Огонь и печка

  Огонь и печка

    Наступил ноябрь, последний месяц ветреной и злой осени. В те дни небо заволокло серой пеленой, ветер прямо рвал из рук старика скромную  его собственность, которую он, что было сил, прижимал к животу, чтобы не потерять ни крошки из  перепавшего ему со стола не очень щедрой судьбы. В те дни часто то была скромная охапка дров. Старик связывал охапку дров старым морским узлом, которому его научил отец, в дни, отстоящие от настоящего столь далеко, что казались они лишь вымыслом, сумасшедшего рассказчика, затем старик оборачивал собранные дрова ещё раз и снова хорошенько их связывал. Делал он это так, на всякий случай. Потом старик взваливал охапку себе на плечо, вздыхал и шел  домой.
    Самое главное, при этом, было случайно не попасться на глаза  лесничему и соседям тоже. Собрать валежник в лесу было четверть дела, а вот пронести охапку гнилых дров под завистливыми взглядами соседей, было ещё три четверти такого важного в жизни дела.
   Надо бы ещё сказать, что сам лесничий не то что не любил собирающих хворост в заповедном лесу князя Алекса фон Рихтеншлюфеля, но старался он тщательно исполнить приказ принявшего его на работу князя. Его то, уже издерганного женой за безделье, измученного нуждой и холодом в доме.
     Князь Алекс однажды строго приказал лесничему:
     -Никаких посторонних не должно быть в моем лесу! Лес мой и я хочу один владеть им, что бы там ни думали разные бродяги и голодранцы.
      Когда лесничий проходил по лесу, то прислушивался всегда к шумам и разным звукам, происходящим от людей, зашедших в лес по своей, только их собственной надобности.
    Например, то могли быть любители барских белых грибов. Князь Алекс очень любил белые грибы и сильно же он расстраивался от той весьма простой мысли, что кто то ещё, кроме него, ест эти самые грибы.
   Или ещё любители малины. Если приходил срок созревания малины и маленькие любители и любительницы сладкого
пробирались в чашу, то пугали они благородных княжеских оленей.
    Иногда лесничий проходил мимо подозрительных шумов в лесу. Делал он так для того, чтобы не нервничать излишне, да не заболеть от чрезвычайного в его жизни усердия.
   Вот по этой причине, старик, укравший мусор в лесу был осторожен, когда шел к своему дому. Осторожен он был, но тоже не слишком осторожен, потому, что если в жизни было бы все строго или слишком строго, то у самой жизни дыхания бы не стало, она остановилась бы в то время, устала крутить свои колеса и колесики. А может и вовсе задохнулась бы жизнь, не умея дышать там, где дышать нечем. Пошла бы в том случае вонь по всему свету, мертвечина поглотила все и самого князя с его княгиней госпожой Юликс, мышью белой впридачу, а так, потихоньку всё вертелось как то, как оно и прежде вертеться умело. Люди не замерзали насмерть, князь с княгиней не вникали до боли головной во всякий мусор, вонь и мелочь. Лесник получал положенную зарплату, а сынок его -молоко.
    Пришел наш старик домой, скинул ношу с плеча в прихожей. В комнате сразу запахло лесной сыростью, снегом и совсем совсем немного прошедшим летом. Чтобы почувствовать это лето, нужно очень принюхаться, постараться уловить тот тонкий, ни с чем не сравнимый голосок счастья, который никак не слышат, пока счастье это  рядом, а потом не могут никак поймать его за пушистый хвост. Убежало счастье, не догнать.
    Старик жил один, седую бороду свою подстригал он сам, что делал большими железными ножницами, на которых кое где проступала ржа.
   Теперь самое время было накормить молчунью печку, да скрыть следы мелких, но тягостных правонарушений. Огонь есть огонь, в пепел никто лезть не станет. Что сгорело, то не вернёшь, даже если прыгать и очень кричать станешь.
   Увидев дрова, печка скрипнула чугунной дверцей и подумала- "Как давно не было внутри меня ни веточки ни листика. Как же хорошо ощутить снова ласковое тепло огня внутри. Я совсем простыла, отсырела в ноябрьских долгих дождях...
    Печка широко раскрыла свой рот и треть охапки дров сразу поместилась в ней, остальные две трети ещё готовились только сгореть и превратится в быстрое, неуловимое тепло, которое хорошо иметь только сейчас и здесь, а потом его поймать не удастся, улетит в трубу, поминай как звали...
    Вид у старика был сказочный, представьте почти белая от седины бородка, розовые щеки, темные брови... Он был похож на гномика из сказок о жителях гор и горных пещер, гномах рудознатцев. Тех, кто старательно пробивается в поисках золота через черные недра уснувших гор.
    Старик грел руки у огня, который иногда высовывал красный, теплый язык свой из за неплотно прикрытой дверцы.
    Печка нагрелась и теперь слегка потрескивала, добрела телом чугунным и в комнате разошелся по углам дух некоего довольства.
    Старик грелся, а печка в это время разговаривала с горевшем в ней огнем. Огонь казался ей кем то очень близким, совсем своим, принадлежащим прежде всего ей. Как например, принадлежал бы ей, ее собственный ребенок, если бы он был у нее.
   Если огонь затихал в печке, засыпал, казалось печке это утратой, просто бедой казалось.
Набравшись сил и повертевшись там как следует по всем углам чугунного тела печки, огонь просил ее:
   -Приоткрой ка дверцу чуть больше, мама. Хочу я на мир вокруг посмотреть как следует.
Скучно мне выбегать наружу через закопченые каменные трубы, где холод так силен, что мне не побороть его.
   -Нельзя, - говорила старая печь, знаю тебя, тебе бы только нашалить, а я расхлебывай потом!
  - Я только одним глазком гляну и сразу назад, к тебе мама...
Долго он просил, а печь все отказывала.
    Наконец, старик согрелся и ушел на свою лежанку, там он повозился среди тряпья немного и затих, уснул.
   Печка вдруг открыла свою, прежде закрытую дверцу, в которую тут же выпал один единственный красный уголёк. Уголёк затрещал и выпустил ростки. Ростки укоренились в лёгких ворсинках ковра, что разлёгся у самой печи.
   -Ах, что б тебя, пожар!- завопила печь, но огонек уж скоро пустил корни и зашипел жадно.
   Если бы печь могла крикнуть старику, она бы крикнула ему, что бы он проснулся, да окатил шалуна ледяной водой из жестяного ведра, стоявшего на всякий случай близко от печки. Но старик спал. Он только прилёг на минуту, да вдруг провалился в лёгкий и светлый сон, какие они бывают, когда устанешь, но спать еще не думаешь.
   -Вот такой я большой да сильный- заорал по своему возгордившийся  огонь, обнимая все, что не попалось ему на пути. Даже печка мать испугалась сынка и сжалась в уголке, старая и черная от сажи, неказисто поставила она свои кривые ножки в стороны. По сравнению с огнем стала она казаться слабой и маленькой. Раньше, могла она просто закрыть дверцу и унять всякое движение огня внутри, теперь же самой бы ей не расплавится, не быть раздавленной упавшими стропилами.
    Стало уже совсем жарко в комнате, сладкий дымок полетел к старику, отчего тот проснулся, закалялся. Хватился было старик за ведро, да поздно уже. Бочку воды вылить бы, да  и той теперь мало. Выбежал старик на двор, на осклизлую глину, в которой прилипли ржавые листики прошедшего августа.Поскользнулся, поднялся и побежал к колодцу, тут уж и соседи навстречу выбежали. Смотрят, кричат, каждый свое советует, а что теперь толку, от дома одни угли остались. Подымило немного да и все, не все же гореть, охладело пламя.
    После, разгребая головешки и роясь в сырых золе и пепле нашли сплавленную печь, она была похожа на женщину некрасивым, рябым лицом, открывшую рот в неслышным никому крике.

02.2025г.