Не знаю кто там, за стеклянностью синего неба

Я видел как белые голуби с сизыми бились,
и между собою драчливо делили зерно.
Черты их характеров в брани наглядно раскрылись,
а цвет разных перьев о них не сказал ничего!

Баталии птиц мне клевали стучащее сердце,
я чувствовал каждый удар словно мах молотка.
Их острые клювы пинали друг друга как берцы,
как рёбра ладоней, змеёй, бил мачете крыла.

Рассыпав зерно по всему подоконнику лентой,
как будто в коровнике, я не учёл что расход
на разных участках не будет водой конгруэнтной,
той что утекает с наполненной ванны в расход.

Хотя между тех кто стоял и клевал, как корова
склонившись к зерну — не смотря вовсе по сторонам,
всегда попадались такие кто снова и снова
косился на то как сосед приложился к кормам.

И словно собака с другою бездомной собакой,
он щерил свой взгляд, недовольно кряхтел и рычал.
Стоял за стеклом я с готовой в кулёчке добавкой
мол вот есть ещё... Даже в стёкла суставом стучал.

Пугались от стуков спокойные белые птицы.
и сизые что ели не поднимая голов.
Они замирали подняв на меня удивлённые лица,
смотря не мигая как будто собрание сов.

А кто-то от страха слетал с подоконника в ветви,
сидел там и вовсе недоумевал.
Чтоб не было распрей нужны одиночные клетки:
где двое у корма всегда неизменно скандал.

Открыл я окно. Все по веткам тотчас разлетелись.
Кто странно смотрел, кто перо не смотря поправлял.
Иные пред самкой уже в фуэте завертелись,
а кто-то вернуться доесть свой позыв изъявлял.

Грозил я нахалам что весь коллектив будоража
зерно с подоконника крыльями сбросили вниз.
Охальники, вот вы от жадности, злобы и ража,
и сами не ели и всех ограничили птиц.

И так повторяется год. Ничего не исправить.
Хоть всех драчунов я не раз костерил на чём свет.
Кто смотрит кто-сколько не может в себе то исправить,
и стук мой в окно не поймёт как разумный совет.

А те кто спокойно ест, но сносит гнев и побои,
и вынужден часто слетать с подоконника прочь
никак ограничить не в силах природы устои
И я перестал воду в ступе напрасно толочь.

Богаче всех те кто на ветках ждал робко и долго
пока разлетался наевшийся вдоволь шалман.
В характерах их, и на зёрнышко, не было волка,
зато терпеливости гений им кем-то был дан.

Сидят три часа на ветвях словно в асанах йоги,
застывшие в позе как мрамор, гранит и фарфор.
Не знаю уж кто мы для них из бетонной берлоги,
но ждать бесконечно я вызвался тоже с тех пор.

Не знаю кто там, за стеклянностью синего неба,
но есть ощущение кто-то там всё таки есть,
и разум Его даст мне мыслей, как сдобного хлеба,
чтоб с помощью их смог трудясь я чего поесть.