Жива

Ты жива во мне,
где-то в отдалённых заметках,
где-то в самых любимых местах,
где тайное лето.

Жива там, где ясно одно.
Там, куда не хотел бы впускать
никого.
Ни своих, ни чужих, ни прохожих.
Колкие зимы —
чуткие, злые —
учат пускать в этот мир осторожно.

Здесь хотя бы всё настоящее.
Мандарины ящик за ящиком.
От б л я д с к и х снежинок на лбу
только жажда искрящая

и выученная слепота.

Сидишь, считаешь года.
Во влажной весне,
в холодных объятиях,
в самых укромных местах.

Рождаемся там, где нужны.
Там, где важны.
Охрипшая осень
заглянет под юбку продажной весны,

а ты интеллектом блесни
среди недозревших сугробов,
неспелых клубник ГМОшных,
любовью до гроба.

Ты жива во мне,
даже в удалённых заметках.
Под вишнёвым абажуром детства,
в ворованных с работы креветках.

В тяжёлом грузе от прошлой жизни.
В лифте застрявши без кнопки «Вызов»,
стоишь одна, неопрятная.
Разбита калитка из времени / денег / планов на жизнь —
хрустальные вазы заляпаны.

Никого не впущу. Звучит твоё имя
во снах, в понедельник, в обед —
не туда я вхожу, не туда стучусь.
Мой завтрак — лишь дым сигарет.

Ты где-то на стороне,
живая во мне.
В своём головном хороводе,
на вечной войне.

Наше близкое / общее
без сожаления
срочно придам костру,
а позже пассивно,
с болью-обидой
начну глушить пустоту.

Целуя статую в вишнёвом саду.

Не сберёг.
Этот ландышей запах —
моя головная боль.
Не впущу никого.

Ты попала так метко.
Кислый крыжовник
ворвётся в окно,
разорвав нам грудные клетки.

Учителей «отпускать»
обернём в паутину,
утопим в грусти.

Ты жива во мне, ты вода в огне,
но здесь остаётся пусто.