Она была

единственно возможной для него.
Когда ее не стало, все застыло,
Рассвет, ему казалось, пахнет мылом,
А море солью, только и всего.
Ему казалось, если не менять,
Не нарушать былую установку:
Будильник, щётка, тапочки, ветровка,
То жизнь вернётся на круги своя.
Он никогда не жалился другим,
Не утешал себя бойцовским духом,
Не видел снов: земля была ли пухом
Ей в царствии покоя и любви,
Хранила ли она ЕГО покой?
При свете педантично всё - как прежде:
На полках - книги, вешалки - с одеждой,
Аквариум с рыбешкой золотой...
Без света. Только в мареве свечей,
Почудилось, что первые наброски,
Колючие, сухие отморозки
Готовы брызнуть из больных очей.
Он плакал долго навзничь и навзрыд,
Но слезы не давали облегченья,
Плясали тени яркого свеченья,
Обыгрывая стены и ковры.
Невыносимы панцирь и хребет,
И фото вместе, бывшее в затворе;
Он плакал от осознанного горя,
В котором только что признался сам себе.