Стать червивого

город  вымер: –
высохшее  воспоминание  спокойно  заходи,  грабь,
одичалым – издали,
ежедневным – тем  феромоном, 
из  которого  вырывают  запах,
направленным – не  щадя  чёрной  сажи,
где  сплав  верхнего  нижним  занят,
а  я  остался  песком  под  веками,
непролазным  к  пользованному  прищуру,
ничтожно  малой  частью  непрерывной  грыжи…

волосы  вечера  светились  на  пробор
и  прочь  скакали  вшеподобные  светлячки 
невидимыми  нитями  напряжения,
глоток  кофе  на  страже  простуженного  горла,
горечь  бьёт,  как  сквозняк  форточку,
а  я  валяюсь  на  тюфяке  застывшей  болезни,
как  плесень  на  паутине,
пачкаю  взглядом  белый  лист  синих  вен,
прикасаюсь  к  воздуху 
системой  в  осколках  зеркальных  отмычек…

в  метро  канализационных  электричек
крысы  ловят  солнечных  зайцев,
агонизирует  ядом  рифма
лепестком  плывя  в  луже,
она – целое  из  ничего,
перекрёсток  после  Луны,  запертой  у  взломанной  двери,
а  я  хочу  просто  уснуть  сном  мёртвого  дыхания,
молчанием  стен  обглоданных  кирпичной  кладкой…

струи  переплетёнными  туловищами 
ливень  скрутил  в  узел,
капли  мочат  и  пули,
нарушается  деление  клеток  на 
безжизненные  пятна
и  на  желчные  камни,
поклонникам  тусклой  кожи
автоответчик  пробует  порвать  цифровую  ленту,
ещё  все  спят,
а  я  пролезаю  в  дыру  междометий,
где  глазные  мухи  садятся  на  взлётную  полосу,
– остановитесь  часы  на  ноте  стрелок,
палец: – перекрести  губы  не  выдать  отравленных  речей…

дорога  выглядит  так,  что  с  неё  не  сойти,
глухой  стеной,
безнадёжно,
внимательно  подглядываю  и  не  выздоравливаю,
так  голодает  целое  по  кускам,
так  немой  помнит  вкус  голоса,
время  чешет  язвы  лет, –
это  песок  под  веками  смотрит  глазами,
которые
глохнут  от  пустоты
ничуть  не  раздражаясь.