Забытая деревушка

В дальнем поле огоньки
 деревушки у реки…
 
Заплутала деревушка
меж сугробов, у реки,
где луны белеет дужка
да унылые колки.

Заплутала. Что искала в тех местах?
Не вспомнить ей.
Что нашла, то растеряла
меж заснеженных полей.

Горстка сереньких домишек,
горки каменный заплот,
словно стайка воробьишек
дни по зёрнышку клюёт.

И всего-то недалече
от просёлка, три версты,
но меж ними встала вечность:
поле, согра да кусты.

Было время, жили ладом
деревенька да река,
берег льнул к глухим оградам:
память улиц коротка.

Было три, одна осталась
да под горкою погост.
Связь их с прошлым разорвалась
горстью выплаканных слёз.

Машет мельница руками,
терпит время старичьё,
вьются тропки меж домами,
бора хвойное плечо.

Все навеки. И неброски
здесь событья и уют.
Уж истлел забор и доски
вечность дырами поют…

Но меняется деревня
в Новогодний праздник вся.
С погребов на стол соленья!
Прихорашивается!

На наличниках узоры.
В печках сдобы-крендельки.
И с тоской бросают взоры
на бутыли мужички.

Но замок ларя надёжен:
ключик спрятан на груди.
И подход тернист и сложен…
- Ну, охальник, погоди!

А охальник засмеётся,
да обнимет: «Всё ладком!»
Принесёт воды с колодца.
Вечеряют вечерком…

Нынче прочь былые ссоры.
Нынче спорить вовсе зря.
И с подворьев разносолы
в дом один несут друзья.

Носят, носят, носят, носят.
Вот вам, бабы! Накрывай!
Медовухи бабы просят,
режут на стол каравай.

Ёлку наспех наряжают.
Как красавица горит!
Между делом выпивают,
а с иконок Бог глядит.

И сегодня взгляд нестрогий,
Он и сам бы к ним не прочь.
Высоки Его дороги,
и безбрежна дева–ночь.

Нынче праздник, данный свыше.
Не угас в скупом деньке.
Месяц свет разлил по крыше
и уселся на коньке.

Ноги-лучики, без края,
протянул на все поля.
Под сугробами, вздыхая,
спит сибирская Земля.

Пусть землица скуповата:
местом суглинок-пустырь,
здесь земли не скуповато,
здесь полей бескрайних ширь.
Здесь лесов разлито море,
полноводных рек поток.
Здесь, в лазоревом просторе,
солнца розовый платок…

Месяц светит, ночка тает,
горизонтом огоньки…
Средь пустых полей сверкает
домик ветхий у реки.

В доме том гармошки плачи,
Домовой притих в углу,
для старух опять задачи
все запасы под метлу.

У деревни есть свой норов.
Путь событий скор и прост.
Ждёт без срока новосёлов
умирающий погост.

Ждёт погост судьбины сии.
Ждут полынь, лопух свой день.
Сколько вымерло в России
сёл, подворий, деревень?..

На подворьях псы не лают:
сытно в будках, сны легки.
В полночь в стопки наливают
самогонку старики.


ДЕРЕВЕНЬКА
 А.Ф. Брастовской

Улиц длинные прогоны,
травы да лопух.
Утварь, темные иконы
да пяток старух.

У обрыва сходни к речке,
баловни судьбы.
Угол сгнившего крылечка,
крылья городьбы.

Заплутавшая в болотах
средь коряг да пней
деревенька спит в заботах,
ведомых лишь ей.

А ведь было, красовались
ставенки резьбой
и влюбленные встречались
под густой ольхой.

Горе, праздники - все вместе,
пили бражку… за,
а в углу, на «красном» месте,
Божьи образа.

Освещало пламя свечки
лики и оклад,
старики у русской печки
восседали в ряд.

Нынче - только пепелище,
ржавая зола.
Одиноко Леший рыщет
в поисках села.

Тёмны чащи, сердце ноет,
всё короче шаг.
Обессиленный завоет
в беспросветный мрак.

Был когда-то взором зорок
да предали дни.
В полночь сядет на пригорок
и глядит огни.

Только пихт седые дуги,
речки лунный блик,
вновь бесцельно по округе
бродит лесовик.

Тракт заросший да забытый.
У колодца ель.
Дремлет, дождиком умытый,
древний «журавель».
 


ТОКОВАЯ
 Виктору Коврижных

Окна, забитые досками,
реченька с быстрой водой,
та деревенька, неброская,
скромно звалась Токовой.
Жизнь и простая, и сложная,
старой «берданки» цевьё.
Мудрость таилась таёжная
в имени тихом её.

Сочные травы на пастбище,
полные утренних рос.
В рощице тихое кладбище,
пристань покоя и слёз.

Про токовища те, «птичие»,
ведал ивовый плетень.
Были покой и величие
в жизни глухих деревень.

Девушки с русыми косами,
песня любви глухаря.
И над столетними соснами
алой полоской: заря.

Время на улицы торные
не пожалело мехов.
И одарило просторные
шубой из трав, лопухов.

Поступь событий могучая
твой поломала хребет.
Высохла ива плакучая.
Ряской укрыт брода след.

Только таёжная странница,
речка, бормочет: «Бегу…».
Лентой извилистой тянется
сквозь Черновую тайгу.


ЮРМАН
 Виктору Селиванову

То отмель на пути, а то болотце,
бежит Юрман, речушка-ручеек.
Меж горок серебристой лентой вьётся
бессрочно, кто укажет речке срок?

Течёт Юрман бесхитростный и чистый,
речной тропою манит в леса глушь.
Спокойный омут, перекат речистый,
то юркий ручеек в июле, в сушь.

Не зря Юрманом речка та зовётся,
и мать ему – Сибирская тайга.
Бездонен омут древнего колодца,
где звёзды исчезают без следа.

Хрустальна, холодна его водица
и до Бочат лесной короток путь.
И невозможно той водой напиться,
как невозможно время вспять вернуть.

Не возвратить года былого детства,
но память воскрешает дни твои.
Юрман, мы жили рядом, по соседству,
в согласии, по правилам любви.

Ловили пескарей, уху варили
и резали по ельничкам грибы.
Ночному небу: «Здравствуй», - говорили.
Просили молча счастья у судьбы.

Беспечно было детство золотое.
Душица нам дарила дивный чай.
И небо было ярко-голубое,
и встречи были будто невзначай.

Разрушил век связь душ и поколений?
Скорее сами. Мы виновны в том.
Пути успеха. Власть пустых стремлений.
И не спешат к нам дети в отчий дом.

И не по чину нам друзья былые.
Страшимся мы и правды, и сумы.
И связи лет глубинно-родовые
на миражи разменивали мы…

С тобой, Юрман, жил рядом, по соседству.
Мы были бескорыстные друзья.
Запала речка в пламенное сердце,
те годы, знаю, прожиты не зря.

Там судеб связь, там наша пуповина,
характера там стержень рос и креп.
Там нашей Веры, Правды сердцевина,
надежность рук и смысл душевных скреп.

В годах тех жили люди мне родные.
Я всех люблю и помню до сих пор.
Там юность, зрелость, годы золотые!
В ночное небо рвущийся костёр.
В иной, полузабытой, жизни детство,
но верю, речка, ждут нас встречи вновь.
Продолжится незримое соседство.
Излечат душу Память и Любовь.