Прекрасное так просто без прикрас

***

Чем это слово можно заменить?
Жалею… восхищаюсь… умиляюсь…
Нас связывает тоненькая нить.
Ты – это всё, что ныне у меня есть.

Без разницы, как это называть.
Ведь даже воздух между нами нежен...
И мне на одиночество плевать.
Когда ты есть – то мир не безнадежен.

Придёшь как гость, я чай тебе налью.
И растворюсь, как сахар, в этом чае…
Я даже больше, чем тебя люблю –
как воздухом дышу, не замечая.

Прекрасное так просто без прикрас.
Горячечная кровь бежит по венам.
И я всё удивляюсь каждый раз,
как чудо может быть обыкновенным.

Ты слов не знаешь кодовых моих –
единственных, волшебных, петушиных...
Здесь на земле обходятся без них.
Они живут в заоблачных вершинах.

Они приходят к нам, когда не ждём,
устав молчать, терпеть и сторониться,
и выпадают снегом и дождём,
слезами расплываясь на страницах.

***

Ты слаще морковки не ел ничего
и рад неказистому блюду.
А я и не знаю сама, отчего
всему предпочла тебя люду.

Но вдруг захотелось мне в тот выходной
заняться твоей перековкой.
Суровой души снеговик ледяной
украсить румяной морковкой.

И вспомнила, как Маяковский за хвост
морковку любимой нёс в гости...
Закуска что надо, особенно в пост.
Держи же морковкою хвостик!

***

Тапочки покупаю
с каждым годом всё чаще.
Редко уже бываю
в поле, в лугах и в чаще.

Я уж не так отважна.
Дорого так не стою.
Туфли – уже не важно.
Тапки — это святое.

Столько вещей ненужных
вычеркну в гардеробе.
Я уж не та наружно.
Мне не бывать в Европе.

Но порою ныряю
памятью в берег дальний...
Тапочку примеряю
как башмачок хрустальный.

***

В кофе – каплю коньяка,
словно в осень каплю лета.
Капля солнца в облака –
как бодрит и то и это.

В разговоре ни о чём –
капля нежности случайной,
озарившая лучом
ночь души моей печальной.

Это звёзды так легли –
чтоб своя своих познаша,
это капелькой любви
переполненная чаша.

Слово доброе в устах –
это только капля в море,
но она – бывает так – 
пересиливает горе.

Капля камешек долбит,
капля – озера зародыш.
Провозвестником обид
слова вылетит воробыш.

Но когда – на смертный бой,
как когда-то в древней Трое –
буду защищать любовь
до последней капли крови.

***

Мы такими своими стали, –
столько лет как бок о бок жить!
Я боюсь, чтоб мы не устали
восхищаться и дорожить.

Чтобы в память о встрече прежней
нам шаблонов не знать клешней.
Чтоб не проще и не небрежней,
а лишь бережней и нежней.

Чтоб в родстве и тоске сиротства
наших общих с тобой тылов
было что-то от инородства,
инословья небесных слов.

Чтоб общаться не в тесном круге –
с расстояния на века,
чтобы строки как будто руки
обнимали издалека.

***

Лодочка месяца в волнах небесных,
жизнь моя в смертных объятиях тесных,
выживи, выплыви наперекор.
Здесь, в тишине этих маленьких комнат,
где все предметы тепло твоё помнят,
неприхотлив и привычен декор.

Дома и стены всегда помогали,
но моя жизнь очутилась в прогале,
что не заделать и не залепить.
Что мне вражда супостатов несносных,
если любовь — даже та смертоносна,
но не умею тебя не любить.

Пусть бы послал меня кто-то за смертью,
чтобы, запутанная круговертью,
я бы так долго-предолго не шла...
чтобы туда не сумела успеть я,
чтобы та смерть показалась комедью
и оказалась совсем не страшна…

***

Асфальт усыпан листьями,
как солнышками жёлтыми...
А мы по жизни – слизнями,
тяжёлыми кошёлками.

Нам даль голубоокая
туманно улыбается,
а наша жизнь убогая
в земле-грязи копается.

Повыше взять бы ноту нам,
стереть черты случайные...
А счастье рядом, вот оно,
пусть даже и печальное.

***

Посмотри без пафоса и гнева
снизу вверх, из глины и камней:
будничное серенькое небо –
так честнее, искренней, земней.

Не мани луною желтобрюхой,
не дразни нас белым голубком,
золотой лучистой показухой,
голубым безоблачным лубком.

Будь как есть, безжизненной равниной,
неумелой авторской мазнёй,
нависая грубой мешковиной
над сиротской брошенной землёй.

И увидишь ты его без лоска,
его облик истинный таков:
серенькое, в крапинку, в полоску
и в разводах грязных облаков.

***

Да, не синяя бутылка,
просто-напросто фужер.
Не волшебная копилка,
став легендою уже,

что в себе таила счастье,
не сосуд, где жар огня,
мне довольно малой части –
пить, фужерами звеня.

Для меня дороже гжели
это синее стекло.
Неужели, неужели
наше время истекло?

Я с тобою чокнусь пылко,
каждой жилкой отзовясь…
Словно синяя бутылка –
наша призрачная связь.

Взгляд твой милый и усталый,
жизнь прозрачна без прикрас...
А у Брэдбери, пожалуй,
это лучший был рассказ.

***

Мы не знали писаний, библий,
и молитв понять не могли,
но к глазам моим звёзды липли,
как глаголы Большой Любви.

И под ними я вырастала,
хоть не знала, какой в том толк...
Что-то бабушка бормотала,
устремляя взгляд в потолок.

Подбиралась я к ней поближе,
но она была как слепа,
разбирала лишь «отче», «иже»,
но не знала, к кому мольба.

Муж погиб, сын пропал на фронте…
Губы шепчут, глаза молчат...
Вот о них и молилась вроде,
а быть может за нас, внучат.

Годы мчались, сменяя веху,
но я помню который год
и доверчивость взгляда кверху,
и застенчивый шёпот тот.

В небесах своих всё витая,
из породы я мотыльков.
Моя бабушка, как святая,
путь мне кажет из облаков.

Я узнала, в чём соль молитвы, –
и родня, что за тыщи вёрст,
и могильные эти плиты –
всё одна лишь любовь до звёзд.

Всё одно лишь благодаренье,
и прощение, и мольба.
Своей жизни другим даренье.
Поцелуй воскового лба.

Помнишь, бабушка, как ты пела
мне ту песенку про волчка?
И поэзию дать успела
мне под лампочкой ночника.

Это было клочком молитвы –
детской песенки амулет.
Так живи во мне и боли ты
много-много счастливых лет.

***

Бог такой, какие люди сами,               
добрый — к добрым, а к недобрым — злой,
для кого-то он за небесами,
для кого-то выпачкан золой.

Кто в любом готов увидеть гада,
дурни, лицемеры, и ханжи
ничего не видят кроме ада,
где котлы, каменья и ножи.

И мечтают, умывая руки,
те, чей взгляд безгрешен и остёр,
осудить бы всех на вечны муки,
хворост им подбрасывать в костёр.

Нежные и любящие люди ж,
что всегда простят, кто виноват,
веруют, что рай лишь там, где любишь,
и совсем в душе не верят в ад.

***

Ощущенье земли как родины,               
дома, улицы и двора,
переулков, что сто раз пройдены,
криков в окна: «домой пора!»

Это небо голубоокое –
всё как в детстве и как в любви.
Видеть что-то своё, глубокое,
в том, что запросто меж людьми.

Как природа сейчас задумчива –
это осень сменила ритм...
К моей родине, что за тучами,
все дороги ведут как в Рим.

***

Вид из окна надену как вуаль.
И мушки будут в ней – живые мушки.
Душа должна глядеть куда-то вдаль,
ей трудно без какой-нибудь кормушки.

У нас с тобою разный вид на мир.
Мне хочется с тобою поделиться
картинкой, что засмотрена до дыр,
чтоб на одно глядели наши лица.

Вид из окна, из жизни, из души –
как многое зависит от пейзажа!
Чтоб тишина лишь, а не шум машин,
чтобы деревья, а не грязь и сажа.

Что ж, будем это место обживать,
что с видом не на сад и не на море,
но остаётся лучшего желать
и отвлекать от хвори и от горя.

***

Дарю тебе носки и виски,               
любовь до гробовой доски,
а ты мне – радость переписки
и избавленье от тоски.

Пью чай из твоего бокала.
Полу-друзья, полу-семья…
Когда-то жизнь меня ласкала,
теперь её лелею я.

Чужое шёлковое имя
мне сладко губы холодит.
Всё ярче и неутомимей
луна в окно моё глядит.

А ты мне шлёшь её по почте,
красиво сняв на телефон.
Что вырастет на этой почве,
где всё земное – только фон?

Творя судьбу себе вторую,
я привыкаю к холодку,
и умираю на миру я,
воруя воздух по глотку.

***

Падкая на ласковое слово,
я его не слышу, но пишу.
И без хоть какого-то улова
день свой ни за что не завершу.

Одинокий воин в этом поле,
лишь с собой затеиваю бой.
Я пишу, чего ещё мне боле,
словом заговариваю боль.

Да, страна, увы, не получилась,
но зато у нас «особый путь».
Главное, в душе бы что лучилось,
ну а жизнь, по Блоку, как-нибудь.

Пусть она показывает кукиш,
всё низводит медленно к нулю...
Пусть меня пока ещё не любишь,
я зато давно тебя люблю.

***

Позвольте быть себе счастливыми
без поводов и без причин,
не молодыми, не смазливыми,
без денег, связей и мужчин.

Позвольте быть себе весёлыми,
хоть совесть говорит: нельзя,
столы уставьте разносолами,
пусть вкруг усядутся друзья.

Позвольте быть себе несчастными
и плакать, плакать без конца,
чтоб кто-то обнял бы участливо,
губами слёзы стёр с лица.

***

Не спят деревья, рёбрами скрипя,
и шепчут что-то, слов не расчленяя,
одно сплошное «берегисебя»,
тревогой каждый шорох начиняя,

«люблю-целую-плачу-как-ты-там»...
Не разбирая слов, всё понимая,
я припадаю мысленно к устам
самой любви, как сердцевине мая.

Ни на земле тебя, ни на звезде…
На что безлюбье нас не обрекает!
Но в золотом-серебряном Нигде
моё Ничто меня оберегает.

***

Вот мои события:
облако плыло.
От его прибытия
сделалось светло.

И каштаны падали
как слова к ногам,
будто вместо падали –
чистый чистоган.

Детский смех доносится,
чей-то разговор…
Всё в строку мне просится,
всё беру как вор.

Только не руками лишь,
а сетчаткой глаз...
Превращаю камешки
в жемчуг и алмаз.

Вовсе не умелей вас,
светом ослепя.
Просто я осмелилась
на саму себя.

***

Руки тебе на плечи,
губы к твоей щеке.
Будешь опять далече,
хоть и невдалеке.

Каждая строчка тросом
держит над бездной нас,
любит тебя без спроса,
не поднимая глаз.

Словом с секретным кодом
их зашифрую я,
чтоб показалась мёдом
горькая жизнь моя.

 ***

Надену простые стразы
и фенечку на запястье,
чтоб всем показалось сразу,
как будто не в деньгах счастье.

Как будто судьбы промашка –
ромашка, что облетела.
Как будто своя рубашка
поистине ближе к телу.

И прочие все приметы
в себе не таят укора...
Как будто бы к Магомету
как правило ходят горы.


Пушкин

Взамен пророка и мессии
ниспослан был в наш бедный край,
умнейший муж былой России,
бездельник, бабник, шалопай!

О как же это всё достало!
Люблю тебя я без прикрас,
когда ты сходишь с пьедестала –
шалун, насмешник, ловелас!

Оно тебе такое надо? –
все эти бюсты и венки...
Ты – лёгкость, хохма, клоунада
и рифм весёлые звонки!

Писать – о милая привычка –
в постели, на пуховиках,
где строчка – вспыхнувшая спичка –
не собиралась жить в веках.

Она – для отдыха, забавы,
для ублаженья милых дев…
а оказалось, что для славы,
сердцами сразу овладев.

Остроты, тосты, мадригалы
и прочий легковесный вздор.
Искрились полные бокалы,
в речах и дерзость, и задор.

На тонких ножках эротичных
вбежал в святая он святых.
В среде пиитов педантичных
бил стих без промаха под дых.

И, с репутацией смутьяна,
владелец стольких душ и тел,
отдать любимую Татьяну
Онегину не захотел.

Я догадалась, что любила
она его… куда ясней,
и на Онегина забила,
лишь только Пушкин был бы с ней.

Случайный дар судьба вручила,
несметный куш, великий приз,
и тотчас счётчик смерть включила
в оплату за небес каприз.

Парят в веках твои безделки,
повеса, ветреник, поэт…
Не совершив со светом сделки,
ты вырвался в нездешний свет.

Никто так жизнью не швырялся –
перчаткой, сорванной с руки.
И даже если он терял всё – 
был счастлив, горю вопреки.

Что ж, твой, судьба, последний выстрел –
продемонстрируй нам коллапс,
всех гениев конец убыстрив,
свой пиковый прищуря глаз.

***

Понимать стихи не надобно,
они этого не ждут.
Они жгут как пламя адово,
ими дышат и живут.

Понимать стихи – такого я
не прошу и не молю.
Их как воду родниковую,
пьют, как курят кoнoплю.

Понимать стихи – не главное,
надо вчувствоваться в них,
в это плавное, неявное,
что мы знаем не из книг.

Не беда, коли не поняли,
если строки – за версту.
Главное, чтоб сердце подняли
на большую высоту.

То ли в бездну, то ли в высь ли мы –
в дрожь бросает – не уймёшь...
Что умом понять немыслимо –
то душою допоймёшь.

***

Спасибо за то, что люблю,
за то, что душе моей впору.
Тебя ни о чём не молю,
в тебе не ищу я опору.

Порой загляну на ютуб –
как там мой родной человечек?
Ты мне не для рук, не для губ, –
для ласковых слов и словечек.

Спокойно на свете живи,
добра от добра не ищи ты,
ты в коконе тёплой любви,
под несокрушимой защитой.

***

Будь небрежен и запанибратен,
так, как будто в доску я своя.
Пусть при этом что-то мы утратим,
но зато похоже, что семья.

Маленькая милая ячейка.
Не беда, что проживаем врозь.
Ты ничейка, я теперь ничейка,
но друг в друга проросли насквозь.

Я всегда любила щепетильность,
деликатность, церемониал.
Но такая в этом холодильность –
чтоб не целовал, не обнимал!

Я привыкла проживать по струнке,
(вправо-влево шаг – уже расстрел),
и глядеть тайком, глотая слюнки,
в те края, где мир ещё пестрел,

где ещё пустыней и болотом
темечко души не заросло,
где ещё дурных фантазий плодом
кажется Хароново весло.

Будь со мной доверчивей и проще,
не фильтруя вдумчиво базар,
как скворец, беснующийся в роще,
как реки бурлящей бирюза.

Что б такое ни сказал бы мне ты –
пусть из жизни будет, не из книг,
чтоб своею в доску вся планета
показалась нам хотя б на миг…

***

Радость возможна из ничего.
Каждую мелочь Нечто учло.
Всё, что не может быть – сочинено.
Всё включено.

Кто-то другому родня и броня,
кто-то живёт, ничего не храня,
кто-то без строчки не может ни дня...
Всё про меня.

С неба луну для меня укради,
тайную радость в себе береди,
выпусти песню из клетки груди...
Всё впереди.