Мама ушла по делам

— Пропылесосить, протереть, постирать… — перечисляла мама, словно читала список грехов для исповеди. — И… — пауза, в которой уместился весь ужас материнского предвидения, — духовку не трогать. 
— Мы же в прошлом месяце убирались! — вспомнил Мишка. 
— Если уборку проводить реже, результаты станут заметней! — пошутил папа. 
— Знаю, вы с папой думаете, что помощь мужчин в уборке заключается в поднятии ног, когда пылесосят, — бросила мама на прощание. 
— Клянёмся всё сделать! — ответили мужчины так бодро, будто обещали не разбить вазу, уже держа в руках мяч. 

Мама упорхнула, оставив за собой шлейф недосказанности — будто не просто вышла, а эвакуировалась из зоны бедствия, предусмотрительно захлопнув дверь перед носом катастрофы. Туфли её цокали по лестничному пролёту, как счётчик, отмеряющий время до неизбежного... 

Пылесос, ревниво хранивший в недрах хвою прошлогодней ёлки, плюнул в них комом пыли и сломался. 
— Смотри, пап, как снег! — Миша прыгал, ловя летающие хлопья, пока пыль оседала на мебели, как пушистый иней.
— Да, мама была права, когда говорила, что пылесос нужно регулярно вытряхивать, — вздохнул папа. 
— А ты что, не вытряхивал? 
— По-моему, в последний раз это было, когда я убирал оставшиеся от новогодней ёлки иголки. 
— Ну ты даёшь, ведь уже лето! 
— Правда? А я думал, это глобальное потепление… 

Ладно, давай займемся стиркой. А чтобы оправдаться перед мамой за пылесос, возьмём повышенные обязательства — постираем заодно и занавески. 

Папа, взгромоздившись на шаткий стул, отстёгивал крючки — пластмассовые звёзды, державшие ткань в небесах оконного проёма. Внезапный хлопок за окном — взрыв пакета или выхлоп пролетающей машины — заставил его дёрнуться. Стул качнулся, папа, как акробат на шаре, схватился за занавеску, и та, не выдержав веса взрослого тела, расползлась по шву — медленно, будто нехотя, словно давая время осознать необратимость. Две части. Два паруса корабля, севшего на мель посреди гостиной. 
— Ты не ушибся? — голос Миши дрожал. 
— Есть немного… — папа погладил бок, будто проверяя, на месте ли рёбра. — Зато теперь у нас два плаща! 

Мишка, пока папа приходил в себя, засунул в стиральную машину не только бельё, но и мамину любимую шерстяную кофту. Он не знал, что шерсть, как чувствительная кожа, сожмётся от кипячения до размеров кукольной одежды. Папа же, выставив режим, запустил процесс с торжественностью космонавта, стартующего к Марсу. 

Потом он, раскалив сковороду до состояния белого карлика, попытался пожарить рыбу. Но звонок дяди Андрея о судьбе «Зенита» и «Спартака» ворвался в гастрономическую идиллию. Рыба, забытая в пылу спора, обратилась в угольки, а чад расползся по квартире, словно туман над болотом. 

Но главный казус ждал впереди. Пока папа оттирал сковородку, Мишка, изображая водолаза, нашёл на балконе пятилитровую стеклянную банку из-под солёных огурцов и водрузил её себе на голову. Уши, как якоря, зацепились за горлышко, превратив мальчика в ходячий экспонат музея абсурда... 

К счастью, в этот момент вернулась мама.
— Это новый шлем космонавта? 
— «Водолаза… Он… застрял», — выдавил Миша, голос которого глухо булькал из стеклянных глубин. 
Папа, бледный, как стенка после ремонта, замер рядом:
— Я уже хотел звонить в МЧС, но потом решил дождаться тебя. 

Мама вздохнула, подошла к Мише и наклонила банку под немыслимым углом — так, будто раскрывала секретный сейф. Стекло, щёлкнув, послушно освободило голову, оставив лишь красные полосы на лбу, как следы от невидимой диадемы. 
— Как ты… — папа ахнул. 
— Уши — они же сгибаются, — мама пожала плечами. — Ты бы ещё микроволновку ему на голову надел. 

— А вы постирали? 
— Да, но бельё ещё не доставали, — оправдался папа. — Не до этого было. 
— Ладно, я сама, — сказала мама. 

Потом она  задумчиво вернулась на кухню, держа в руках кофту-лилипутку.
— Что это? 
Папа потрогал тряпочку, покрутил её и изумился: 
— Твоя любимая кофта? Но я же её не стирал! 
— Мам, это я... Хотел сделать сюрприз, — виновато пробормотал Мишка. 
— Получилось, — она улыбнулась. — Теперь это чехол для чашки. Или шерстяной монстр! 
— Волшебная термокружка! — папа натянул кофту на чашку. — Чай сам согревается! 

Позже, за ужином, мама спросила, разливая суп:
— И как же вы умудрились так… концентрированно весело провести время? Я, конечно, ожидала чего-то, но не настолько… 
— Пылесос сам сломался! — начал оправдываться папа. 
— А этот «сам» не догадывается — почему? — мама покачала головой. — Ладно, лампочку в спальне хоть поменяете? 
— Мама, зачем свет в спальне? Он мешает спать! — подал голос Мишка. 
— А с занавесками что случилось? 
— Стул шаткий, занавеска тонкая… 
— А кофта? 
— Стиральная машинка слишком любит чистоту, — вставил Миша, — она всё уменьшает, чтобы лучше помещалось. 
— А наш сын оказался слишком лопоухим, — заключил папа. 

Мама засмеялась. Хаос, поняла она, — это не отсутствие порядка. Это его альтернативная версия, где пылесос хранит память о зиме, занавески становятся плащами, кофты волшебно уменьшаются в размерах, а уши, как выяснилось, — лучшие учителя геометрии. Совершенство — лишь иллюзия, а вот эти швы, дыры, пятна — они настоящие. Как и смех, застрявший в складках дивана.