Николай Оцуп - Дневник в стихах

Николай Авдеевич Оцуп (1894-1958), выдающийся поэт, блестящий эссеист и исследователь литературы, известен в России по большей части как ученик Н.С. Гумилева, член «Второго Цеха поэтов» и автор определения «серебряный век», которое ошибочно приписывалось С.К. Маковскому. В эмиграции Николай Авдеевич Оцуп создал свои лучшие произведения, среди которых – трагедия «Три царя» и поэма «Дневник в стихах». И «Дневник в стихах», и трагедия «Три царя» (Париж, 1958), посвященная библейским Саулу, Давиду и Соломону, обнаруживают следы удивительного поэтического диалога с учителем Оцупа – Николаем Гумилевым, диалога, над которым было не властно время. Этой поразительной беседе с погибшим учителем не могли помешать ни время, ни расстояние, ни чужбина.
«Дневник в стихах» увидел свет в Париже, в 1950 г., но писался 15 лет, начиная с 1935 г. Это поэма лирико-эпического плана, которая по форме близка к «Евгению Онегину» (написана онегинской строфой), а по сути – и к «Исповеди сына века» Альфреда де Мюссе, и к воспоминаниям А. Белого «Начало века», и к «Некрополю» В. Ходасевича. Это лиро-эпическое осмысление трагедии первой половины ХХ века, причем не только трагедии России, которая, как писал Оцуп, сгорела подобно Трое, но и поэтико-философская интерпретация трагедии Европы, горевшей в пламени двух мировых войн. В то же время «Дневник в стихах» - это исповедь человека, посетившего мир «в его минуты роковые», по известному выражению Ф.И. Тютчева, человека, которого «призвали всеблагие, как собеседника на пир». Присутствует в «Дневнике в стихах» и религиозно-философское осмысление трагедии европейского и русского еврейства, к которому принадлежал по крови и сам Николай Авдеевич, чудом не ставший одной из миллионных жертв Холокоста.
Эпиграф к поэме взят из Пушкина – «И внемлет арфе серафима в священном ужасе поэт». Это строка из стихотворения А.С. Пушкина «В часы забав иль праздной скуки».

В часы забав иль праздной скуки,
Бывало, лире я моей
Вверял изнеженные звуки
Безумства, лени и страстей.

Но и тогда струны лукавой
Невольно звон я прерывал,
Когда твой голос величавый
Меня внезапно поражал.

Я лил потоки слез нежданных,
И ранам совести моей
Твоих речей благоуханных
Отраден чистый был елей.

И ныне с высоты духовной
Мне руку простираешь ты,
И силой кроткой и любовной
Смиряешь буйные мечты.

Твоим огнем душа согрета
Отвергла мрак земных сует,
И внемлет арфе Филарета
В священном ужасе поэт»

Известно, что это стихотворение Пушкина было посвящено митрополиту Филарету (первоначальный вариант предпоследней строки – «И внемлет арфе Филарета») и является ответом на стихотворение Филарета «Не напрасно, не случайно»:


«Не напрасно, не случайно
Жизнь от Бога нам дана,
Не без воли Бога тайной
И на казнь осуждена.

Сам я своенравной властью
Зло из темных бездн воззвал,
Сам наполнил душу страстью,
Ум сомненьем взволновал.

Вспомнись мне, Забвенный мною!
Просияй сквозь сумрак дум, –
И созиждется Тобою
Сердце чисто, светел ум».

Православные комментаторы видят в этом стихотворении Пушкина свидетельство его воцерковления, обращения к православной и шире – христианской – культуре. Действительно, в процитированном выше стихотворении Пушкина присутствует антитеза «чувственная лира – арфа серафима». Эту антитезу можно интерпретировать как противопоставление земного (чувственного) и божественного (далекого, неземного, высшего). Близкое по своей религиозно-философской наполненности противопоставление можно найти и в «Дневнике в стихах» Оцупа, где присутствуют образы «дальней арфы» и «чувственной лиры», а также «арфы милосердия». Главная героиня «Дневника…», мудрая наставница героя, подобная дантовской Беатриче, так говорит своему спутнику: «Не умея не предпочитать / Дальним арфам чувственную лиру, / Не очистившись, ты смел блуждать / В поисках ответа по эфиру». В данном случае образ-символ «дальней арфы» (или «арфы милосердия», как во второй части «Дневника» - «в этой ночи первобытной арфа / Милосердия звучала мне») связан с мотивом духовного очищения героя, его обращения к святыням христианства, с чудом обретения веры в Единого (или Вечного), как в трагедии Оцупа «Три царя» назван Господь. Вновь обрести утраченную после пережитых бедствий (гибель России-Трои, утрата Родины) веру герою в «Дневнике» помогает его «Беатриче». Прототипом главной героини являлась супруга Оцупа, актриса Диана Каренн, которую Николай Авдеевич называл «великим человеком». В «Дневнике» героиня является герою и в образе «архангела с мечом», и в образе крылатого серафима (здесь прочитывается параллель с «шестикрылым серафимом» Пушкина), и как духовный вожатый (отсылка к стихотворению Н. Гумилева «Вожатый» - «И тот, кто шел со мною рядом, в громах и кроткой тишине, кто был жесток к моим усладам и явно милостив к вине, / учил страдать, учил бороться / Всей древней мудрости земли. / Положит посох, обернется / И скажет просто: «Мы пришли!»).
Образ-символ «далекой арфы» («небесной арфы», «арфы милосердия») очень важен для трагедии Оцупа «Три царя», где арфа пастуха Давида помогает исцелиться безумному царю Саулу, прогоняет от него злых духов. В то же время в этом образе-символе прочитываются параллели с творчеством Н. Гумилева, в частности, с драматической поэмой «Гондла» и стихотворением «Волшебная скрипка», где фигурируют образы-символы волшебной лютни (или скрипки).
«Дневник в стихах» - это не только исповедь эмигранта, оказавшегося «вне России» или, согласно цветаевскому определению, «после России», но и оценка и порой - переоценка основных эстетических и религиозно-философских концепций «серебряного века», в контексте которых проходила царскосельская и петербургская юность Н.А. Оцупа. Николай Авдеевич не только остался верен акмеизму, воспринятому от учителя – Гумилева, но и существенно дополнил многие положения акмеизма разработанной им в последние годы жизни литературно-философской концепцией персонализма. Но в то же время в «Дневнике в стихах» Оцуп выделяет причины «сгорания» России в пламени войн и революций и находит главную причину такого сгорания – утрату веры в Единого (Вечного), Господа, в том числе и среди лучших представителей литературно-художественных кругов. Одна из причин русской трагедии, согласно «Дневнику», заключается в неумении (неспособности) услышать «голос» или «глас», подобный звучанию «дальних арф» («арф милосердия»). Когда человек перестает слышать эти «арфы», наступает, согласно «Дневнику», «первобытная ночь».
Трагедия А. Блока, его безвременная смерть, вызванная, согласно «Дневнику», утратой обостренного слуха поэта и, соответственно, «внутренним сгоранием», проецируется в «Дневнике» на трагедию целого поколения и описывается так:
«Рано мы похоронили Блока, / Самого достойного из нас, / Менестреля, скептика, пророка / Выручил бы голос или глас… / А его лиловые стихии / с ней и с Ней (увы, она была отвлеченной) и любовь к России, / Даже и такая, не спасла… / Разве «та, кого любил я много»… / Но молчу, не надо эпилога» [Оцуп, 1993: 187]. «Она», упомянутая в этих строках, - это блоковская Прекрасная Дама, Вечная Женственность, София Премудрость Божия, Душа мира.
Но, как пишет Оцуп, «она» в творчестве А. Блока была «отвлеченной», то есть неземной, невоплощенной. Прекрасные Дамы былых времен, упомянутые Оцупом в трагедии «Три царя» (Эсфирь, Антигона, Авигея и другие), в отличие от блоковской Дамы, все – земные, воплощенные, а не отвлеченные, нереальные. В этом и состоит отличие оцуповского отношения к теме Вечной Женственности от мистериального переживания этой темы Блоком. Для акмеиста Оцупа, как и для его учителя, Н. Гумилева, было важным воплощение Вечной Женственности в конкретном женском образе. Оцуп много писал о своей жене, Диане Каренн, и видел в ней дантовскую Беатриче, сошедшую в земной ад, в «ночь первобытную». Сквозь облики земных женщин, таких как царица Эсфирь или иудейка Авигея, у Оцупа просвечивает «небесная синь». У Блока же, напротив, «Она» - это некий отвлеченно-условный образ, не обретающий плоти.
Более того, блоковская Дама не обязательно – светла и чиста: она с равным успехом может быть воплощением инфернальной, «лиловой», стихии. Ее символы – это не только небесная синь, но и буря, снежная метель, лиловые миры, хаос. У Оцупа в женских образах нет такой амбивалентности: напротив, поэт подчеркивает внутреннюю чистоту и благодатность своих героинь. В творчестве Блока символика лилового цвета связана с «лиловыми мирами революции», с образностью хаоса, ужаса, разрушения.
Исследовательница творчества А. Блока Н.П. Крохина справедливо указывает: «Кульминационные произведения написаны Блоком, когда поэт целиком отдавался стихии: «Снежная маска» – «Кармен» – «Двенадцать». Стихия беззаконна и динамична, она сопряжена с наименее вещественными стихиями огня и ветра. Это основное начало бытия. Это природные катаклизмы, народные движения, это музыка влюблённости – всё то, что разрушает обычный ход вещей» [Крохина Н.П.: [Электрон.ресурс]. И далее: «Подобно эсхатологической метафизике Н.А. Бердяева, апокалиптика Блока отвергает стабилизированное бытие. Стихия катастрофична, она несёт гибель. Но только в слиянии с ней человек обретает духовную раскрепощённость разрушителя отжившего и творца нового» » [Крохина Н.П.: [Электрон.ресурс].
Н. Оцуп в «Дневнике в стихах» так описывает предсмертное «сгорание» А. Блока, трагедию его ранней гибели: «И подходит к смертному одру / Ужас в образе прекрасной дамы. / Ужас, все на свете потеряв, / Не увидеть и другого света, / И на части стонущий состав / У с ума сходящего поэта / Рвется, и к нему жена и мать / Смерть на помощь вынуждены звать» [Оцуп, 1993: 187]. Раннюю гибель Блока Оцуп трактовал как следствие вмешательства в жизнь поэта именно инфернальной стихии, Ужаса, принявшего облик Прекрасной Дамы.
 Образ Антигоны, отдавшей собственную жизнь за право похоронить брата, занимает очень важное место в творчестве акмеиста, друга и соратника Н. Гумилева - О. Мандельштама. Надежда Яковлевна Мандельштам, жена поэта, так интерпретировала значение этого образа в стихотворениях и судьбе Осипа Эмильевича: «Я всегда завидовала Антигоне – не той, что была поводырем слепого отца, а более поздней, которая отдала жизнь за право похоронить брата. Право на последнюю дань мертвым, право прощаться с ними и предавать земле – один из основных связующих обычаев всех времен и народов. За это право боролась тихая Антигона и в защиту его восстала на дурного правителя своей маленькой страны» [Мандельштам Н. 2001: 106].
У Н.А. Оцупа, в трагедии «Три царя», Антигона – одна из Прекрасных Дам, память о которых не разрушается с ходом времени. Образы этих Дам относятся к Вечности, как Прапамять – как памяти мировой.
Отношение к А. Блоку у Оцупа было сугубо личным, личностным: Николай Авдеевич не только знал Блока, общался с ним, преклонялся перед его гением, но присутствовал на похоронах поэта. По словам Оцупа – «Блока гроб я подпирал плечом». Накануне отъезда из Россию Оцупу, как следует из «Дневника в стихах», приснился Блок:
«И вскоре он пришел ко мне, такой точь в точь,
Как в гробу. И был он весь – не горе, а негодование. В ту ночь
Я увидел явственно и близко дно безумия. Зубами он
Скрежетал, и в них была записка.
Я бы взял ее, но страшный сон оборвался».
Смысл этой записки эмигрант Оцуп, решивший служить России и в эмиграции (во Франции и Италии), понимал как: «Будь ей верен, не любить ее не смей!».
Удивительно, но в творческом наследии Оцупа не ощущается неизбывной, необратимой трагедии эмиграции, которая явственно видна, например, в творчестве Георгия Иванова или Георгия Адамовича. Оцуп ощущает себя, при всей верности России, человеком, вышедшим за пределы национального и получившим взамен мировое. Более того, обретение «мирового» вместо национального видится поэту в некотором роде благом («Сердце никогда не иностранно. / Невозможно было твоему / Много тосковавшему по дому / Не понять, что в мире никому быть нельзя врагом»). Более того, как следует из «Дневника», утратив «Мать-Россию», герой ощущает, что находится под духовной опекой другой Матери, единой для всех людей  - «Матери, утоли моя печали», Богородицы. Как писал Борис Поплавский, «Оцуп был задуман миротворцем, жалостливцем, голубем неким…».
Николай Авдеевич Оцуп – уроженец Царского Села; как и Н. Гумилев он ощущал на себе сильное влияние И.Ф. Анненского, директора Царскосельской гимназии. Оцуп тесно общался с семьей Анненского, часто бывал в доме Хмара-Барщевских. Именно Хмара-Барщевские помогли Оцупу побеседовать с Иннокентием Федоровичем, но, как писал Николай Авдеевич, «это первое посещение стало для меня последним». После смерти Анненского Оцуп продолжал бывать в доме Хмара-Барщевских, где ощущался культ ушедшего поэта, глубокое преклонение перед его творческим наследием. Валентин Хмара-Барщевский, внук Анненского, был одноклассником Оцупа по царскосельской гимназии.   
Поэтому фигура Анненского – «последнего из царскосельских лебедей» (по определению Н.С. Гумилева) – очень важна для «Дневника в стихах». Если Н.С. Гумилев в «Дневнике…» - это учитель и в некотором роде «вождь», то Анненский – символ непреходящего света поэзии, но не болезненного или трагического, безумного, дионисийского - как А. Блок, а гармоничного, аполлонического. И в «Дневнике», и в одноименном очерке, посвященном Анненскому, Оцуп ставит Иннокентия Федоровича рядом с Пушкиным и, более того, отмечает, что если расцвет Царского села был связан с именем Пушкина, то последний, закатный период этой колыбели русской поэзии отмечен именем Анненского.   
«С необычайным волнением думаешь о духовной связи поэтов, из которых первый как бы воплощал гениальную юность и надежды победоносной России, а второй пережил крушение своей карьеры, под старость, одновременно с падением Порт-Артура», - писал Оцуп о Пушкине и Анненском.
И далее: «Там, возле казарм, где когда-то гусар Чаадаев поджидал лицеиста Пушкина, в домике с низкими потолками, бывший директор царскосельской гимназии, переводчик Еврипида и тончайший из русских лириков двадцатого века принимал и учил поэзии Гумилева, Ахматову…».
Себя самого Оцуп видит как царскосельского гимназиста, почтительно внимавшего Анненскому, и в то же время как своего рода «замыкающего» в цепи: Пушкин-Анненский-Гумилев-Ахматова- граф Комаровский..., то есть в ряду поэтов-царскосёлов. В то же время в «Дневнике в стихах» царскосельская юность поэта описана как прошедшая под знаком Апокалипсиса, в предчувствии поистине апокалиптических событий. Это трагическое предчувствие надвигающегося на Россию хаоса в «Дневнике» описано так: «Лошадь! Под Версалем кавалькада, / Всадники и всадницы, в галоп! / В зелень Александровского сада, / В царскосельскую Россию. Стоп! (…) Кони Апокалипсиса, бред / И напоминание. Конь – блед». В то же время, как следует из «Дневника», апокалиптические кони подобны «гоголевской тройке» - те же кони, символические. И они же – кони ордынские, а Ордынское нашествие понимается в «Дневнике» как прообраз грозных и страшных событий 1918-1921 гг., большевистского нашествия на Россию: «И нагайки посвист подло-рабский / В неудаче, удали и зле. / Конь и степь и варварские орды…».
 Герой «Дневника в стихах» - сначала царскосельский гимназист, почитатель творчества И.Ф. Анненского, затем – ученик Гумилева, является свидетелем трагического «конца империи», «гибели Трои», «сгорания России». Если Российскую империю Оцуп в «Дневнике» уподобляет Трое, то себя самого – Энею, сумевшему избежать гибели в огне гибнущей Трои. Исторический беглец Эней сначала был гостем в Карфагене, у царицы Дидоны, а затем заложил первый камень в фундамент будущей Римской империи. Оцуп сравнивает свой путь с жизненной дорогой Энея и находит символические совпадения – подобно Энею, он после России (Трои) обрел Италию, Рим. С «Италией души моей», как называл эту прекрасную страну Оцуп, у поэта связаны очень многие переломные жизненные этапы.
В 1939 г. Оцуп записался добровольцем во французскую армию и решил защищать свою вторую родину – Францию. В Италии, во время отпуска, Оцуп был арестован как еврей и антифашист, попал в тюрьму, провел полтора года в заключении в городке Альберобелло, затем сумел бежать, был пойман и отправлен в концлагерь (в 1941-м), откуда снова бежал (в 1942-м). Некоторое время скитался по стране, скрывался в бенедектинском монастыре (как следует из второй части «Дневника в стихах»), затем ушел в партизаны (в 1943-м) и боролся с фашизмом.
«Италию души моей» Оцуп в своей лирике связывает с Петербургом периода угасания, страшным временем господства ЧК и бессудных расстрелов. В 1921 г. в Петербурге погиб не только учитель Оцупа Н. Гумилев, но и брат Павел (был расстрелян). В автобиографической поэме «Встреча» герой также назван Энеем, а гибель России сравнивается с пожаром Трои. Выход из катастрофы – бегство и обретение Рима: «Я слышу голос над кормой: «И ты, Эней, о сколько бед!» / Уже слабеешь ты, не зная, / Что будет Рим». Но где же Свет?».