гонимый,               
Неприкаянный душой,
Одинокий, нелюбимый,
Жил вот так – самим собой.

На Симонку в рОдной хате
Все махнули уж рукой.
Лучше бы не жить дитяте
С чуткою такой душой
В закутках, где век от веку
Бедность лютая гнетёт.
В темноте народ живёт,
Как в насмешку человеку,
 
Ради хлеба все заботы,
Жизнь не просто не легка –
Здесь для каторжной работы
Мощь нужна, нужна рука,               

Здесь рот лишний на примете,
Здесь работа всей семьёй –
Лучше бы не жить на свете
Детям с чуткою душой!

И Симонка, чуя, бачил,
Как сердились свояки,
Ведал, что в семье он значил,
Как родные старики
Попрекали сына хлебом
При обеде за столом.
Он – чужой под этим небом,
Он родился лентяём!

Горько бедолаге станет,
Не прихилиться нигде,
И тогда лишь легче станет,
Как пожалится дуде.

На приволье, в чисто поле
Выйдет хлопчик поиграть,
И польются звуки боли,
Станут трепетать, дрожать,

Да заплачут, затрясутся,
Капнут дробною слезой,
То на небо унесутся,
То исчезнут под землёй.

Там со скорбью замирают
Жалобой немой в глуши,
То вновь тихо начинают
Песню сердца и души.

– Ой, глядите, как играет –
Как дударь тот, мастерки!
Так, голубки, вышивает,
Сердце рвётся на куски. –

Жниц печаль врасплох застанет,
Разогнутся, станут ждать,
Как Симон на дудке станет
Грусть из сердца вынимать, –

Так сыграет он  пригоже –
Серп застынет в их руках,
Жмень зерна повиснет тоже
На разогнутых плечах.

Словно девушка, вздыхает
Эта дудочка для них
И, прощаясь, замирает
На просторах полевых.

Так играл Симон, дед рядом
Слушал песню, глядя вдаль,
В такт кивая мутным взглядом,
Видно – на душе печаль.

– Добре, трепетно играешь! –
Дед, очнувшися, сказал: –
У тебя большой талант, ты знаешь!..
Я, брат, сразу отгадал,
Что ты с музыкой родился…
Молодчина ты, Симон!
Лишь бы только не побился,
Ты и сам-то, как твой звон. –

Замер хлопчик наш во вздохе…
К деду тиснется бочком,
Щупленький, зато у крохи
Очи светятся огнём.

И Симонка не сдержался;
– Не, дед, будешь гоготать…
Я давненько собирался
Деду важное сказать,
Да никак не соберуся,
Не осмелюся никак –
Смеху дедова боюся!
– Эх, Симон! От, ты чудак!

Правда: молодо-зелёно!..
Лишь бы ты здоровым рос! –
Дед взял на руки Симона,
– Ты и так меня потрёс.

Ну, рассказывай мне смело,
Музыкант мой молодой,
Что в тебе опять назрело?
Может, песнь кака с дудой?

– Вот что, дед, спрошу пока я,
Чувствует ли боль земля,
Как по ней соха кривая
Пашет по весне поля?

Как земельку лошадь топчет,
Больно ей иль всё равно?
– Мудро спрашиваешь, хлопчик,
Только слушать мне чудно!

Не, не чует, не живая:
Разве чувствует песок?
Завсегда земля такая:
Как ни бей её – молчок! –

Смолк Симонка и нагнулся,
С думою на землю лёг,
Снова мысленно замкнулся,
Рвя травиночки у ног.

– Не, дедуль, а мне сдаётся,
Что она таки жива,
Вот откеля всё берётся:
Дерева, цветы, трава?

Из земли всё, деда милый!
Кто всё дал, как не земля,
Кто их наполняет силой,
И с чего растут поля?

Почему земля зимою,
Поздней осенью хмурна,
Летом так щедра душою
И цветёт, когда весна
К нам приходит, видно, знает,
Что она жива, дедок.
Всё живое душу мает:
И цветочек, и жучок…

– Знает кто, что есть живое?
И не нам судить о том:
Это дело потайное,
В разуме моём дурном
Белый свет покрыт туманом,
Кто я в нём? – Слепой мужик!
Может, богом тебе данным
Естеством ты глубже вник
В суть вещей. Мой мозг стареет,
Лет за семьдесят залез.
– Посмотри, дед, вон чернеет, –
Хлопчик показал на лес, –

Две сосёнки так пригожи, –
Ты бы пригляделся к ним…
И не правда ль, как не схожи
Дерева одно с другим?

Та сосёнка, что при поле,
Вишь, стоит, как важный пан,
Свои лапы на приволье
Раскидав, как капитан;

У другая вон, бедняжка,
То наклонит стан свой вниз,
Встанет то, как неваляшка,
Верх её совсем обвис.

Почему? У них две доли –
И судьба не равная…
– Ну, Симон: не знал дотоле,
Чтоб твоих годков дитя
Да так мудро рассуждала,
Только знаешь ли, браток:
Мне сдаётся всё, что мало
Поживёшь ты, голубок,

Ведь не любят свет и люди
Тайны жизни раскрывать,
На распахнутые груди
Чтобы ставили печать…

Ну, а что ты мне, старшому,
Думал, хлопчик, рассказать?
– То, что никому другому –
Лишь тебе и можно знать.

– Ну, спасибо за доверие,
Сядь поближе, мой дружок!
А я полежу в преддверии…
Что-то разболелся бок…

Эхе-хе, брат! Видно, спета
Песня жизни надо мной –
Всё нутро уже изъето
И покрыто чёрной ржой. –

Застонал, располагаясь,
Лёг, щеку рукой подпёр.
– Смерть подходит, ухмыляясь,
Как до стада волк из гор…

Ты, Симон, боишься смерти?
– Не,.. по правде говоря,
Что мне в адской круговерти?.. –
Ты помрёшь, помру и я.

– Жить тебе, мой хлопчик, надо,
Ты малой ещё, дитё:
Расцветёт твоя отрада,
И придёт твоё житьё…

Умереть хотят старушки,..
Век их долог и тяжёл!..
Тут далече из церквушки
Тихо бомкнул колокол,

Докатился звон побитый,
Тот, надтреснутый, как зов;
Звуки, жалостью обвиты,
Утекли во глубь лесов.

– Вот о чём: об этом звоне
Я хотел бы рассказать.
– Ну, скажи, скажи, Симоне,
Интересно будет знать.


поэтический перевод с белорусского
© Сергей Фомин
Ростов-на-Дону       
10 – 12 февраля 2025 г.

                III

               
Непрыхільны, як сіротка,
Не прыласканы нікім,
Ведаў хлопчык, як салодка
Жыць вось так, сабой самім.

На Сымонку даўно ў хаце
Ўсе махнулі ўжо рукой.
Не радзіцца б лепш дзіцяці
З такой чуткаю душой
У куточках, дзе спрадвеку
Беднасць лютая гняце.
Цяжка жыць у цемнаце,
У знявазе чорнай, здзеку,

Дзе адбітак свой з-за хлеба
Накладае талака,
Дзе так пільна праца трэба,
Плечы моцныя, рука,

Дзе рот лішні на прымеце,
I так топчацца сям’ёй, –
Лепш бы там не жыць на свеце
Дзеткам з чуткаю душой!

I Сымонка чуў і бачыў,
Як крыўляліся дзядзькі,
Ведаў, што ў сям’і ён значыў;
Нават родныя бацькі
Папракалі сына хлебам
Пры абедзе за сталом.
Ён – завала, ён – нязгрэба,
Ён радзіўся гультаём!

Горка стане бедачыне,
Не прыхіліцца нідзе,
Тады толькі жаль астыне,
Як пажаліцца дудзе.

На прыволлі, сеўшы ў полі,
Смутна стане хлопчык граць;
Льюцца, таюць зыкі болю,
Аж калоцяцца, дрыжаць

Ды заплачуць, затрасуцца,
Капнуць дробнымі слязьмі,
То ўгару яны памкнуцца,
То зноў нікнуць па зямлі

I жалобна заміраюць
Немай жальбаю глушы,
То зноў ціха зачыняюць
Гоман сэрца і душы.

– Ось, глядзіце, здольна грае,
Як дудар той запраўскі!
Так, галубкі, выцінае,
Што рве сэрца на кускі. –

Смутак жнеек тых апране,
Разагнуцца і стаяць,
Як Сымон на дудцы стане
Жальбу сэрца выяўляць, –

Так жа грае ён прыгожа,
Серп застыне ў іх руках
I павісне жменька збожжа
На разогнутых плячах.

Але дудка замірае,
Як бы той дзявочы ўздых,
I паволі заціхае
У прасторах дзесь пустых.

Граў Сымонка, а дзед слухаў
I ківаў у тахт яму,
Як бы ён з вялікай скрухай
Думаў нейкую думу.

– Добра граеш, хвацка граеш! –
Дзед, ачнуўшыся, казаў: –
I вялікі талент маеш!..
Я, брат, зразу адгадаў,
Што музыкам ты радзіўся...
Малайчына ты, Сымон!
Адно б толькі не пабіўся
I ты сам, як той твой звон. –

Здрыгануўся хлопчык злёгку,
К дзеду ціснецца бачком,
Такі шчупленькі ён, крохкі,
Вочкі ж бліскаюць агнём.

I хлапчынка не стрымаўся:
– Не, дзед, будзеш рагатаць...
Я даўно, дзядок, збіраўся
Дзеду нештачка сказаць,
Ды ніяк не прыбяруся,
Не асмелюся ніяк –
Смеху дзедава баюся!
– Эх, Сымон! ото дзівак!

Праўда: молада-зялёна!..
Ах, каб ты здаровы рос! –
Да сябе ўзяў дзед Сымона,
За плячук яго патрос.

– Ну, расказвай! кажы смела,
Мой музыка малады:
Што ў цябе там зноў наспела?
Можа песня для дуды?

– Вось што ўперад я спытаю:
Дзед! Ці чуе зямля боль,
Як па ёй саха крывая
Робіць боразны і роль?

Як зямельку конік топча,
Ці баліць ёй? ці чутно?
– Мудра ты пытаеш, хлопча, –
Проста слухаць мне дзіўно!

Не, не чуе, бо не жыва:
Хіба можа чуць пясок?
Заўсягды зямля маўкліва:
Як ні бі яе – маўчок! –

Змоўк Сымонка і прыгнуўся,
Цень задумы на ім лёг;
Ён у думках зноў замкнуўся
Ды скуб траўку каля ног.

– Не, дзядок: а мне здаецца,
Што яна такі жыва,
Бо адкуль усё бярэцца:
Краскі, дзерава, трава?

Ўсё з зямелькі, дзедка мілы!
Хто ж іх корміць, дарагі?
Хто дае ім моцы, сілы?
Як, з чаго растуць лугі?

I чаго зямля так сумна
Познай восенню, зімой?
I чаму прыветна, шумна
I так весела вясной?
Бо яна, відаць, штось знае,
Бо яна жыве, дзядок.
Ўсё жыве і душу мае:
Краска, дрэва і жучок...

– Хто ж яго, Сымонка, знае,
I не нам судзіць аб тым:
Гэта справа – патайная,
Не мне розумам дурным
Гэты белы свет тлумачыць,
Бо хто ж я? сляпы мужык!
Мо твой розум далей бачыць,
Мо ты ў праўду глыбей ўнік,
А стары ўжо, бач, дурнее,
Як за семдзесят залез.
– Ты зірні, дзед, унь чарнее, –
Паказаў хлапчук на лес, –

Пара хвоек так прыгожа, –
Ты прыгледзься добра к ім...
Ці не праўда, як не схожа
Адно дзерава з другім?

Тая хвоя, што пры полі,
Бач, стаіць як важны пан,
Разгарнуўшы на прыволлі
Свае лапы, бы каптан;

А другая, небарака,
Пахілілася наніз,
Стан пагнуўся, як кульбака,
I верх жудасна абвіс.

А чаму? У іх дзве долі –
Лёс няроўнага жыцця...
– Ну, Сымон: не чуў ніколі,
Каб тваіх гадкоў дзіця
Ды так мудра разважала,
Толькі ведаеш, браток:
Мне здаецца ўсё, што мала
Пажывеш ты, галубок,

Бо не любяць свет і людзі,
Каб іх тайнасці пазнаць,
Каб заглянуць у іх грудзі
I зняць тайнасці пячаць...

Ну, а што ж ты мне, старому,
Думаў, хлопчыку, сказаць?
– Тое, дзедку, што нікому –
Табе толькі можна знаць.

– Дзякуй, хлопча, за увагу,
Надта рады, мой каток!
Сядзь бліжэй, а я прылягу,
Бо штось ные трохі бок...

Эхе-хе, брат! адспявана
Мая песня, дый пара –
Ўсё нутро ўжо папсавана,
Чуць трымаецца кара. –

Застагнаў дзед, кладучыся,
Лёг, шчаку рукой падпёр.
– Смерць падходзіць, крадучыся,
Як да стада воўк з-за гор...

Ты, Сымон, баішся смерці?
– Не!.. сапраўды гавару:
Я б хацеў скарэй памерці, –
Дзед, памрэш, і я памру.

– Жыць табе, мой хлопча, трэба:
Ты малы яшчэ, дзіця:
Расквітнее твая глеба,
Прыйдзе час твайго жыцця...

Уміраць хоча! старэча!..
Смейся з гэтай гаманы!.. –
Ды ў той момант дзесь далеча
Ціха бомкнулі званы

I між імі звон пабіты,
Той надтрэснуты, стары;
Зыкі, смуткам апавіты,
Млеюць жаласна ў бары.

– Вось цікава: аб тым звоне
Я й хацеў апавядаць.
– Ну, кажы, кажы, Сымоне,
Бо цікава гэта знаць.