Жизни нет, покоя нет, но есть паштет

 Александр Бирштейн
Межбижеру приснилось слово паштет. Вернее, не так. Межбижеру приснился пьяный сосед из подъезда по имени Ёмкипуренко, бежавший за ним и оравший:
- Я из тебя паштет сделаю!
Межбижер не хотел быть паштетом. Даже очень. Тем более, паштет, рассказывали, штука вкусная и полезная. А он, Межбижер, точно не вкусный. И насчет полезности сомнения. Вот во дворе говорят, что вреднее Межбижера только холера.
ЖИЗНИ НЕТ, ПОКОЯ НЕТ, НО ЕСТЬ ПАШТЕТ - 877376777077
Он пытался тормознуть Ёмкипуренко, объяснить ему это, но тот упрямо настигал, слушать не хотел и целился бутылкой, уже пустой, Межбижеру в лоб.
- Спасите! – заорал Межбижер и проснулся. Голова болела. Видать, все-таки угодил сволочь-Ёмкипуренко в лоб, тело ломило, что немудрено после такого вот забега. Короче, не так, так эдак ухайдакал его сосед по двору.
Он попытался встать, что далось с трудом.
- Не жилец я после такого! – горько подумал Межбижер. – А что хорошего в жизни видел?
- А что хорошего сделал? – вкралась наглая мыслишка.
- Кыш, проклятая! – погнал ее Межбижер, мостясь под одеяло. Он надеялся согреться, но не тут-то было. Била противная мелкая дрожь и голодные мурашки бегали по плечам.
- А паштет я так и не попробовал… - подумал он.
Сосед-Герцен, зайдя к Межбижеру часом позже, нашел того мечущимся по кровати и прямо-таки пышущего жаром.
- Грипп! – постановила вызванная из поликлиники № 5 доктор Фрактман.
Прошел день, другой, неделя. Межбижер болел. Вернее, не выздоравливал. Покорно глотал лекарства, которые ему выдавал Герцен, покорно сносил уколы, прописанные доктором. И… ничего. Температура не падала, не исчезал озноб и гнусный Ёмкипуренко тоже не унимался.
- Я не паштет! - еле слышно страдал больной, - Я даже его не пробовал!
ЖИЗНИ НЕТ, ПОКОЯ НЕТ, НО ЕСТЬ ПАШТЕТ - 877376829813
При этом, от еды он отказывался наотрез. Только пил.
- Помирает Межбижер! – заговорили во дворе, но, почему-то, не с радостью, а даже с некой печалью.
Приходили соседи, смотрели на него, на смятую его скудным телом постель, качали головой и уходили, оставив на столе какое-то приношение. Толку? Даже мадам Берсон с тарелкой холодца рвалась к больному. Правда, ее не пустили.
- Сложный случай! – озадачено произносила доктор Фрактман. – Руки опускаются! – А она была очень хорошим врачом, Серафима, наша, Даниловна…
И еще шли дни. Без изменений. Двор страдал.
- Почему так? – спросил я как-то у тети Ривы, - когда был Межбижер здоров, его терпеть не могли, а сейчас так огорчаются?
- Отвечу, если поймешь. Дело в том, что он наш, из этого самого двора. Какой бы ни был, а свой.
Я не очень тогда понял. А сейчас… Сейчас и своих-то почти нет. Так… Полусвои.
- Ведь правда? – спрашиваю я мысленно некоторых своих читателей. А они молчат. И правда, что тут скажешь…
Но я отвлекся.
Однажды тетя Маруся задержалась у постели больного и долго слушала его полубред. А потом вышла в задумчивости и прямиком направилась к Семе Накойхеру. Я не знаю, о чем они говорили, но вечером, возвращаясь домой с ворованным мясом, Сема заглянул ненадолго к Марусе.
Уже настал вечер, когда Маруся принялась священнодействовать. Она очистила и вымыла печенку, а Сема принес именно ее, порезала на кусочки и отложила в сторону. Потом отрезала от большого куска несколько пластинок сала, мелко их порезала и положила на сковороду выжариваться. Затем почистила и натерла морковку, почистила и порезала две средние луковицы. Тем временем, сало вытопилось. Маруся отложила шкварки и с сомнением глянула на вытопленный жир. Его было мало! Пришлось добавить несколько столовых ложек смальца. Затем Маруся стала обжаривать печенку. Дело это недолгое, ибо печенка просто должна перестать выпускать жидкость.
Некоторые запахи Марусиной готовки стали проникать во двор и вызвали неоднозначную реакцию. Мадам Берсон, втянув носом воздух, квалифицированно доложила:
- Печенку жарит. Телячью!
Народ загудел.
- Бесчеловечная! – ляпнула тетя Ана. И обосновала: - Человек во дворе помирает, а ей бы жировать!
- Да-да-да! – подхватила тетя Сима, - Межбижерчик есть отказывается, а она…
Но ее перебила мадам Берсон:
- Теперь лук жарит! – доложила она обществу.
- Морковку в лук добавила! – отметила чуть поздней.
На этом кулинарное вынюхивание закончилось, ибо Маруся закрыла форточку. Затем Маруся забросила печенку к луку с морковкой, посолила, добавила чуток перца и плотно закрыла все крышкой, уменьшив огонь.
Дворовое общественное мнение, тем временем, переключилось на доктора Фрактман, только что вышедшую от больного. Доктор качала головой:
- Организм ослаблен, ничего не ест, как организму сопротивляться?
Сняв сковородку с огня, Маруся поставила ее остывать. Это не заняло много времени. Остывшую смесь печени, лука и морковки Маруся смолола на мясорубке раз, другой, третий. Потом добавила в смолотое кусок коровьего масла и хорошо все перемешала. Оставалось немногое.
ЖИЗНИ НЕТ, ПОКОЯ НЕТ, НО ЕСТЬ ПАШТЕТ - 877376836981
- Кажется, в бутылке что-то есть! – сообщила она себе и полезла в буфет. Действительно в бутылке «Рислинга» плескалась жидкость.
- Не скисло ли?
Нет. На пробу вино оказалось вполне годным к употреблению. И пошло себе в паштет.
Да-да, именно его приготовила Маруся!
Нос мадам Берсон непроизвольно задрожал и напрягся. Информация приходящая к носу, ему очень нравилась. Нос и только нос управлял нынче телодвижениями мадам. Вот она повернулась к Марусиной двери, а вот уже и нос, и мадам вытянулись Марусе вслед.
Но не у одной мадам Берсон имелся нос…
- Я не паштет, не паштет, не па… - бормотал Межбижер, но осекся. Новый, лакомый, незнакомый запах проник в него и вызвал беспокойство и голод.
- Хочу! – прошептал он, и голос его зажигался, трепетал и гас. – Хочу…
Межбижер ел! Маленькими кусочками, но ел! Поев немного, он уснул, но Ёмкипуренко ему больше не снился. А снилось море, на котором он не был уже год, нет, скорее, два. Или три.