Признание

Проходит год, незаметно пролетают два. Сереют и выцветают значимые слова, некоторые же из них позолачиваются болью.
Заканчивается август, подводит итоги февраль, просачивается сквозь пальцы март. Где-то в его черных почвах блестело будущее. Надо только подождать—и ручьи смоют мрак наслоившихся будней.
Проходит три года, закрывается пятилетие пустоты—а ты все ждёшь, разрезая межсезонные лужи торопливым шагом, отмеряя секунды засечками на спутавшихся лентах суеты. Проносится мимо свет ушедших дней, воспоминания в походках незнакомцев и свежесть  юности—внезапно влажный блеск широко раскрытых глаз шевелит что-то мелкое под пеплом внутри. Ты все ждёшь.
Обрываются чьи-то надежды, пересекаются чьи-то пути, всё сводится к серой воронке, все стекается под решётку пустеющего проспекта, все растрачивается зря.
Ты все ждёшь.
Все ждёшь и ждёшь. Изо дня в день. Ты только ждёшь.
В отсроченном признании заключается измельчавшая жизнь.
Ты все ждёшь.
Все ждёшь и ждёшь, и ждёшь и ждёшь!..
Все ждёшь, когда начнётся дождь, оросивший юность сорок лет назад.

Признайся.
(И под пальцем не дрогнет металл. Ты устал. И слишком измотан, чтобы юлить ещё пару-тройку десятилетий. Признайся, что дождь перестал, когда ты догнал мечту на рассвете.
Будет сухо. С тех пор и до самого конца, если он вообще предначертан. И твой кашель с утра—только пыль занесённая в жизнь чужим ветром.
Ты старик. Двадцать шесть тебе или сорок, девяносто или семьдесят два. Перед тобою чужой город, чужая любовь и чужая война.)
Признайся: дождь перестал навсегда.