Учительница немецкого

               

"Нет ничего более удивительного и безумного, чем сама действительная жизнь."
Э.Т.А. Гофман «Песочный Человек»

     Осень выдалась сырая, неуютная.   Фрау Адель Колански батареи включала редко, предпочитая греться о чашку с горячим кофе.

    Главная ценность кофе несомненно была в том, что большую теплую чашку можно была брать в ладони и согревать руки, кончик носа и даже уши за счет тепла, исходящего от жидкого напитка, пахнущего воспоминаниями о путешествии во Флоренцию 30 лет назад.

Как многие её 75-летние сверстницы, она уже определилась с жизненными ценностями, которые естественно и красиво вписывались в зарплату учительницы немецкого языка, снимающую скромную квартирку на окраине большого хорошо организованного немецкого города N*.

     Фрау Адель была работающей пенсионеркой – продолжала преподавать родной язык. Замуж она так и не вышла, хотя неоднократно была близка к этому шагу, но свободолюбие и самостоятельность, а также ряд других добродетелей не дали ей оформить официально какие-либо отношения. Детей у нее не случилось, домашних животных она не любила. Зато у нее было время спокойно и вволю поспать.

     Она имела польских предков, и об этом однозначно напоминали старые фамильные фото, сделанные в Варшаве и довоенном Бреслау.  Но Адель на стенку фотографий не вешала и предпочитала вообще о таких мелочах не помнить.    
     “Колански? Ах да, Kohlanski. Это немецкий корень”, — говорила Адель, подчёркивая звук h так, словно выковыривала из своего имени последние крохи “восточности”.  Она не ела бигос, не любила готовить домашнюю еду, и слово 'полька' для неё всегда ассоциировалось со старинным нелепым танцем, но никак не с её глубинной сутью.
     Адель в юности много путешествовала автостопом, даже немного хипповала. Конфликтовала с родителями, ругала Фрейда на молодежных пивных вечеринках и покуривала марихуану, участвовала в феминистическом движении, ратовала за свободное светское образование и снижение роли религии. 

Родную Германию, да и всю Европу она в молодости объездила автостопом в большой и пестрой компании.

 Дальше Европы судьба занесла её только один раз, но зато на другой край света - в Японию.

В середине восьмидесятых Адель посмотрела анимэ Накадзавы «Босоногий Гэн» о судьбе мальчугана, выжившего в Хиросиме, о том, как песок и камни плавились в огне, как люди теряли все, включая кожу и разум, но продолжали быть истинными японцами, сражаясь за право жить. 

       С тех пор Япония стала для неё ещё и символом страны, которая страдала и возродилась, оставаясь верной своим традициям.
“Немцы и японцы — мы похожи”, — говорила она потом своим коллегам. — “Мы знаем цену дисциплине, порядку и возрождению”.

Будучи молодой учительницей, она попала на программу обмена специалистами народного образования между Германией и   Японией.

      Адель провела в Японии незабываемые два месяца. Это было время чудесных откровений, соприкосновение с другим народом, имевшем, как полагала Адель, сходные ценности с немцами. 

      Японский, правда, она так и не выучила, хотя и начинала заниматься в компании подруг. Однако связь со страной восходящего солнца сохранила – в виде участия в движении за разоружение и ликвидацию ядерного оружия.

Жизнь продолжалась: демонстрации, акции протеста, движение за права животных и содержание кур в приличных условиях… Мимолетные увлечения, непродолжительные, но яркие романы.

      Словом, ей было что вспомнить.

    Она любила иногда спонтанно вдруг сесть на поезд и переночевать в каком-нибудь милом немецком местечке, где у нее в далекой юности случался яркий любовный эпизод. И скушать в одиночестве в том же итальянском ресторанчике всё те же макароны с морепродуктами под пиво местного производства.

     Последние 40 лет своей активной и в целом, как она считала, правильной жизни, она преподавала родной язык. И язык был воплощением порядка и гармонии, которые она столь высоко ценила. Учебники очень нравились ей – там все было так  логично и понятно изложено.

     Учебник - необходимый минимум знаний не только языка, но и правил немецкой жизни. Конечно, учениками её были иностранцы.  Она могла легко оценить их возможности в Германии.  Обычно перспективы студена становились понятны на условных предложениях. 
      “Германия — страна возможностей для всех,” — говорила она на занятии, но в её взгляде сквозило недовольство, если один из студентов шептал что-то на арабском своему соседу. Она резко стучала по столу: "Здесь мы говорим только на немецком. Иначе вы никогда не станете частью общества."
Но произнося это, в глубине своей прямой и честной немецкой души Адель знала: разница между людьми есть.  И кому не дано освоить правило образования окончаний существительных в зависимости от артикля – никогда не станет бюргером.

    После выхода на пенсию Адель осталась в строю и по-прежнему с гордостью несла в мир свет знаний. За долгие годы преподавания она окончательно укрепилась во мнении, что Германия – центр цивилизованного мира и эмигранты должны неустанно бороться за право находится здесь, усердно изучать язык и воспринимать каждое её слово как истину в последней инстанции.
“Я была на собрании. Они опять говорили про интеграцию,” — вздыхала она за чашкой кофе с коллегами в перерыве. “Но разве можно интегрировать тех, кто даже артикли запомнить не может?”

   Адель приняла возраст как настоящая немка – не боролась с признаками старости, а отстраивала финансы, следила за здоровьем, старалась больше ходить и меньше расстраиваться по пустякам. Она вступила в немецкий литературный клуб, и это нравилось ей несказанно: она, предвидя уход на покой, все чаще и чаще подумывала заняться серьезно написанием мемуаров.

     После 68 лет, однако, Адель почувствовала возраст: распухали суставы рук и болела голова по утрам, усталость разливалась по лицу и комкала его, отражение в зеркале было явно чужое. Угасал живой огонь в глубине её существа.

    Но в целом всё шло терпимо, день за днём, равномерно, опрятно и вкусно.  Но подкралась болезнь…

   Адель приняла свой рак как данность.

     Записалась на группу для психологической помощи заболевшим. В группе Адель служила примером того, как нужно успешно проходить лечение и не падать духом.  Она даже познакомилась с милейшим мужчиной, больным серьезной формой рака легких. И даже была приглашена на танцевальный вечер, где была просто головокружительно хороша… Через полгода её нового друга отправили в хоспис на Боденском озере умирать, но она продолжила бороться и начала даже писать заметки для товарищей по несчастью о борьбе с раком – как это правильно делать и как оставаться активной и бодрой.

    Уже почти год она была на больничном. Сначала коллеги писали ей жалостливые сообщения, которые вовсе её не утешали и не добавляли ей сил. Но всё равно, отвечая на них, она бодро обещала вскоре вернуться в строй и уверяла, что все у нее идет очень хорошо.

На самом деле связь с рабочей натоптанной колеей была разорвана и привычную рабочую ежедневность заменила рутина терапии.

      Родной немецкий социум и тут оказался прав и силён - всё четко, правильно, все как следует…
Но… болезнь побеждала.

Непобедимая тяжесть угнетала душу, пугала по ночам и грозила лишить сил гордо держать голову. Адель старалась сосредоточиться на светлых и правильных делах, но… ОНО наступало неотвратимо и грозно, игнорируя мелкую суету её жизни и в равной степени - завоевания ее гордого духа.

    Стояла середина осени.

      Прозрачный ореол усталости над природой и городом, еще тепло, но уже не душно, солнце садится раньше, цветы и травы дают плоды, утратив летнюю прелесть и лёгкость, и неутомимые городские службы без устали чистят, стригут, копают газоны и клумбы в бесчисленных парках и скверах. 
    Хлопотливая пора урожая. Время тыквенных фестивалей и время пряников – до рождества полагается кушать пряники, а потом их будет невозможно купить до следующего октября.

    Теперь, когда не нужно было спешить на работу, она завела привычку уходить с утра из дому на прогулку в ближайший парк. Там она шла всегда одной и той же дорожкой под сводами прекрасных старых буков с книгой. И дорожка, и газон под деревьями были усыпаны вкусными для толстых белок буковыми орешками.

Щедра Земля и Бог, наверное, любит её…

    В конце буковой аллеи стояла любимая аделина скамейка – деревянная, ручной работы с мастерски отлитыми из чугуна подлокотниками в виде голов то ли драконов, то ли гарпий. Адели с каждым днём все труднее давался этот привычный путь. Дыхания не хватало, мучали боли в груди.
В Тот День она утомилась от прогулки, со вздохом облегчения  села на скамейку, предварительно смахнула былинки, подстелила платок, и открыла свою книгу.

     Это был роман странного японца, который она начала читать в далёкой юности. Когда-то она вернула в библиотеку «Женщину в песках» уже через три дня. Возмутилась нудным надуманным повествованием...           Но несколько дней назад Адель почему-то взяла в библиотеке роман Кобо Абэ и теперь с тревогой погрузилась в его безжалостный мир.

                В молодости Адель нравились совсем другие авторы – европейцы, ее современники.  Шарлотта Линк и Розамунда Пилчер увлекали её социальной драмой и криминальным колоритом куда больше, чем сложные романы из сокровищницы всемирной литературы…
               Из немецких классиков Адель терпела и читала одного только Эрнста Гофмана. Возможно потому, что страшный образ неумолимого чудовища – Песочного Человека, с детства ее пугал и притягивал.


       И в Тот День песчаная буря, заметающая нищую, но цепляющуюся за жизнь японскую деревню, странным образом соединились с кошмаром её детства…
 
     Только она углубилась в сюжет, как вдруг ей почудился вдруг звук тяжких шагов. Поверх очков она посмотрела на дорожку – никого и ничего. Тихая осень, лучи сквозь лиственный шатер.

     Вот опять – тяжкий медленный размеренный шаг, хриплое дыхание, кряхтение.

      В парке потемнело, как перед грозой. Адель тревожно озиралась, прижав к груди историю нелепой жизни и страшной смерти японской женщины.  Зрение не лгало - никого нет. Но слух и старое испуганное сердце говорили другое…

      Шаги остановились, но дыхание слышалось еще ближе. Бедное сердце Адели замерло и слабо стукнуло в ребра с большой задержкой. Потом пошло, но в таком бешеном ритме, что Адели показалось – сейчас она потеряет сознание.

      Адель попробовала встать, возможно убежать, возможно позвать на помощь. Но у неё подкосились ноги, отказавшись повиноваться ее воле.
Маленькая учительница вжалась в спинку скамейки и, с трудом преодолевая отдышку, просипела: «Кто здесь, ради бога?» 

       Звук тяжких шагов возобновился, казалось, обладатель этих огромных, непослушных ног даже побежал. Земля стонала под его огромным весом – но зрение было бессильно – никого и ничего. Адель зажмурилась, заплакала.

      Невидимое чудовище запыхтело и приблизилось еще. Теперь она ощущала его присутствие уже всем своим существом – нечто иррациональное, равнодушное, чужое приблизилось к ней и остановилось рядом – хотя не понятно было в каком измерении это существо находилось.

     Глаза не могли ей помочь!  Глаза, глаза! Песочный человек, невозможный, нелепый житель Луны, спускается на Землю чтобы вырвать глаза у непослушных детей, которые не засыпают вовремя, нарушают режим дня и грубят взрослым…
      
          Но она-то, она…! Она всегда соблюдала все правила и других учила – правилам изменения глаголов по лицам, согласованию времен, правильным немецким вежливым выражениям в конъюнктив цвай!
 
          За что же это, почему??

          Адель еще сильнее зажмурила глаза и лицо ее стало похоже на мокрую кору старого бука. Выражение предельного ужаса исказило ей черты, она застонала и повалилась на бок. 

        Она падала, падала, падала, ускользая в пропасть за пределами земного разумения, и за ней тяжко бежал песочный житель Луны, охотник за глазами, желающий развлечь этими смешными игрушками своих удивительных лунных детей.

          Нездешние дети, странные дети чудовища будут играть ее глазами и радостно и спокойно засыпать под шум лавины из песка, которым неумолимое Время заносило Адель на скамейке, парк, кусок Земли, где цвела ее прекрасная страна, потом страны других, не умеющих говорить на немецком языке народов, стирала их культуру, их память, их табели о рангах, потом песок обрушился с неба непрерывной желтой лавиной, как дракон с жадной пастью, пожирая все понятное и правильное, включая прекрасную логику немецкой грамматики.
       Первыми гибли глаголы, лишая жизненных сил всё сущее, потом растаяли прилагательные и наречия, обнажая суть составных существительных, все еще понятных и логичных…. Но и они исчезали, разрываясь на бессмысленные фрагменты, оставляя лишь мёртвые корни, уже не способные воскреснуть и дать жизнь новым смыслам.   
   
        Она попыталась спасти хотя бы предлоги, правильные глагольные предлоги с существительными в соответствующих падежах! Ах! Адель подхватывает их, пытается удержать, поставить на место, но... песок сносит все понимаемое и любимое ею... Вот уже и предлоги медленно распались на бесконечное число когда-то знакомых букв, возвращаясь к первобытному хаосу фонетики, к жалкому крику о помощи, к мольбе без слов…

         И где-то в финале этой жуткой, взрывающей миры катастрофы, вдруг зазвучала тихая, идеально темперированная музыка Иоганна Себастьяна – музыка обновления и надежды…