Попутчики

Путешествие из Крыма в Москву

                Перемещение в пространстве обогащает опыт
                и спрессовывает время, делая его ёмким.
                «Лавр», Е. Водолазкин

Вагон

Всё хорошее когда-нибудь кончается. Это только дети, да и то, лишь те, кому повезло родиться в дружной, любящей семье, думают, что хорошее – бесконечно. Скорее всего, они об этом и не думают, просто живут и радуются.
Со взрослыми всё иначе. Они точно знают, что у всего, имеющего начало, особенно у хорошего, есть конец. Закончились и наши зимние каникулы. Свидетельством тому были два плацкартных билета вкусного абрикосового цвета.  Цвет, думаю, был специально таким ярким, чтобы подсластить нам неприятную пилюлю, потому что все купейные места в нашем направлении уже были проданы, а те, что нам достались в вагоне второго класса, оба оказались верхними. Оставалось надеяться на лояльных соседей с нижних полок, иначе пришлось бы пролежать тридцать пять часов на коротковатых узеньких полочках, подобно тюленям с холодных уступов Командорских островов.
Проводница, представившаяся Алёной, прошла по вагону и в каждом отсеке словно мантру повторила заклинание:
– Во-первых, в нашем вагоне есть два туалета, пожалуйста, не засоряйте унитаз посторонними предметами, иначе насос не справится с задачей; во-вторых, в семь часов утра будем ехать по Мосту, всем – лежать, по вагону не шастать, иначе камеры, которые повсюду в вагоне, вас засекут (о возможных последствиях она сообщать не стала); в-третьих, постельное бельё разнесу тогда, когда повторно проведу проверку наличия пассажиров, вдруг, кто-то успеет улизнуть, зачем же бельё зря расходовать; и, в-четвертых, – сообщила наконец, проводник Алёна – будут по вагону ходить незнакомые люди в форме проводников, не обращайте внимания, это – помощники.
Мы, как и все соседи, вежливо покивали, давая понять, что всё усвоили и запомнили. Как оказалось, умный Штирлиц был прав, сообщая важную информацию в конце разговора, потому, что хоть все и кивали понимающе, уже через полчаса ближайший к нашему отсеку туалет был забит туалетной бумагой и его насос требовал вмешательства опытного проводника или, на худой конец, какой-нибудь палки.
Вагон наш, оказался довольно пожилым, не смотря на первое приятное впечатление и вполне современные дивайсы, украшающие его псевдодеревянные стены. О современности транспортного средства говорило многое. Электронное табло над дверью напоминало пассажирам куда они едут, текщий день и год, а, кроме того, более-менее точное время суток. Каждый мог свериться со своим билетом или телефоном и проверить информацию. Напротив купе проводницы Алены висело информационное табло, сияющее молочным светом. Информации на нём никакой не было, оно висело просто для красоты и дополнительного освещения. В уютном загашничке у дальнего от нас туалета, под  самым потолком была прикреплена табличка, сообщающая почему-то по-английски, что этот вагон в 2019 году был награжден «REDDOT – Красной точкой» за дизайн. Что за точка такая, я не знала, но почему надпись была на английском, догадалась. Не смотря на довольно удобный и продуманный  интерьер, слегка напоминавший детскую игровую площадку, в вагоне как-то все поскрипывало и потрескивало в неожиданных местах. Вагону не удобно было хвастаться на русском какой-то «Красной точкой», хорошо ещё, что не пресловутой Красной кнопкой. Не медаль же, в самом деле.

Необыкновенные попутчицы
Часть 1

Наш вагон, погромыхивая на стыках, катился в ночь, «в неведомость» и мы, естественно,  катились вместе с вагоном. Поскольку наше путешествие началось в полвторого ночи, рассиживаться было ни к чему. Отдуваясь и постанывая, мы, с серьёзным усилием штангистов,  запихнули тяжеленные чемоданы на самые верхние, третьи полки и, с сожалением поглядывая на пустые нижние, взобрались на свои. Муж, измученный чемоданами, уснул сразу, а я впала в приятную железнодорожную кому.
Разбудил меня звук голосов и непрекращающийся противный шорох полиэтиленовых пакетов. Я мысленно послала своё крайнее неодобрение в 1956 год, когда в моей стране появился пластик и все его производные. Народ внизу и не думал успокаиваться, две женщины, судя по голосам, начали какой-то разговор, переходящий с полушепота на свистящий шепот и вскрикивания. Потом услышала тихонькое журчание, судя по всему, кто-то внизу писал в горшок. Я догадалась, что у нас появились особенные попутчики. Поразмышляв над этим и строго поворчав что-то нечленораздельное себе под нос для самоуважения и порядка, я снова провалилась в дремоту. Дорога впереди была длинная, и я решила проснуться не раньше десяти утра.
Проснулась я от тишины и первым делом увидела лицо мужа. Он заметил моё движение и внимательно посмотрел на меня, пытаясь понять, это я во сне дрыгаю ногами и руками или уже проснулась. Мы встретились взглядами и моргнули друг другу в знак приветствия. Электричество в вагоне ещё не было включено, светились лишь похожие на черточки светильники у самого пола. Снаружи в вагонные окна вползало серым тусклым светом утро, на уровне наших полок вообще был полумрак. Я с размаху посмотрела вниз, на нижнюю полку, по диагонали от моей.
Там лежал ангел. Не то что бы «обычный» ангел – андрогин с крыльями, но темноволосая девушка, практически девочка, с распахнутыми в пространство темными глазами и безмятежной  лёгкой улыбкой на припухших губах. Мне даже стало как-то неловко вторгаться в её улыбающееся пространство. Я нырнула к себе на полку и протёрла глаза, так как ещё не вполне проснулась. Потом вынырнула обратно и доброжелательно сказала:
– Доброе утро!
Девочка медленно нашла меня взглядом, не снимая улыбки, и так же медленно произнесла, с усилием выталкивая слова розовым языком:
 – Доброе утро.
Уже потом, окончательно проснувшись и умывшись, я заметила сжатые в странные кулачки тонкие длинные пальцы рук, носок правой ноги в толстой гипсовой скорлупе и тоненькую, хрупкую правую ступню, высовывающуюся из-под белой вагонной простынки. Вскоре мы услышали, что девочку зовут Женя, она вместе с бабушкой направляется в подмосковную клинику снимать гипс.
По их говору было понятно, что они откуда-то с юга Украины. Мятая страница газеты «КП», которую бабушка использовала вместо салфетки во время завтрака, сообщила мне, что они живут на территории, недавно отошедшей к России и ещё, что они – сельские жители. Только в сёлах газета – до сих пор вполне нормальный обёрточный материал, одинаково годный для завоачивания всего – куска сала или, скажем, запасных тапок. Кстати сказать, материал вполне себе экологичный и безвредный, так как вместе с громоздкими газетными линотипами в прошлое канула и ядовитая черная краска, содержащая свинец, которой ещё не так дано печатали все газеты мира.
Мы с мужем, понимая нетривиальность ситуации, старались сосуществовать с попутчицами максимально деликатно. Муж, отлежав бока, выходил в более широкую часть коридора и стоял там, вводя в заблуждение пассажиров. Они думали, что он формирует очередь в туалет, поэтому гурьбой бегали в тот, что был в дальнем конце вагона. Я же наслаждалась чтением. Дочь дала мне в дорогу томик Рекса Стаута в мягкой обложке и оказалось, к моему удивлению и радости, этот детектив я ещё не читала. В первые сутки нашего путешествия мы практически не общались с соседками. Кроме нашего вежливого: «Позвольте нам позавтракать за столом» и доброжелательного: «Сидайтэ, посыдьте внызу. Тут удобнише» – со стороны бабушки Ирины, разговоров практически не было. Женя лежала, улыбалась, что-то слушала через наушники и иногда начинала вертеть головой и размахивать руками с растопыренными в разные стороны пальцами. Я почему-то подумала, вероятно, это она так танцует под неслышную нам музыку.

Все остальные

Наш поезд катил себе и катил по южнорусской равнине, тусклой и унылой, отдавшей все краски ушедшему лету. Лишь поля озимых вторгались в этот монохромный пейзаж заплатами мягкого зеленого цвета, обещая будущую весну.
Если рассматривать весь наш вагон в целом, со всеми кто в нём ехал, то нам повезло. Вагон исправно выполнял свои обязательства перед пассажирами: кондиционеры регулярно проветривали воздух, вода в умывальниках из кранов лилась и даже была горячая, электричество светило, розетки для зарядки заряжали телефоны всех желающих. Пассажиры тоже собрались ничего, нормальные. Народ всё больше был смирный, видимо, нагулявшийся и уставший, сказывались прошедшие праздники. Маленьких детей, которым кроме как плачем и криком, выразить эмоции нечем, в вагоне не было. Не было и здоровенных мужиков, храпящих как паровозы, а те что и были, были тихи и невинны как младенцы. Торопливой толпой человек десять выбегало на перроны наших долгих стоянок, чтобы срочно вдохнуть сигаретный дым из индивидуальных сигарет.  Среди курильщиков были три женщины. Они выделялись куртками иного, отличного от мужского черного, цвета. Две из них имели довольно разухабистый вид. Они с интересом поглядывали по сторонам, видимо, для них праздники ещё продолжались. Двое пассажиров затягивались вейпом, стыдливо пряча дивайсы в кулаке. Я представила, вот бы все эти пассажиры были поклонниками не табачного дыма, а ЗОЖ. Как остановка – выбегали бы на перрон и, ну, приседать, бегать на месте, махать руками и обливаться холодной водой. Вот это было бы зрелище! А так, стоят задумчивые и унылые, практически все в черном, как вороны, и судорожно втягивают сероватый дым. И без них всё вокруг бесснежно, серо и не интересно.
На верхней боковой полке, прямо у моих ног, если я лежала, спал молодой мужчина. У него была красивая, хорошей лепки голова, высокий лоб, переходящий в слегка наметившуюся лысину, холёная борода и длинные бледные пальцы рук, которые он сложил на груди как покойник.  Если глядеть на него искоса, расфокусированным взглядом, он здорово напоминал Николая II. Я порадовалась за него, поскольку впервые видела человека, который мог вот так, в одной позе и не шелохнувшись, пролежать, проспать двенадцать часов подряд. Мне представилось, что он офисный руководитель среднего звена. Не женатый, поскольку был очень спокоен, опрятен и в дорогу из еды захватил лишь пакет чернослива или крупного изюма, арахис в яркой банке и спортивную бутылку с неопознанным напитком. Окончательно меня убедил кофе в фильтр-пакетике, который он заварил себе утром. Я сглотнула слюну, так как забыла взять молотого кофе в дорогу, а суррогатные «3 в 1» меня никак не удовлетворяли.
На нижней боковой, сразу под «Николаем II», ехала женщина неопределенного возраста, что-то между сорока пятью и семидесятью. Волосы на её голове были как бы в шоке от перенесённого перманента и оттого торчали во все стороны, не обращая внимания на тяжелый обруч, призванный сдерживать их эмоции. Это делало её похожей на жертву электрического разряда. Всё пространство под её полкой было забито сумками и пакетами, впрочем, у нас самих на двоих было четыре места багажа, так что я на это почти не обращала внимания. Зато я обратила внимание на коричневую махровую салфетку с надписью «23 февраля», которую она использовала во время завтрака. То ли какой-то недовольный мужчина вернул ей подарок, то ли она отобрала у мужа полезную в дороге вещь, то ли ей было всё равно, что там написано, ведь на качестве махры надпись не сказывалась и функциональность предмета не нарушалась. Впрочем, женщина была толково экипирована. У неё, в отличие от нас, с собой был даже складной ножичек с розовой пластмассовой ручкой и красная кружка с персональной чайной ложечкой. Я устыдилась, так как захватила в дорогу брутальный кухонный ножик, способный проткнуть чью-то грудь навылет. Своим изящным ножичком она мелко крошила яблоко на свою «мужскую» салфетку, обрезая подгнивший бок несчастного плода. Вероятно, подумала я, эта женщина была выше всяких мелких условностей бытия или довольно долго едет, раз яблоко успело испортиться.
В соседнем отсеке, первом от входа, на нижней боковой полке ехал мужчина, внешность которого надолго приковала моё внимание. Он положительно мне кого-то напоминал. Не сразу до меня дошло, кого. До этого случая я думала, что Питер Брейгель старший, изображая своих современников, здорово кренился в сторону карикатуры, и образы его героев – плод изощрённого вымысла художника. Но вот смотрю на пассажира с предпоследнего в вагоне места и понимаю, нет, не вымысел все эти грубые и уродливые средневековые горожане. Пассажиру было лет под пятьдесят, он был не брит. С зубами или прикусом тоже было не всё в порядке. Далеко выступающий вперёд под запавшим ртом подбородок силился дотянуться до свисающего вниз крючковатого носа. Затылок был плоским и сразу переходил в шею, к тому же от него несло сложным миксом немытого со средних веков тела и валенок дворника. Он очень колоритно ел. Половину жареного цыпленка мужчина держал всей пятернёй, откусывал большие куски и долго пережёвывал, размахивая подбородком из стороны в сторону. При этом он был довольно прилично одет и обут. Во время полуденного сна пассажир свалился с полки и от смущения и досады разразился придушенным матом, окончательно помещая себя в ячейку моей памяти под названием «Натурщик Брейгеля». Впрочем, всё оказалось не таким однозначным.
 На моей полке было довольно темно, поэтому я всё время вертелась, пытаясь найти лучшее освещение. Бледные страницы дешевого томика «pocket book», который я читала, слишком напрягали зрение. Лежа на животе, я развернулась головой к светильнику, а значит, к проходу, и среди общего вагонного шума вдруг услышала: «Tertium non datur – третьего не дано!» Я отнюдь не знаток латыни, но несколько выражений моя память, всё же, хранит. Это – одно из немногих. Фразу произнёс именно он, тот самый «Натурщик Брейгеля». Как интересно! Вскоре, даже не вслушиваясь, я поняла, что язык у него подвешен как следует. Не смотря на некоторую шепелявость, он бойко беседовал о чём-то в соседями и даже вызывал их одобрительный смех. Окончательно меня сразил пассаж, который он послал по телефону какой-то женщине. С какими-то воркующими нотками в голосе и ласковым придыханием он произнёс:
– Не волнуйся! Я же чемпион! Всё сделаю, моя принцесса!
На подъезде к Москве он заторопился и раньше всех остальных пассажиров оделся, собрался и ушёл в тамбур, унося с собой свой специфический запах и загадку.

Необыкновенные попутчицы
Часть 2

Ночью я проснулась от дребезжащего звука где-то вверху, над полкой мужа. В поезде было довольно тихо, но именно над нами что-то не громко, но назойливо хрустело, шуршало и звенело. Я попыталась устранить противный звук, но вскоре поняла, что виноват вагон, а не мой чемодан. Где-то вверху, между кровлей и потолком какой-то вагонный домовой мял и комкал алюминевую фольгу и пергаментную бумагу. Возможно, он тоже решил перекусить захваченными в дорогу припасами. Делать было нечего,  я принялась вспоминать любимые стихи, что делаю всегда, когда у меня бессонница. Это нисколько не помогает, поскольку я иногда забываю строчку или слово и, пытаясь вспомнить, выбиваю сон из головы напрочь. Порой доходит до того, что включаю телефон и ищу нужную строчку в интернете. Но привычка, есть привычка, куда деваться… Вспомнилось любимое:
Купить  билет в неведомость куда-то.
Пусть мчится поезд. Догорает день.
Пусть возникают в зареве заката
Набеги городов и деревень;
Холмов и рек, и новорусских вотчин,
И хуторов заброшенных уже,
Где крайний дом забит и скособочен,
И лишь журавль стоит настороже.
И наступают сумерки, чтоб комкать,
Сбивать в квадрат и скатывать в овал
Многообразность, контурность и ломкость,
Которые закат обрисовал.
Чтоб поезд мчался сумрачною бездной,
Катился по неведомым местам,
Где за окном лишь пригоршни созвездий,
Разбросанные бытом тут и там.
Где за стеклом лишь очертанья веток,
А на стекле, внезапно, как сполох,
Мое лицо, похожее на слепок
Случайности, захваченной врасплох.
Его написал самобытный поэт из города Орска, Владимир Шадрин. Я очень люблю его стихи, каждое для меня как радостное чудо. А вот это, «Поезд», как нельзя лучше подходило к ситуации. Поезд летел в ночи. Мимо проплывали чернеющие поля, поблёскивали огоньками сёла и полустанки, проносились со свистом встречные поезда. Я смотрела в окно сквозь своё отражение, и ни о чём не думала.
Со своими соседками мы разговорились лишь на вторые сутки. Бабушка куда-то ушла, а Женя не могла дотянуться до лежащего на столе телефона. Она вежливо извинилась и попросила подать ей телефон, поскольку бабушки нет рядом. Я поспешила помочь. Женя сказала:
– Спасибо,– и улыбнулась.  Помолчала и продолжила – Меня Женей зовут. Мне шестнадцать лет, скоро будет семнадцать.
 Я это уже поняла раньше, из разговора бабушки с соседкой, но решив продолжить разговор, спросила:
– Ты хорошо учишься? (дурацкий, если честно, вопрос) Скоро школу закончишь?
– Нет, – ответила Женя, – у меня тройки и четвёрки есть, а пятёрок нет, но я уже окончила школу. Девять классов – и, сделав короткую паузу, спросила, – а сколько вам лет?
 Я ответила, что мне немного больше, чем ей.
–  Семнадцать? –  спросила Женя озадаченно.
–  Нет, – рассмеялась я, –  немного больше. Мне столько же сколько тебе, нужно всего лишь цифры поменять местами, – закрутила я интригу. Женя подумала немного и отгадала загадку:
– Шестьдесят один? А моей бабушке шестьдесят два.
Бабушка у Жени была рослая, крупная, я по сравнению с ней выглядела примерно как фокстерьер рядом с сенбернаром. К тому же я, сама удивляясь своим способностям, довольно легко сновала вверх-вниз по лесенке между полками. Видимо это и ввело девочку в заблуждение, впрочем мой возраст никак не сказался на её желании общаться. Она была свободной, общительной и с самого утра уже вовсю щебетала о чем-то с бабушкой, объясняя ей что-то про Алису и планшеты, перечисляя по памяти номера телефонов всех родственников. Как оказалось, у девочки была замечательная память и светлый ум. Она была вежлива и доброжелательна, как и её бабушка. В ней не было никаких комплексов, не смотря на непростые обстоятельства её судьбы.
Посреди нашей с Женей беседы вернулась бабушка и легко включилась в разговор. Вскоре я узнала, что живут они в селе на херсонщине, всего в тридцати километрах от границы с Крымом. У бабушки там большой, устроенный так как ей нужно, дом и хороший участок, на котором она разводит цветы, фрукты и саженцы на продажу. Кроме того у неё на попечении больше сотни кур и она, используя сельский чат, продает яйца военным, расквартированным в селе. Она открыла телефон и стала показывать мне фото прекрасных цветов, которые она разводит: пионов, ирисов, водосборов, тюльпанов и многих других. На фотографиях я видела аккуратный, хорошо обработанный участок, молодой сад и ягодники со множеством растений. Всем этим она занимается одна, так как муж, дедушка Жени, умер от повторного инсульта два года назад. Потом она рассказала о своих внуках, среди которых Женя – старшая и, очевидно, самая любимая. Внуков у бабушки пятеро или даже больше, я не запомнила. Улыбаясь, Бабушка рассказывала, как внуки её любят и защищают от всяческих «обид» со стороны их родителей, бабушкиных детей.
– Меня они в обиду не дадут никому! – смеясь рассказывала Ирина, – Даже самый младший бежит защищать и обнимать, если вдруг мы с сыном спорить начинаем.
Сели наши соседки в вагон в Джанкое, а направлялись в Москву. Оттуда им ещё предстояло добираться на такси до клиники в Солнцево, где должны были снять гипс с правой ноги Жени и провести реабилитацию. Из-за праздников процедуру вынуждены были перенести на целых две недели позже. Гипс наложили после сложной операции, которая длилась пять часов и в результате которой, все основные кости ноги пронизали специальными спицами, так как до этого ступня была сжата «в кулачок». Врачи заново сложили колено и почти до пояса наложили гипс. Поэтому Женя, сидя в коляске напоминала персонаж из фильма «Итальянцы в России». Оказалось, что это была уже шестая операция за Женины шестнадцать лет и бабушка безусловно всегда сопровождала внучку. Я поняла из разговора, что Женю воспитывает родной отец и мачеха. В семье есть еще пятилетняя дочь – Доминика, которая очень любит Женю и с удовольствием ухаживает за сестрой, помогая ей во всём и всегда. О матери не было сказано ни слова, и я решила, что либо она умерла, либо сбежала от больного ДЦП ребенка. Мачеха же вполне заменила Жене маму. Именно она написала письма во все мыслимые, тогда ещё украинские, инстанции и вытребовала квоту на лечение и реабилитацию больной девочки. Правда, в Украине все четыре операции были платными – приходилось платить по двадцать-тридцать тысяч гривен. Зато теперь подключились депутаты и волонтеры, всё стало проще и обходится бесплатно, не считая затрат на проезд и проживание. Впрочем, есть родственники, работающие в Москве, поэтому и с этим стало легче.
Женя внимательно слушала и иногда встревала в разговор. Тогда бабушка спокойно говорила внучке:
– Не влезай в разговор старших, надень наушники и слушай музыку. Женя спокойно и безропотно надевала наушники. Меня вообще впечатлило это их спокойное общение, без сюсюканья, показной жалости или накопившегося раздражения. Они очень хорошо понимали друг друга и вели себя так естественно, что диагноз и состояние девочки уходили на задний план, как-то нивелировались. Бабушка пожаловалась, что за шестнадцать лет уже устала от всех этих поездок, стало подводить здоровье, но она надеется, что теперь Женя, хоть пока и с ходунками, но сможет передвигаться гораздо лучше и вполне самостоятельно.
Я смотрела на этих двух женщин – юную и пожилую,– слушала их разговор и понимала, что передо мной не просто два человека, а воплощение живой Любви. Той, которая долготерпит, милосердствует, не раздражается, не ищет своего, не мыслит зла, всего надеется и всё переносит.
Какое счастье так любить. Какое счастье жить, окруженным такой любовью, даже если ты болен неизлечимой болезнью. Как всем нам, людям, живущим на земле, не хватает настоящей, не показной любви. Я осознанно не ставлю восклицательных знаков, потому что в моих словах нет восторга, в них – грусть.

Необыкновенные попутчицы
Часть 3

Наша беседа с Ириной, так звали бабушку, была скорее похожа на монолог. Ей хотелось пообщаться с кем-нибудь ещё, кроме внучки. Эффект вагонного откровения всегда работает без сбоев, по себе знаю. Мы с ней были ровесницами и, кроме того, наше с мужем сдержанное поведение вызывало доверие. Мне оставалось лишь задавать уточняющие вопросы и соглашаться с доводами. Впрочем, я это делала искренне, поскольку наши взгляды и некоторые интересы совпадали. Коснулся разговор и обстоятельств, в которых приходится жить теперь людям, особенно в зоне конфликта, да простится мне этот эвфемизм. Далее я просто постараюсь более точно пересказать рассказ Ирины, кое-где переводя её сочный суржик на обычный русский язык.
Дело было тридцать лет назад. Ирина была молода и жила там же, где и теперь. Летним днём она пошла по воду и увидела идущую по улице цыганку. В то время цыганские таборы часто кочевали по югу херсонщины. Цыганка остановилась напротив двора соседки и о чём-то с ней заговорила. Оставив свои вёдра, Ирина поспешила к соседке на выручку. Однако тревога оказалась напрасной, статная женщина в пёстрых одеждах и с пальцами, унизанными золотыми перстнями, оказалась не цыганкой из табора, а сербиянкой. Кстати, я не очень пояла, в чём разница. Соседка стала прогонять незнакомку, ссылаясь на то, что дать ей нечего, мол, сами они впроголодь живут.
Сербиянка была невозмутима, ничего не просила и не приставала с привычным: «позолоти ручку, погадаю». Наоборот, она сказала, что ей ничего не нужно и спокойно, с достоинством стояла, рассматривая двор соседки. А затем заговорила:
– Двор и дом  у тебя хорошие, годятся чтобы в жить и любить, но не получится. Здесь сгорят двое мужчин, а ты будешь в нём то жить, то не жить, да и доживать будешь не здесь.
– Какие-такие двое мужчин?! – возмутилась соседка. У меня муж-то один, да и тот алкоголик! Всё, гад, из дома тащит, мне дочек малолетних прокормить трудно, лишнего куска хлеба в доме нет.
– А дочки твои разъедутся и обе будут жить заграницей, – продолжила сербиянка.
– Какая заграница? Зачем им куда-то уезжать из родного села? – всплеснула руками соседка.
– Потому что в Украине будет революция. Крым станет российским, как и был. Потом украинский президент захочет его забрать, решит послать войска и начнётся война, – продолжала сухо прорицательница, словно читала строчки телеграмм.
– Какая война?! Ты с ума сошла, что ли? Неужели село наше разрушат?
– Ох, жалко мне мальчиков и мужчин, реки крови потекут по дорогам! –  продолжала сербиянка. – Ваше село уцелеет, не беспокойтесь. Вот половина того и вон того (женщина махнула руками в направлении соседних сёл) будет разрушена, а ваше не пострадает. А потом украинцы взорвут Каховскую плотину, много людей погубят.
– Так нас же затопит! – запричитали соседки.
– Нет. Ваше село на пригорке, а вот те, что внизу, смоет вода. Ох, большая беда будет! Много горя. Война будет долгая. Жалко людей. Потом Россия заберет Харьков, Херсон, Николаев и Одессу, Польша заберёт Львов, Венгрия – Закарпатье, румыны – себе кусок заберут и тогда всё быстро закончится.
– Как же так? Что же останется от Украины? – недоверчиво закачали головами женщины.
– Только то, что и было всегда раньше, те области, которые рядом с Киевом находятся.
Сербиянка постояла, помолчала и пошла себе, а поражённые соседки удивлённо и недоверчиво переглянулись.
Весь тот разговор бы так и забылся, как странный казус, если бы не имел подтверждения. Спустя несколько лет соседка купила домик на соседней улице и перебралась туда  с дочками, подальше от мужа пьяницы. Муж продолжал беспробудно пить. Однажды после пьянки с таким же как и он пьянчугой муж уснул с папиросой в руке. Соседи увидели клубы дыма, вызвали пожарных, но комната, в которой мужики спали, успела выгореть со всем, что в ней было. На двух обгоревших железных кроватях осталось по обгоревшему трупу. Спасти никого не удалось. Соседка вернулась обратно, сделала ремонт, снова зажила на прежнем месте, правда стала болеть грудной жабой. Спустя некоторое время с ней самой случилось несчастье, её сбила машина. В результате черепно-мозговой травмы она подвинулась рассудком и её поместили в дом инвалидов. Дочки выросли и разъехались. Одна уехала за границу в Россию, живёт в Крыму, другая – на западной Украине, которая, если верить предсказанию, тоже скоро станет заграницей.
Эти события заставили Ирину хорошенько вспомнить всё, что предвещала сербиянка, и она с опаской смотрела в будущее.
… Артиллерийская канонада и рёв двигателей танков разбудили сельчан посреди ночи. Закачалась земля, задрожали стены добротного дома, зазвенели стекла, во дворе закудахтали потревоженные куры. Невестка позвонила и закричала в трубку:
– Мама, какой ужас, война началась! Надо собирать вещи и срочно уезжать!
Ирина сразу вспомнила давнее пророчество и побежала в дом сына как была, в ночной сорочке, хорошо ещё, что дома их стоят на одном участке. Она пыталась успокоить сына и невестку, напомнив им, что их дом здесь, у них дети, да и Женю она никуда и ни за что не отпустит. Как и куда они поедут с таким сложным ребенком? Подала голос и Женя:
–  Папочка, я что тебя больше никогда не увижу? – Заплакала девочка, понимающая, что ей придётся остаться с бабушкой. Папа не хотел оставлять дочь, но понимал, что в чужих местах им будет трудней, чем кому бы то ни было.
Невестка, татарка по национальности, всё рвалась уехать подальше от войны и беды, куда-нибудь, пусть даже и в Европу. Ирина напомнила о пророчестве и как-то смогла убедить всех остаться. И оказалась права. Страшные события обошли их село стороной. Власть в селе сменилась тихо, без конфликтов. А вот соседние сёла оказались полуразрушенными.  Невестка всё же была полна скепсиса, ведь не смотря на многомесячные бои, Каховское водохранилище оставалось невредимым. Она об этом однажды напомнила свекрови. Спустя четыре дня после плотину взорвали...
Пишу эти строки, а сама, подобно невестке Ирины, полна сомнений. Как можно верить предсказаниям тридцатилетней давности, да ещё какой-то неграмотной сербиянки? Но и подозревать Ирину в вымысле у меня нет оснований. Конечно, память иногда делает подмены, человеку может лишь казаться, что он точно что-то помнит, а на самом деле его воспоминания уже заменены вооброжаемыми событиями и образами. Может так случилось и с Ириной, я не знаю. Время покажет, где правда. К сожалению, это наша сегодняшняя реальность и события, свидетелями которых пришлось нам всем стать, ужасны. Не перестаю удивляться двум вещам: уму животных и зверству людей – мысль не моя и не новая, но, думаю, с ней соглаятся многие.
Не люблю досужие разговоры о политике, тем более, с незнакомыми людьми. В нынешнем наэлектизованном пространстве не знаешь, во что это может вылиться. Поэтому я не спрашивала Ирину о том, как им живется теперь, когда их село стало частью России, но она сама коснулась этой темы, когда рассказывала о том, что все девять лет провозила Женю в школу, не пропустив ни дня.
–  Я её отвозила на коляске и ждала, гуляла, пока она училась,– продолжала между тем Ирина, понизив голос, чтобы внучка не услышала,– у Жени синдром (я не разобрала название), она до пяти лет не говорила, а когда начала, говорила с трудом. Кто-то посоветовал ей петь, и она начала подпевать певцам. Сначала не получалось, очень отставала, но потом, со временем наловчилась. А теперь поёт, как пташка. Разговаривает, рот не закрывается. В школе, конечно, было сложно. После майдана все предметы стали преподавать на новом украинском, а последние два года преподавание ведут на русском языке. Детям было сложно переходить с нового украинского на русский. Учителя махнули рукой и разрешили отвечать на родном и понятном всем суржике. Ирина сама, не замечая, переходила с русского на суржик и обратно.
Ах, этот колоритный суржик, на котором всегда говорило пол-Украины, уж весь юго-восток, так точно. Литературный украинский мне не приходилось слышать даже на улицах столицы, «домайданного» Киева.
– Понимаете, понаихалы западэнци, у ных якыйсь нэ такий украиньськый. Я того нового украинского языка нэ знаю и знаты не хочу! Скилькы живу, завжды розмовлялы на суржику. В Киеви уси ранише розмовляли росийською, и в Одеси, и в Черкасах, всюды. Тилькы западенщина – на своему незрозумилому. У ных там половына польскою, половина угорьською чи румуньскою. Нащо мени ти чужи слова?! – возмущалась Ирина. – Самое страшное, я ж за него, этого Зеленского голосувала, якый кошмар! Вин же мыр усим пообицяв. Тильки тому за нёго и проголосували. А що выйшло? Знаете, у Одеси, у Николаеви и в Хэрсони люди чекають Россию. Точно вам кажу!
Наш разговор свернул с тяжёлой для всех темы на предстоящие хлопоты по реабилитации. Ирина рассказала, что в январе им прислали путёвку в санаторий им. Пирогова в Евпатории и они обязательно туда поедут, но только уже в феврале или марте. Позвонил телефон и Ирине сообщили, что сопровождающий уже ждёт их на вокзале.
 Поезд потряхивало на стыках рельс, за окнами посветлело от снега, бабушка всё говорила и говорила, а Женя лежала, смотрела на бабушку и улыбалась своей лёгкой улыбкой. Впереди была Москва. Наши пути расходились, скорее всего навсегда. Завтра Женя и её бабушка и не вспомнят нас, своих немногословных попутчиков, ведь их ждёт ещё один не простой и болезненный период в жизни. Я пожелала Жене уже этим летом бегать, а бабушке – дожить в здравии до свадьбы младшего внука, которому сейчас два с половиной года и мы распрощались. Но я забывать их не хочу. Поэтому и написала этот рассказ.