Фома

              Фома
        Фома не любил представляться: через раз, когда он произносил Фома Неверов, его переспрашивали: «Неверующий?» - «Неверов!», - сердито отвечал он и отворачивался. Со временем это прошло: он стал мягче к другим и строже к себе и превратился именно в того самого Фому. Даже подумывал сменить фамилию в паспорте, раз уж таким уродился. 
       Ничего толкового, как он сам о себе представлял, из него не вышло – всё на троечку, а в школе учился на отлично. Институт, скучная работа, жена, развод и комната в коммуналке. Вот и все достижения. Ничего хорошего в будущем Фома от жизни не ожидал и поэтому с головой ушёл в прошлое: древняя Греция, Рим, туманный Альбион, Египет, Викинги – стараясь придерживаться доступных воображению меридианов. Историю России Фома не любил: крещение, орда, цари, темнота, беспробудность, период прозрения и снова мрак и песнопения. Рука сама потянулась к полке и перед ним легла любимая книга – «Знаменитые греки», – которую он купил в далёком детстве за 37 копеек, из тех, что «на пирожки». Он знал её наизусть и всё равно читал, повторяя губами каждое слово, боясь бессмысленно пробежать глазами любимые страницы – Ликург, Солон, Фемистокл, Аристид, Перикл. Книжка выпала из рук и открылась на Александре. «Мы пишем не историю, а жизнеописания, когда какой-нибудь ничтожный поступок, словцо или шутка обнаруживают характер человека лучше, чем битвы, в которых гибнут десятки тысяч, руководство огромными армиями и осады городов… Это составляет духовный мир человека, а великие дела и битвы мы оставляем воспевать другим». Фома задумался: «Не удивительно, что книжка открылась на этой странице. Это самая зачитанная её часть. Другим… а почему другим, а не мне, скажем? Пусть не историк, но словечки, шуточки и ничтожность поступков я могу понимать не хуже Плутарха на фоне больших армий и осаждённых городов». В такие минуты Фома сам себе не нравился, в его памяти болезненно всплывали «шуточки на фоне» исторических событий - «мы ещё не начинали», «нас обманули», «один народ», «надёжные партнёры». Всё это с ухмылочками и характерными манерами, достойными внимания Плутарха. «Люди достойные подражания. Подражания в чём? Кому?»
       Фома знал все двадцать три пары сравнительных биографий. Мысленно перед взором воскресил ряд знаменитых греков, потом Римлян – Гай Марий, Сулла, Лепид, Марк Антонию, Октавиан – «римский сапог над головой Греции». Вернулся Фома на родную землю и задумался: «Кого и с кем сравнить из нынешних, да и из прошлых – от крещения и до Октября? Осталось всё, что стоит на костях, а от тронных залов богатства и анекдоты о временных обитателях царских палат. Нет, Плутарх, сегодня тебе никто не рад. Сегодня пишутся психологические романы без драматических сюжетов. История не сохранит их имен. А знаешь почему, Плутарх? Да потому, что от греков и римлян мы взяли в наследство Византию – блеск золота, богатства и власть. Доблесть там и осталась, где ты поставил свою последнюю точку».
       До закрытия магазина оставалось два часа. Можно бы почитать и Гая  Светония с описанием безобразий безродных цезарей, но эти знания только усугубляли боль Фомы. «Вот среди этих точно есть с кем сравнить и нынешних. Пробы ставить негде». Он разволновался, но в книжный успел до закрытия. Недалеко от кассы Фома выбрал толстую тетрадь в клеточку с твёрдой обложкой небесно-голубого цвета. Там же выбрал ручку и вывел красивым почерком на первой странице: «Столетние Игры. Сравнительные жизнеописания. Октавиан Август и…». Шарик перестал писать, как он не старался. «Не расписал ещё ручку. Ничего, дома есть любимый карандаш, он не подведёт. Спасибо, Плутарх, надоумил».

 

       Суббота, 8 февраля 2025 г.