Недаром символ счастья с выщербом подкова

Сидел. Читал. И мир воображенья,
как диафильм, перед глазами плыл.
Практиковала дама наважденья,
а господин за ней, как котик, семенил.

Из форточки донёсся смачный запах.
Соседи жарят рыбу —  гонг желёз.
Я словно кот облизывающий лапу,
теперь мне точно не до книжных грёз.

Я вспомнил бабушкину кухню. Дым  на кухне.
И судаков на сковородке. И муку.
Переворачивай. Воот. Так. Смотри не бухни.
Сейчас нажатого добавим чесночку.

Не знаю сколько я перескочил от прошлой сцены,
наверно три десятка с хвостиком прошло.
Тут и кастрюли с казанами словно термы.
Воспоминания — сквозь мутное стекло.

Смешались многие разы в одну картинку.
Давно то было и по дням не разобрать.
Те сковородки словно старые пластинки,
теперь в Измайлово, на вернисаже лишь искать.

Чугунные! В них был и вес и крупность.
У них был обстоятельный репертуар.
И сколько б память не меняла линзы крупность
не помню я сегодняшний пожар.

Теперь бегут все. Сковородки как пушинки.
Вчерашний день сгорает в памяти как пух.
И сковородки не скипящие пластинки,
а эмпэтри что не цепляет, гладким, слух.

Неповторимости нет. Трещины. Изьяна.
Наполировано всё, как передний зуб.
Витринно слишком. Некорняво. Простеклянно.
И хочется тефаль который груб.

Чтоб это время тоже чем-то помнить!
Чтоб скользкость тоже чем-то ухватить!
Евроремонтность современных комнат
во что-то рыбное с чесночным превратить.

Покоцать паттерны и гладкость ламината,
чтоб как паркет он чуть потёрт был и скрипел.
И чтоб раппОрт сцен жизни, как константа,
никак сходиться целым не хотел.

Возможно я как самовар с патиной
завидую электро быстроте,
и мне обидно что зарос я паутиной,
и завистью к издельям в чистоте.

Так говорят везде. Их век — их Слово!
А я люблю чугунную шагрень.
Недаром символ счастья с выщербом подкова,
трусцой процокавшая век: нооочь-деень, нооочь-деень.