Весёлая Кляча 13 - 2

  Владимир Николаевич Попов – искусный озорник и насмешник и в «Плебейских песнях», и в «Весёлой Кляче № 13». Играть смыслами, звуками, именами, даже эпохами, смешивать страны и народы – дело далеко не каждому по плечу. Конечно, таких искусников в лице обэриутов и постмодернистов Россия знала немало, но игра В. Попова, в отличие от них,  лишена абсурда или развенчания, безысходности или даже цинизма. Она сказочно преображает прошлое. Можно сказать, что стихи и песенки «Весёлой Клячи» – доброе, солнечное пародирование античности, средневековья, возрождения. Поэт опирается на знаковые поэтические приметы эпох и имён. Потому нам являются Прекрасные дамы, фламенко, гондолы Венеции, персонифицированный Камиль Фо, амуры, привидения, замки, короли, карнавалы, галантные манеры…
  В обозрении эпох, искусств, лиц и личин поэт сам незаметно может перенестись в прошлое на век-два и оказаться соглядатаем, героем и воздыхателем происходящего:

Вы пели романсы,
Сидел я у стенки.
И были нюансы,
И были оттенки.

Вы были наивны, –
Красивы на зависть,
Когда с пианино
Вы со-прикасались.

Я за-любовался:
Как мило и ловко
В начале романса
Качнули головкой.

Под музыку Глинки,
Под музыку Листа
Держали вы спинку
Легко и волнисто.

Прекрасные ножки
Попрали педали,
Как будто немножко
Меня вы пытали.

Улыбка, причёска,
Поклон комплимента…
Mein Gott! Матка Боска!
И, – la sakramento!

Сидел я у стенки.
Вы пели романсы.
И были оттенки,
Короче, – нюансы.

  Он смягчает в весёлых сценках некоторые трагические моменты истории и находит в них смешинку, как, к примеру, излагает  свои остроумные оправдания деяниям Герострата, озорует с бюстом королевы, объясняет свои причины «охлаждения» к браку с Клеопатрой:

Сидит Клеопатра – Египта царица,
Подобная солнцу иль солнца лучу…
Конечно, я мог бы на ней и жениться,
Но что-то в последнее время молчу.

Какие-то змеи шипят постоянно.
Какие-то яды плескают в сосуд.
Повсюду болваны с башкой оловянной.
Тигрята невольницам груди сосут.

А тут ещё Марк этот, этот Антоний,
А тут ещё Цезарь, а тут ещё жрец…
И кто-то отравлен, и кто-то потонет,
А кто-то найдёт свой печальный конец.

  Владимир Николаевич Попов – поэт-орган, и он владеет всеми регистрами этого сложнейшего инструмента: от печальных воздушных выдыханий Перотипа Великого до сложнейших хоральных прелюдий Баха. Он может быть нарочито примитивен, как первые звучания портативного органа, и восхитительно многоголосен. Но в целом музыка его поэзии камерна. Глубина его проникновения в историю тоже камерна.  В ней нет, скажем, симфонизма Рубцова. Поэт сам пересоздаёт историю по зову своего доброго сердца и любви к нам. Он «безличное вочеловечивает», оставляя  жестоким королям, геростратам, ловеласам, аферистам, проституткам, шутам шанс вочеловечиться, пусть порой и в самых странных обстоятельствах. Именно такие метаморфозы и сообщают необыкновенную привлекательность  поэзии В. Попова. «Чепушинка. Чепуха. Чепухистика»! – как восклицает сам поэт. Но как нам близок и дорог становится король из «Королевского сна», в обстоятельствах сна которого, ей богу, проступает что-то Рождественское.

В королевстве Пассимяги,
Наплевавши на молву,
Спить король в своей сермяге
Между овцами в хлеву.

Тёплый трепетный ягнёнок
Прижимается к спине…
Спит король и, как ребёнок,
Улыбается во сне.

На земле темно и поздно.
Где-то плачет козодой.
Пахнет сеном и навозом,
И упавшею звездой.

Спит король. И сумрак хмурый
Исчезает за рекой.
Спит король. И только куры
Сторожат его покой.

  Пусть он спит, и пусть проснётся «ребёнком» с «тёплым и трепетным» сердцем…

(продолжение следует)