Ламсдорф

                С августа 1939 по март 1945 в нацистском
                лагере смерти Ламсдорф были зверски замучены
                более 40 тысяч советских пленных. Всего через
                Ламсдорфский лагерь прошли около 300 тысяч
                заключенных.

                Бабушке Лидии Тимофеевне Фрузенковой

Серые тени вдоль серых бараков в серых
скрипучих ветрах
Молча стоят.
Ловят дожди за колючим барьером,
И с каждою каплей за жизни ведут
Тихий торг.
Длинные рвы параллелями братских могил
на бескрайних просторах
зловеще молчат.
Стелет пурга белым крошевом саван
Голод и смерть дышат в спину.
Так начинался Ламсдорф.

В том 43-м кости и пепел хрустели
в замолах
крутых жерновов.
Ноги босые топтали толченый,
февральский 
Лагерный снег.
И миллионы сердец навсегда затихали
средь бряцанья стали
Кандальных, промозглых оков.
Лишь на железке, вдоль рельсов,
трамбованной алой дорогой
Запекся их след.

В тех миллионах - девчонка в пропыленном
ситцевом платье
И сером платке.
В косах соломенных – солнце и пыль перегонов
за тысячи
Рельсовых вех.
Стоя в открытом, без крыши, вагоне средь
Сотен таких же других,
Как у смерти на остром штыке,
Слезы рукой по щекам растирала
И тихо молилась.
За всех.

В лагерный двор вместе с ней мы вступили
под ор часовых
И овчарочий лай.
Ноги не слушались, ныли в колодках
Чугунных,
Как гири тянули к земле.
Несколько суток в пути без еды и воды.
Синяки от прикладов…
Так встретил тогда польский край.
И на два долгих года, как в адовом круге,
Замкнул
В бесконечной глухой кабале…

Жгучий январь. Стынут реки и вены.
Составы идут и идут.
Им не видно конца.
Мест не хватает в бараках.
Мы норы руками копаем
и жмемся друг к другу
В земле.
Хлеба - сто грамм, да баланда
из брюквы, очисток картофельных.
Хочется есть без конца.
Кажется, не было дома, далекого края,
и сытого детства
В родном и забытом тепле.

Эта девчонка шла затемно с нами в забой
Сквозь морозную взвесь.
Каменный уголь грузила, полтонную
сталь вагонеток
Тащила вперед на себе.
Заполночь лишь возвращалась в наш
стылый «барак»
Сквозь прицельный фашистский развес
Жизни и смерти. Свинца и штыков.
Истязаний, пинков и плетей.

Раз заболела. Горела. Казалось, не встанет.
Слегла.
Это для пленных тогда означало одно –
Их лишали еды.
Сразу смерть.
Но, видно, к Богу молитва безгрешная
Все ж долетела. Смогла.
Где-то в небесных скрижалях ей
жизнь прописала: «Ты – выживешь. Слышишь?
Не сметь!»

Мы ей из пайки своей отдавали
Последний кусок.
С умерших грязные робы снимали,
рубахи, чтоб как-то
Согреть.
Снег и ледышки в ладонях топили, пока
громыхал и дымился
восток.
Сердце у каждого ныло: сберечь,
не отдать, дотерпеть.

Грызли кору. И ремни. Кровью харкали
в мартовский снег.
А там, за колючкой смертельных полей
уж звенела, бурлила
Весна.
Мы каждое утро десятками, сотнями падали,
братские рвы разделяя
На всех.
А небо от взрывов алело уже,
горизонт расчертив
Докрасна.

Она дожила.
До своих. Дождалась. Дотянула. Дошла
в 45-м пылавшем году...
Ламсдорф оцепили в тот март.
Мы ее до ворот на руках донесли -
Не забыть.
Стояли и плакали – серые тени
на сером, осевшем от гари свинцовой,
Снегу.
А кто-то сказал:
- Вот и всё. Умирает зима. Будем жить…

                11 февраля, 2025