Не чужой

      
      Есть в  моей биографии странная история.   Происшествие,  оставившее  в   детской  душе  долгий след  и светлую  боль.   Тогда  я,  десятилетний мальчишка, ощутил всю ответственность за себя, за то, что я есть на свете,  за  мать,  бабушку,  за незнакомых мне  людей. Тогда я поумнел,  понял, что жить на свете  -  счастье, и что быть счастливыми  дано  не всем.

    История эта долгая.   Она имеет отношение к моему счастью. Я вижу  тут  вмешательство  совсем  непонятных  сил.    Из тех, что видно у каждого  на роду  написаны. Она возникла неприметно,  необъяснимо и развивалась вместе со мной. Не знаю, вызовет ли этот рассказ у  вас интерес. На самом деле, тут есть про что рассказать. Жизнь штука  долгая, сложная.   Годы как верстовые столбы, но лучше  всего помнишь начало пути, детство.
   Тормошу память. Дом у горы. Тысячи раз проходил сквозь ворота, помню, они дощатые. огромные, серые от дождей. Краски на них отродясь не  бывало. Но четко вспоминаю у них  щеколду, тяжелую красивую темную кованую ручку.  До нее маленькому было трудно дотянуться, висит высоко. Помнится  еще, как  легко,  к огромному неудовольствию бабушки,  мог выпрыгнуть  через окно:  она тебя  дома за стол зовет, а ты уже на улице! Выскочить  так, через открытое  окошко  –  привилегия детства.
     То, что случилось со мной, для кого-то  лишь маленький эпизод,  а для меня незабываемое событие.  Есть вещи,  которые вообще не подходят ни под какую классификацию.  Из  тех, что бывают всегда или не случаются никогда. Не будешь же ты классифицировать  Солнце,  если ты не астроном,  а обычный человек.  А это Солнце,  оно согревает всех своим живым  пламенем. Всех, все миллиарды лет, все миллиарды  людей. Даже где-то в Африке, в Америке, на Андаманских островах. Ты не думаешь об этом, а оно  связано с тобой со времени  зарождения жизни на земле. Что-то было такое   в далеком каменном  веке, оно  светило и древним шумерам, и финикийцам, и что перешло к нам?.. И что без этого не было бы меня и тебя.  Это бескорыстие,  обращенное к любому существу,  к самой сути жизни. Оно всегда оказывается к месту. Сияло  над Древним Римом, Грецией, жив его свет и сейчас, -  бескорыстие, длиною  в каждую человеческую жизнь. Для всех на свете одно, это самое бескорыстие.  Оно составная часть природы , и иногда ярко проявляется в нас.  И мне это стало понятно,  вот о чем я раздумываю наедине с собою,  глядя на обточенные рекой  камни, голубое небо, облака. Есть всему причина. 

     Может, это покажется слишком просто,  может, рассуждение совсем не затронет вас.  Пройдет мимо вашей души. Не бывает.
    Не разубеждайте меня. Не всем дано быть философами. Оставайтесь при своем мнении.

    Мы все живем для своих близких, для родных.  Только ли? Мысль, которая у меня, легко вызывает  слезы.  Это самое трудное чувство, быть благодарными за  бескорыстие.


   Было лето. В тот год, пятьдесят шестой, июль был жарким,  солнце палило, земля на горке за домом растрескалась, а трава на горе  стала сухой, желтой и колкой, как шуба  у ежика. Мимо нашего дома через горку шла тропинка, короткий путь на Уфимку, на бумажную фабрику,  второе по величине  предприятие в городе. Было  привычным делом, что мимо меня по тропке все время шли люди, из пригорода в центр и обратно. Город небольшой,  однако  у нас крупный металлургический завод, еще несколько  мелких предприятий.   Впрочем,  это  мне   было совсем неважно. 
   Мама работала на заводе,  в одном из вспомогательных цехов. Зарплата   невеликая. Бабушка наша старая,  таких  на работу не берут, она опекает меня.  Мы перебиваемся с хлеба на воду. Нас трое в  семье: я. бабушка и мама, но работает только мать. Трудно живем.  Обычно дома  постные щи, черный хлеб, иногда стакан молока,  иногда даже  буханка  белого хлеба,  сахар, полкило печенья из магазина - вот  все гастрономические изыски  Каждая копейка  на  учете. Какие-то медные две или три копейки, или блестящие как серебро, монетки покрупнее, до сих пор помню, как держал их в руке. Я уже  тогда знал им цену.

    Это был обычный день.  Двое, мужчина и женщина,  остановились возле дома. рассматривая  меня. Женщину  я узнал.  Она в больнице врачом работает. Я  вдруг услышал:
 –  Коля, милок, вынеси воды попить. Жарко.
–  Откуда вы знаете, как меня зовут?
–  Соседка нам  сказала.
   Я побежал  в дом, вынес ковш и алюминиевую  кружку.  Женщина внимательно их осмотрела, сказала мужчине: – Пей! – и заговорила со мной:
–  Как учишься?  В четвертый перешел?  Знаю я Клавдию Михайловну, твою учительницу.  Мы друзья, она много рассказывала нам о тебе. Меня Анна Владимировна зовут, а  это  Валентин Дмитрич.
 –  Клавдию Михайловну мы  любим.
–   Вот-вот, она хорошая учительница, много о вашем классе рассказывает.
    Валентин Дмитрич выпил полкружки, выплеснул остальное  на траву у дома. Не слишком, видно, хотел пить. А женщина вовсе пить не стала.  А я так и стоял с водой в ковше.
   Разглядывал их. Незнакомые, красивые люди.
  Возвращая кружку, Анна Владимировна подала с ней бумажку, три рубля: –  Это, тебе, Коля, в кино сходишь.
 –  Нет-нет, что вы! –закричал я, - не надо!  Нет-нет!
 –  Ну что ты так! В кино-то ходишь?
 –  Я книжки  читаю. Я во взрослой библиотеке записан.
 – А что читаешь? – вступил  в разговор мужчина.
–  Майн Рида, Джека Лондона, Беляева.
 –   Приходи в гости. У нас дома много хороших книг. Я зам. директора на  бумажной фабрике. Приходи, я тебе фабрику покажу. Зови, Анна Владимировна, Колю в гости.
–  Спасибо, маму спрошу,  приду.
–  Тебе, как мы живем, покажем. На Уфимке все знают, где  живем. И мама твоя нас знает, отпустит. А лучше приходи с  мамой вдвоем.

    Я весь день находился под впечатлением  этого  разговора. Какие люди обо мне знают!   
    Бабушка не  поняла ничего, А мама как видно  расстроилась, узнав о происшествии:
 –  Не пойду  я никуда.
Ей, как понял я, это оказалось не по душе.
 –  Понравились они тебе?   Правильно, что ты деньги не взял. Я  сама тебе денег на кино дам. Не обеднеем.
 –  А Анна эта Владимировна тебе понравилась?  Ишь, чего придумали, ребенка к себе заманивать. Она к чему  подговаривается?
    Что это значит, я не понимал. А мать заподозрила неладное.
–   Мам, они  меня с тобой вместе в гости зовут. Люди хорошие.
–  Хорошие, да нам не ровня. О чем  беседу с ними вести? Они же интеллигенция.
–  Ну, и что, мама. Вырасту, я тоже  интеллигенция  буду. После школы в институт пойду.

        Я  стазу  не мог оценить  происшедшее. Уже спустя два дня они пришли к нам в гости.   Это буквально ошарашило мать.  Мать вдруг  смутилась. Нечего  собрать на стол.
–  Ничего не надо, Мария Васильевна. Мы  ненадолго. Коле подарок принесли.
    Мать пришла  с работы уставшая, она была  в простом будничном платье, а гости шибко  нарядные. У таких каждый день праздник.
      Разговор, естественно,  сразу же зашел обо  мне.   Они отдали  маме большой сверток.   Та сказала: – Выйди, Коленька, в  сени,  переоденься. Сперва руки помой.
   
       В свертке были трусы, майка, рубашка, и для меня, как для взрослого, лежали длинные черные брюки, калашнины у них с  отворотами.   Впервые я   надел трусы. Все на мне теперь как у настоящего  мужика, чистые  рубашка с майкой, трусы, брюки.  Обходился же раньше  без всего этого. Без трусов и майки.   Как с неба все свалилось.

  Гости смотрели на меня. Бабушка  ахнула:
–  Господи, какой красавец вырос!
Бабушка  гостей знала.  Она около десятка лет служила домработницей у директора завода.
  - Я Вас помню хорошо,  Вы когда к директору приходили,  меня хвалили, что хорошо,  вкусно  готовлю.
  Мама сказала: - Валентин Дмитрич, Анна Владимировна, спасибо вам. Будет получка, в  окончательный я с вами рассчитаюсь... 
–  Ну что ты, Марья Васильевна, мы ни копейки не  возьмем.   Клава, Клавдия Михайловна, надоумила нас  к вам  прийти.
–  Валя, – обратилась она к мужу, –  а мы сандалии Коле  не купили. Сандалии  и носки. Чтобы в кино ходить. Это в следующий раз.
–  Мы с мужем решили, опеку над ним возьмем.  Пусть  он у нас  вроде свой будет.
Так я стал им на долгие годы вроде свой.

   У мамы на глазах выступили слезы.  И  вдруг слезы выступили на глазах гостьи.
–  Знаете,  Марья Васильевна, родных, близких у нас нет, детей нет,  и сил нет терпеть одиночество. Так хочется, чтобы в стенах  детский голосок зазвучал.  Приходите с  Коленькой.
 
     Как только гости ушли, заговорила  бабка:  – Откуда это они узнали, что ты без отца у нас растешь?
–  Клавдия  Михайловна ей рассказала. Подружки они.
–  Клавдия Михайловна твоя, как меня встретит, так тебя расхваливает. Бабы  маленьких мальчишек больше, чем девчонок, любят. Нахваливает. Вон Валерка тоже безотцовщина.
Забиякой растет. О нем помалкивает.
–  Да не хвалит Клавдия Михайловна меня...
     Через день маме на работе передали носки, сандалии  и книжку «Голова профессора Доуэля». Новенькую. А мы неожиданно узнали,  что у Клавдии Михайловны нет детей. Одна, без мужа,   с родителями живет. Как это? Сколько же их, душ неприкаянных?

    Смогли новые друзья переломить мамино  сердце. Удалось ли маме целиком понять их?    Вроде стали они нам  ближе.  Я стал бывать, пропадать у них по воскресеньям. У меня появилась обязанность пересказывать книжки  Владимиру Дмитриевичу.  Я это честно делал.  Он всей фабрикой руководит,  ему некогда книжки читать.  Иногда  Анна Владимировна помогала.  Я старался и был горд собой.   Со мной обо всем говорили.  Я помню свой первый успех,  когда пересказал им Дубровского с глазами, полными слез.   Анна Владимировна взялась после этого книжку  перечитывать.   Я  стал  им нужен. У них дома два огромных книжных шкафа, я почти все перечитал.  С Куприным у них познакомился, с Лесковым,  со многими.  Домой книжки  можно было брать с разрешения.  Я должен был пересказывать  книжки,  а Владимир. Дмитриевич,  к примеру,  Достоевского не любил.  Так и  остался Достоевский в стороне.
   Скажу, что мои сородители привили вкус к чтению. Они говорили, что мне надо готовиться к поступлению на факультет  журналистики университета  Но у меня это вызывало ужас, мне казалось, что это выше моих сил, хотя я стал самый известный говорун в школе.

   Бабушка и мама ни разу со мной умные  разговоры не вели. Говорили о дровах, об огороде.  Пересказывали местные новости,  Зачем  им книжки, они ведь не  учителя.
   Как-то само собой вышло, что новые наши знакомые стали самые любимые люди. Со мной же   больше всего о книжках и говорили. Прежде всего,  сами много читали, а потом меня спрашивали, что мне понравилось.  Когда  я  говорил, что скучная книга,  говорили, что и  такие надо читать. Не раз я получал книги в  подарок. Больше всего мне в детстве  все-таки нравились сказки читать  и про путешествия. Потом, читая Тургенева, я вдруг спросил моих приемных родителей, зачем Иван Сергеевич книжки писал, - читаешь и  все понятно. Видишь, обыкновенная жизнь. Вот скажем, Гончаров, «Обломов», и та же «Обыкновенная история»,  или «Слепой музыкант», «Дети подземелья». - Думать, оказывается, надо над книжками,  - сказал Владимир Дмитриевич.  Втроем думали.  Интересные мы, люди.

      Они и в самом деле полюбили меня.  Их больше чем мать, интересовали мои проблемы, Спрашивали,  как ко мне относятся ребята.  Я  сказал, что никому не рассказываю, что бываю на Уфимке. 
       Уфимка –  это другой мир. Но со здешними ребятами я познакомился, и  слухи обо мне поползи. Будто я сын Валентина Дмитриевича. Рассказал ему, он покраснел и обрадовался.
   – Ну, сын, так сын. Это наше  с тобой дело. Можешь нас папой  с мамой звать. Давно пора.
   Конечно, он мой приемный отец.  Его легко папой называть.  А Анну Владимировну  мамой не назовешь. Только по имени-отчеству. Ее все так зовут, ей привычно.
    Мы ходили втроем в кино. Слухи укрепились.
    Они решили поехать   летом на отдых, на юг и захотели взять меня с собой,  Это было уже в девятом классе, но я отказался, зачем им обуза.  Вернее, я перешел уже в десятый класс и понимал что к чему.  Меня уже не тяготила зависимость от них.  Помню, как с нетерпением  ждал их возвращения.  В тот же день прибежал к ним. Отец спросил:
 –  Скучал?  Зря дома  остался, какие там  девчонки классные!
 –  А  я  в ответ:  –  Надо будет,  здесь найду.
У нас с  отцом  появились  и такие разговоры: –  Скоро вылетишь из-под нашего крыла...

***
     Они по-прежнему просто приходили и оставляли вещи.   Свитер,  шапку, и просили, чтобы  в них приходил.  Говорили, что так я им ближе, что так я им больше  сын.  Я постепенно  стал таковым. Но планеты все же вращаются по своим орбитам. Мы с мамой  могли у них часто бывать. А я держал данное  себе слово не рассказывать о семейных заботах. И скоро понял, чей я сын.
    
     Даже мама забыла, что они интеллигенция.  А про меня люди стали говорить, что я начитанный интеллигентный парень.   Эта странная дружба длилась до тех пор, пока я не уехал из поселка учиться в город. Для меня  это было трудное время.
    Они не раз звали меня к себе, у них жить. Да, я  был  им  уже по всему приемный сын. Мог бы уйти в их семью. А я не мог.   Подкидыш я, что ни говори. Вот так  жил.

    Окончил институт, остался в городе,  скоро женился.   Жил в большом городе. К ним приезжал  не раз.  Заботливые они. Постарели, но все хотели помочь,  а это мучило меня. Вроде, кто я им? Даже не седьмая вода на киселе.  Вот так  родилась у меня мысль о Солнце.  В каждой душе оно должно гореть.
    Я городской житель.    Двое детей у меня. Привозил не раз показывать всем своих орлят.  Радость, счастье. Помню, как дети, –  старшему пять,  дочери три,  – у них с рук не слезали. У бабушки Анны слезы. Дед Валентин примчался из магазина с игрушками. Грузовая машина, кукла для дочери. А Анна Владимировна принялась тогда кашу варить.
 
    Дышалось легко. 
 – Ты, Коля, с нами всегда был. Помни о нас.

  Все годы не прерывалась  эта связь. Я дарил им себя... я любил их, как своих родных.