О себе любимой

        Мама иногда говорила мне: «Инка, ты живешь на износ!». Мне очень не нравилась эта фраза: в ней было нечто предопределенно угрожающее, и я обижалась. Однако слова мамы только подтверждали мое неосознанное предчувствие, что мне не по силам выдержать напряжение такой интенсивной жизни и что-то может случиться. И – случилось!  Попала в больницу: старая травма позвоночника и продолжительное лечение «радикулита» кончилось вердиктом врачей- неврологов: ходить не будет! Сказали это моей сестре Санечке. Она скрыла от меня этот «приговор», зная, какое магическое влияние оказывает на меня слово. Спасибо ей большое: надежда на выздоровление не оставляла меня в самые худшие моменты лечения, и я верила, что снова стану ходить и… танцевать! И еще раз она спасла меня: единственная из моих близких, она выбрала из двух возможных вариантов и настояла на экспериментальной операции - и меня перевезли в ЦИТО (Центральный институт травматологии и ортопедии). Это была одна из первых «закрытых» операций на позвоночнике (французский метод: вливание в диски позвоночника сока папайи). Она транслировалась по ТВ на большой экран в зал, где за всем происходящим наблюдали врачи со всего Союза. Мой хирург был молодой ординатор, молдаванин по фамилии Ветрилэ, а операция была показательной, перед защитой его диссертации. (Кстати, впоследствии он стал главным хирургом ЦИТО).  После операции два месяца неподвижности в больнице в тяжеленном корсете, потом – полгода лежа дома - в «облегченном»: из гипса и толстых железных пластин... Лечение требовало держать позвоночник в прямом положении около года.
       Я снова в проходной комнате, за занавеской. Времени поразмыслить обо всем было много. И я, может быть, впервые задумалась о ценности собственной жизни. Теперь она абсолютно изменилась: нет прежней работы, аспирантуры, диссертации, активной семейной и светской жизни.  Это в прошлом. Я осталась сама с собой, в полной зависимости от помощи при любом физическом движении. Жизнь для всех продолжается, но уже без меня. Аня заканчивает девятый класс, у Германа – джаз: репетиции, концерты, гастроли. А я? Что будет со мной? А наша любовь? Впереди темно – неизвестность. Жизнь из жалости, в тягость…  Нет! Нет! Страшнее остаться калекой-инвалидом, чем …без Германа. Эта мысль пронзила как приказ.
       Если есть хоть какой-то шанс, я должна не упустить его, сделать все возможное самой для себя, чтобы встать и научиться ходить. Мне только 44!  Многое еще может быть впереди… И каждый из нас выберет свой путь. Есть цель!  И есть мама – безусловная Любовь, спрятанное Сострадание и непоколебимая Вера.  Моя незабвенная мамочка!  Доброе, нежное, преданное сердце! Спасибо тебе! Твоя жизнь – подвиг любви к Человеку! Всю жизнь учусь у тебя, люблю и всё-всё помню. Ты всегда в моем сердце.   
       И началась моя новая жизнь. В сделанном по спецзаказу корсете, в котором абсолютно нельзя было согнуться, училась ходить. Сначала, как на лыжах, с палками; затем - без палок, держась за стенки или стул, и, в итоге, - без поддержки. Всё очень медленно и постепенно – борьба за каждый сантиметр движения! Подключила всё: разные упражнения, снаряды, йогу и, самое важное, - веру в себя и непременное достижение цели... «Теперь вам только два килограмма в руки – на всю жизнь!» - вердикт врача.  А я понемногу расширяла ограничительные рамки физических нагрузок, постоянно их увеличивая.  И каждый раз радовалась новым победам и тому, что Герман на гастролях или его нет дома.  Болезнь заставила меня уйти в себя, отгородиться от него, дать ему волю, отпустить его.   Я делала это осознанно. Нужно было сосредоточиться на себе, беречь силы и копить энергию, не расплескивая её в словах, в ненужном откровении горечи сомнений, а иногда и потери веры в успех всех моих усилий. На вопросы близких отвечала: «Уже лучше, есть успехи». Плакала украдкой – жалела маму.
       Герман не мог не почувствовать этого и вел себя спокойно, заботливо и деликатно, однако тоже сдержанно. Я ничего не знаю о той его жизни, когда я так долго лежала почти без движения и начала вставать и учиться ходить. «Будет то, что должно быть, а может, и иначе…» - первые слова моей молитвы. Училась верить, терпеть и ждать. Видеть, кроме мамы, никого не могла, а главное – не  хотела, чтобы такой видели меня.  Зрелище не для слабонервных! На занавеске повесила плакат «Без стука не входить!» И часто, когда Герман приходил домой, он слышал: «Привет! Ко мне нельзя!» и проходил в свой кабинет. В общем, жизнь за «железным занавесом»!
       Прошло полтора года. Добилась, казалось, невозможного. Мой хирург Ветрилэ даже не поверил, что я - его подопытная, столь неожиданны были результаты: «Если б я защищался теперь, мне бы сразу дали докторскую!» Но особенно удивило меня то, как я преобразилась – похорошела. Приписывала это волшебству лекарства (сок папайи) и невероятному воодушевлению и радости, с которыми я занималась и встречала каждый свой успех. Радость владения телом, независимости от помощи, ощущение самостоятельности любого движения – это счастье!  О, это сладкое слово «свобода»! Неужели, чтобы что-то оценить, нужно испытать потерю этого?! Какой горький опыт – цена познания!
       Чтобы доказать свое выздоровление себе и близким, вышла на новую работу - старшим контрольным редактором издательства «Русский язык», которое выпускало книги для тех, кто изучал русский язык как иностранный. Работа с высокой оплатой, с укороченным рабочим днем и близко от дома. Пригласила меня туда моя институтская подруга, которая представила меня в отделе кадров как опытного специалиста и как человека с хорошим характером (что немаловажно в женском коллективе). Просмотрев мое личное дело, «кадровик» сказал: «Биография хорошая, характеристики прекрасные. А что она делала два года? Кроме справки об операции, нет ни одного документа. Лечилась… А может, и сидела…». Как в воду глядел!
        Работа помогла вернуться к полноценной жизни окончательно. Оставшийся после операции дефект правой ноги умело скрывала обувью на каблуках и брюками. И ещё - осуществилась моя давняя мечта - села за руль машины. А ведь при вождении желательно иметь здоровую правую ногу! Тормоз – газ – переключение передач! Справилась!  Получила права. Положила их на стол перед приехавшим с гастролей Германом. «Сколько стоит?» - «Я действительно вожу машину!» - «Да-а-а?!»
       Скоро появилась и машина. Пока мы в течение года «стояли в очереди», мне удалось скопить значительную сумму, а главным кормильцем семьи тогда был Герман.
       Машина – это особая «песня» в моей жизни! Я долго и страстно мечтала о ней даже тогда, когда личная машина была из области фантастики, как теперь, например, личный самолет. Но с появлением в начале 70-х автомобильного завода на Волге, выпускающего итальянский «Фиат» с русским названием "Жигули", обстановка изменилась. И вот в конце 1976 года мы стали владельцами новой очаровательной западной машины - седан-"двушка" - темно-оранжевого цвета с магическим названием «коррида».  С тех пор, за сорок с лишним лет дальнейшей жизни с Германом, у нас были разные модели машин. Мы очень любили все наши машины, всегда определяли каждой пол и давали свое имя. Последняя, Хонда Элемент, на которой мы ездили больше двадцати лет, была похожа на бегемота и носила ласковое имя Мотя.
       Машина всегда была еще одним членом нашей семьи (помимо овчарки и кота), который, кроме доставляемых радости и удобства езды, тоже требовал постоянной заботы и ухода. Зимой, например, очень рано, перед работой, я, в куртке и с бигуди на голове, чуть прикрытой косынкой, выбегала во двор, где стояла наша машина, и, очистив ее от снега, сгребала его лопатой в стороны, освобождая путь выезда. Потом – домой, переодевалась, наводила марафет и - снова к машине.
      Обычно в это время из соседнего дома выходила под руку «сладкая парочка»: пожилой еврей с портфелем и его молодая жена-дочка, блондинка-хохотушка. Они шли мимо меня, всегда воркуя: он что-то говорил приятным баритоном, а она отвечала радостным, веселым смехом. И вот идут они как-то  и видят знакомую картину: я быстро отгребаю снег. Блондинка, кивая в мою сторону,  капризно-кокетливо говорит: «Ми-и-ша, купи мне маши-и-ну! Ты же ви-и-дишь, как это поле-е-зно». – «Я куплю тебе... лопа-а-ту», - мило передразнивая, вторит баритон. Мы рассмеялись и с тех пор доброжелательно раскланивались, а иногда я подвозила их к остановке троллейбуса на Садовом кольце. У меня был свой интерес - послушать мужа-острослова с его веселыми шутками по любому поводу и заразиться смехом на весь трудный рабочий день. Муж был очарователен! Блондинка –  тоже!
      Как-то в интервью Герман сказал: «Если бы у Инны не было чувства юмора, мы бы не прожили вместе так много лет!» и: «У нас характеры непростые: у меня и у Инны. Спасает юмор»!  Это правда. Смешное и драматичное всегда рядом, переплетены, как всё в жизни, – неразделимо, в одной связке. Герман был одарен и виртуозным чувством юмора и самоиронией. Мы часто смеялись, постоянно играя в слова. Посмеяться же над собой – высший пилотаж! А часто это и выход из затруднительного положения. Так, однажды академик Аркадий Мигдал, старинный друг Музы, большой любитель женщин, сидя в нашей машине (я – за рулем), сказал: «Инна, как мне нравятся ваши ножки - такие красивые!». Тут же последовал ответ: «А вам какие больше нравятся: худые и стройные или чуть полноватые? А то у меня большой выбор: одна – такая, а вторая – другая». Опытный ухажер смутился, мы рассмеялись – и явные ухаживания прекратились. Остались комплименты, но эта словесная «игра» не мешала нашим дальнейшим отношениям. Дело в том, что познакомились мы с Кадей (так звали его в ближнем кругу) в загородном доме Музы. Он увидел, как я стригу Германа, и попросил меня оказывать эту услугу и ему, что я и делала лет 25! Именно он поднял все свои связи, чтобы я попала на операцию в ЦИТО. Я благодарна ему в прямом смысле «по гроб жизни». Иногда он звонил и говорил: «Инночка, мне очень нужно срочно постричься» - «Когда, Кадя?» - «Вчера. Завтра у меня запись на ТВ программы «Очевидное - невероятное». Я откладывала все дела, и он приезжал ко мне на «Волге» с водителем (сам машину не водил), или я ехала к нему. Герман порой возмущался: «Когда Кадя звонит, стрижешь его тут же, по первому зову, а я тебе напоминаю об этом несколько дней!» - «Герман, Кадя подарил мне новую ногу! Я буду его стричь «по первому зову» всю жизнь!  И ты должен с этим смириться!» Так и произошло: он приехал ко мне постричься перед своей поездкой в Америку, где еврейская община оплатила ему высококачественное лечение  онкологии. Больше мы не виделись…
      А жизнь продолжалась... Помню свой первый «выход» на концерт Германа. Потрясенный, конечно, моей болезнью и выздоровлением, он посвятил  мне свою композицию. Не успел ведущий произнести «Исцеление -75», как кто-то из зала крикнул: «Исцеление – 0,75!» В зале – смех, разрядка; простая удачная шутка изменила  настроение: спало некое  напряжение, появилась легкость, открытость восприятия музыки, в которой сначала звучала робкая надежда, а в конце - мощные звуки победы жизни.
      А я и теперь, спустя многие годы, просыпаясь утром и осознав, что еще на этом свете, благодарю Бога за новый день, стараюсь встретить его с надеждой и радостью преодоления (всё трудно!) и говорю себе: «Я не имею права вставать не с той ноги: у меня каждая нога – та!»
    
      Послесловие

      Позже, уже постоянно проживая в деревенском доме, я спокойно справлялась с заботами, незнакомыми в городской жизни. А жизнь будто испытывала нас «на прочность». Пережили всякое: и радость, и беду – много хорошего и плохого – все в одной связке.
      И косила траву большой косой. И, оставаясь в доме одна, отгребала от гаражных ворот горы упавшего с крыши снега. И исхитрилась доставлять в дом воду из водохранилища, когда зимой «сдох» наш подземный колодец. И тяжелая десятилетняя болезнь Музы после инсульта (все это время она жила с нами). И особое испытание - пожар дома с «лежачей» Музой. После пожара прожили втроем в съемной квартире на окраине Зеленограда. И каждый день как прораб ездила за рулем грузовой «Газели» за стройматериалами и контролировала строительство дома на месте сгоревшего. Дом удачно продали.  Осуществив намеченный план, переехали в Николо-Черкизово в новый дом без внутренней и внешней отделки и пять лет перемещались, освобождая новую площадь для работы. И жили как всегда: проводились репетиции «Каданса», отмечали праздники, приглашали гостей.
      И … другие, «не видимые миру подвиги». Но это теперь, с высоты прожитых лет (94 года), я так шутливо называю свои деяния. Как говорят, в каждой шутке есть доля шутки. Сама поражаюсь смелости, стойкости и терпению, с которыми я бралась за любое дело. Что бы ни случилось, переживала, конечно, но в уныние не впадала. Ведь ниспосланное - моя судьба, моя жизнь, и, если есть надежда и силы, это можно преодолеть.
      Могу сказать: жизнь удалась. У меня были хорошие родители, познала материнство; есть замечательная дочь Анюта, два прекрасных внука, Дмитрий и Василий, любимая сестра Александра.  Испытала многое: большую любовь, крепкую дружбу, радость творчества, осознания, преодоления. Любила свою профессию. Встретила в жизни немало интересных людей. Конечно, были и горечь потерь, расставания, предательства. В отчаяние впадала ненадолго, собирала силы для преодоления и жила дальше.    
      Откуда у меня такое в характере - неудержимость активного действия и адское терпение?  Думаю, прежде всего, - от мамы: она всегда помогала людям и бралась за дела, решить которые, казалось, было невозможно. «Радостная жертва» - так определила моя сестра Саня ее главный душевный посыл.
      А еще повлияли на мой характер события детства и отрочества, я – дитя социальных детских учреждений: детский сад, колония по здоровью (малярия), интернат во время войны и летние лагеря. Родителей видела мало, зато пример для подражания честному и доброму отношению к другим людям всегда был перед глазами.  И конечно, давали знать мои скрываемые переживания раннего возраста.  Этот сложный для любой взрослеющей девочки период для меня совпал с началом войны и срочной эвакуацией в Казахстан, где мы с сестрой прожили в интернате два года и вернулись в Москву в сорок третьем. До четырнадцати-пятнадцати лет росла я «гадким утенком». Быстро вытянулась вверх (рост к ста семидесяти сантиметрам), долговязая, нескладная. Стесняясь появившихся изменений в фигуре, ходила ссутулившись. Пострижена наголо, с короткой челкой на лбу. Лицо смугло-желтое: лечась от малярии, пила акрихин. К тому же одевалась во что попало - лишь бы было тепло. Симпатии у детей, а иногда и у взрослых не вызывала. А мама всегда на работе… Ощущая это неприятие и отторжение, часто старалась доказать: я – не такая.  Я хорошая: могу, умею, хочу дружить. Примите меня.  Я докажу вам и потом – доказывала! 
      Мои «не ратные» подвиги запечатлелись в стихах Германа почти к каждому дню рождения:
      
        Посмотрите на Инну:
        прожила – половину!
        Красота возрастает,
        а возраст – тает!
        ************      
        Моя Инна не ленива –
        вот и появилась «Нива»!
        ************
        Где вы видели мамзель,
        чтоб любила так дизель?
        Где вы видели мамзель,
        чтоб водила так «Газель»!