Серая судьба. Часть 1

    Я попался. Капкан лязгнул, доказав жесткостью пружины неотвратимость судьбы. Тончайшая паутина времени, отделяющая меня от “того” шага, становилась с каждым толчком пульсирующей боли все прочнее и прочнее, превращаясь в прутья клетки. Еще только одно дыхание назад я был сильным и свободным, еще мгновение назад я был...  А теперь - меня нет. Железные челюсти рассекли мою жизнь на две неравные части, окольцевав и повенчав с бедой.
    Я вел стаю хоженой не раз тропой, тенью растекаясь под лунным светом и ершась мохнатой судьбой. Я был осторожен, очень осторожен, но тот, кто поставил железа, был, видимо, еще осторожней. Я так ничего и не успел уловить: ни запаха металла, ни человека. Разве что Та ель, возле которой проходила тропа, пахла хвоей сильнее обычного. Так бывает, когда железо проваривают в хвойном отваре, отбивающем запах человеческого жилья. Но наступала весна, ее дыхание уже проступало в дрожании воздуха, в утреннем твердом, не ломающимся под нашими лапами насте. Еще мгновение назад он казался мне спокойным и надежным, но вот именно из-под него выскочила эта зубастая смерть. И я не уловил ее, не учуял беды в том самом месте, где лыжня Человека поставила крест на нашу тропу. Лыжня была торная.  Когда я месяц назад увидел ее первый раз, то хотел обойти, но лыжня делала петлю между деревьями и шла от деревни к сельскому тракту, накатанному грузовиками. Тогда я стал перепрыгивать лыжню в том самом месте, и это было хорошо.
    Но сегодня я попался. Один раз я не смог учуять железа под снегом, и это будет стоить мне жизни. Или свободы. У меня не будет другой попытки и не будет другой возможности что-либо изменить. Никогда.
    После голодного лязга стальных клыков стая брызнула врассыпную, отбегая на безопасное расстояние. Таков закон: спасать нужно прежде всего свою шкуру. Мое сильное, упругое тело мощно рванулось вверх, будто выпрыгивая из ямы, в которую его загоняла судьба, но это не дало ничего, кроме выскочившего вслед за мной елового чурбака на короткой цепи. Передняя правая лапа стала чужой и предательски подвернулась, кувыркая меня через голову по жесткому мартовскому насту. Я вскочил и снова упал. Из глотки вырвался вой, в котором смешались боль и бешенство, тоска и ненависть. Хищное железо, пробив толстую шкуру, не смогло раздробить кости, но держало крепко. От злости я хватил лапу зубами и закопался в снегу седой мордой.
И вот я иду, прыгаю на трех лапах. Все, что мне удалось сделать, это избавиться от чурбака. Я затащил его между двух березок и, напрягшись всем своим шестидесятикилограммовым телом, прыгнул вперед. Ржавый гвоздь, вбитый в колоду, не выдержал и лопнул, освобождая зажатое крайнее звено цепи. Тело покатилось, ломая наст, и осталось лежать, оглушенное болью.
    Сознание возвратилось сразу, вспышкой выстрела опалив мозг. Я вскочил, забыв о своей трехпалости, и снова упал. Второй раз поднялся уже небыстро, впервые в жизни смиряясь со своей увечностью. Моя стая держалась поодаль, воя и поскуливая. Я их еще видел, но они были уже далеко от меня. Не могут многие ждать одного, кончается ночь, и нужно успеть набить голодный желудок, а затем уйти в глухие крепи. Сейчас для меня с “той” жизнью было покончено.
    Я попытался сделать шаг. “Звень-звень” - отозвались кандалы на лапе, и все мое естество отпрянуло перед этим чужим и враждебным звуком, желая убежать и скрыться от него. Но это было невозможно, это теперь было мое. Ступать на зажатую лапу было нестерпимо больно, поэтому я попрыгал на трех. Куда? В дальнем урочище есть незамерзающие на зиму болота. Там, среди трясин, можно укрыться от скорой погони. И собака след потеряет, да и люди неохотно в те места заглядывают. Но туда надо еще дойти. “Звень-звень, звень- звень...” Нужно уйти как можно дальше, пока не настал рассвет. И нет погони.
    И вот я иду, медленно и протяжно бреду, иногда оступаясь на пленную лапу. Память возвратила мне воспоминание детства: логово в тех самых трясинах, куда я сейчас так упорно шел, заботливых мать и отца. Была ранняя осень, и сквозь топи на лыжах (тогда тоже были лыжи) пробрался Человек. Он разбросал отравленные потроха недавно убитого лося. Тогда полегла вся стая. Меня перед этим укусила змея, и я несколько дней совсем ничего не ел. Я видел, как корчились и выли в предсмертных судорогах родные, и от страха забился под гнилую корягу. А потом опять пришел Человек, прямо на месте развел костер и снял шкуры с мертвых волков, затем забросал горящими головнями наше логово. Я видел, как мать перед смертью забралась туда, там и сгорела. Охотник ушел поздно вечером, а ночью я вылез из-под коряги и завыл. Я выл долго и протяжно, первый раз в жизни. Я плакал и жаловался на судьбу, пока не пришла чужая волчица и не увела меня с собой. С тех пор страх и ненависть к Человеку нераздельно стерегут мою душу...
    Рассвет начал разгонять весенние сумерки. Запели ранние птицы. Белым снежком заяц брызнул со- своей лежки и покатился, мелькая грязными пазанками. Сейчас мне было не до него. Я проводил его долгим голодным взглядом. Но даже и теперь я не променял бы своей хромоты на заячью легкость. Звен-звень, звень-звень...
Это поле раньше я мог перемахнуть за несколько десятков прыжков. Теперь не то, дорога стала длиннее. Из-под самого носа, взорвав снег, вылетели тетерева и расселись на березах. Я отпрянул. В брызгах снежных искр мне снова почудился прыжок капкана. 
    Встало солнце, растопив весенний снег, и наст перестал держать. В этой вялой снежной каше стало невозможно двигаться, пришлось залечь. Лапа онемела совсем, и надежды вытащить ее не осталось. Нет, не зря мы, волки, предпочитаем смерть плену! И, оскалив зубы, я впился в свою лапу. От дикой боли потемнело в глазах, но солоноватый вкус крови доводил до бешеного исступления. Кровь - всегда кровь. Инстинкт самосохранения был превыше боли, и скоро все было кончено. Я снова стал свободен. Капкан с отгрызанной лапой валялся в стороне, а из моей культи толчками на снег выплевывалась кровь. Много и густая. Я стал зализывать рану, изредка горько взлаивая, жалуясь судьбе на боль и увечье.
    Отлежаться бы, прийти в себя. Но голод и страх толкают вперед. За мной потянулась кровавая цепочка капелек, словно азбука Морзе, телеграфируя беду. Надо спешить. У людей принято добивать раненых. Впрочем, мы тоже не отпускаем подранков и не отказываемся от погони. Когда стая гонит по насту лося, на месте последней схватки остаются один-два искалеченных волка, попавших под удары мощных копыт. А у людей - снегоходы и ружья. Они могут действовать безнаказанно, и в этом все дело.

                ***

                Картинка из Интернета.