Женский день

ЖЕНСКИЙ ДЕНЬ

ПОВЕСТЬ



I. ПОДАРКИ

           Сегодня заботы навалились с утра. В почти постоянно пустующих карманах Ивана Мартыновича не звенело уже с неделю или более того. Перед женским праздником он влез в долги и, вздыхая и чертыхаясь, своим женщинам накупил недорогих безделушек.
           В семье Валуева прекрасный пол состоял из жены и двух дочерей – Леночки и Светулика. Дети, конечно, обрадовались: они ещё не имели представления о дорогих подарках, а вот жена свой презент – очередную ночную рубашку – швырнула в угол и машинально-скорбно подставила щёку для поцелуя. Ослепительно улыбаясь, Иван Мартынович чмокнул Марылю в указанное место и упорхнул.


II. У ЗЕРКАЛА

           Имей возможность проникать взглядом сквозь стены, Валуев увидел бы никак не ожидаемую картину: его Марылечка, закрывшись в спальне и сбросив с себя всяческую одежду, пытливо, без улыбки, стала всматриваться в своё отражение в большом зеркале. Женщина старалась следить за кожей, всё ещё нежной и упругой. Вот и теперь она медленно поднимала руки над головой, опускала их, поворачивалась, втягивала и расслабляла мышцы живота, приподнималась на цыпочках и опускалась на всю ступню. В конце концов, очевидно, удовлетворённая состоянием своей наружности, Марылечка присела на край кровати и раскрыла журнал мод германской фирмы «Burda».
           Марылечка уродилась черноволосой, причём волосы блестели природным глянцем. Совсем не правы её завистницы, утверждавшие в разговорах между собой, будто Марыля моет волосы, вливая в воду изрядную дозу уксуса. На её родине женщины моют и полощут волосы дождевой водой – за неимением водопроводной – и именно этой особенностью объясняются как волнующая шелковистость волос, так и их ослепительный глянец.
           Впрочем, что волосы! – в родных местах Марыли можно во всякое время встретить молодых девушек и даже солидных женщин, отмеченных не только волосами глубокого чёрного цвета, но и многими другими качествами, что так любят мужчины у представительниц слабого пола. Марыля имела нечто, что сразу выделяло её не только среди сверстниц, но и женщин ощутимо моложе её. Определить эту изюминку сложно – она просто чувствуется всяким здоровым мужчиной.
           Даже теперь, в грустную минуту, напомнившую о настигшей семью унизительной бедности, Марыля сохранила гордый взгляд и завидную осанку. Она сидела свободно, её тело своими мягкими, округлыми линиями, являло законченную гармонию. Под кожей играла молодая горячая кровь. Правильное, немного припухшее лицо без единой морщинки, с крыльями чуть приподнятых бровей, просто невозможно описывать, не имея при себе кисти и палитры художника. А шея!


III. ЕДИНСТВЕННОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ НЕРАВНОДУШНОГО АВТОРА

           Ты влюбился, читатель? Да? И правильно сделал! Посмотри вокруг. Убеждён, что грязные городские заборы, мышиный цвет стен домов, мерзкий пыльный воздух и плавающая повсюду в пространстве тоска – уже давно отвратили жителей от несчастной привычки радоваться жизни и каждому прожитому дню. Многим знакомы чувства подопытных жителей, выпущенных в городской мир из прекрасного сельского далёка.
           Но откройте на миг близорукие глаза и взгляните на женщину. Что в бесстрастном мире может быть прекраснее её обнажённой красоты?! Взгляните с восхищением на собственных жён, возьмите их на руки, и с восторгом, бережно поднимите на самый высокий пьедестал. Пусть царствуют, прельщают и, конечно, соблазняют. Пусть.
           Но если вы равнодушны и циничны, если, опираясь на прозу дней, приметесь отыскивать в женщине качества, в которых и сами слабы, то поскорее закройте эту книгу. Она не для вас.


IV. У ЗЕРКАЛА – 2
   
           Однако что такое? Видите? Марылечка вдруг встала, подбоченилась перед зеркалом, и своему прекрасному, обворожительному отражению показала милый розовый язычок, оказавшийся к тому же необычайно длинным. Да уж, как говорится…


V. ТЮЛЬПАНЫ

           Иван Мартынович вынырнул из автобуса и подбежал к утренним бабушкам, примостившимся с корзинами цветов у дверей ещё закрытого в этот час универмага. Бабушки торговали бойко. Приближался женский праздник. Утро стояло солнечное, с лёгким морозцем. Мужской народ в молчании и тоске уже давно топтался на этом пятачке, подавляя в себе инстинктивно вырывавшийся стон. И немудрено – мило улыбавшиеся старушки заломили такие цены, о существовании которых мужья и беспечные влюблённые ещё вчера не могли и подозревать, ведь каждый из них ещё с вечера спрятал под подушкой некое количество купюр, заначенных именно и только для покупки цветов.
           И вот теперь Валуев с тоской осознал, что на свою измятую десятку сможет купить лишь пять хиленьких тюльпанов. Нервно отшагав отмеренные на раздумья пять минут, Иван Мартынович наконец сдался, и стал-таки владельцем худосочных тюльпанов. Он тут же принялся думать на глобальные темы, ибо именно к ним приводили мысли о невыносимости наказания бедностью. В конце концов Валуев пришёл к неожиданному выводу, что многие индивиды почти привыкли к постоянному, неотделимому от естества человека чувству стыда за своё первобытное состояние и, как следствие – на подсознательном уровне готовы изорвать всякую сволочь, умудрившуюся жить хорошо.


VI. В УТРЕННЕМ АВТОБУСЕ

           Вздыхая от наплыва пасмурных мыслей, Валуев вскочил в отходивший автобус. Предприятие, где работал Иван Мартынович, находилось неблизко, а людей в салон автобуса набилось порядочное количество, поэтому пришлось снова погрузиться в трясину глубоких раздумий несмотря на тихие, но ожесточённые матюки, регулярно доносившиеся как справа, так и слева, да и позади мало кто желал ехать молча. Конечно, нервное состояние пассажиров в такой тесноте понять можно, особенно если кто-либо из соседей своей нечистой обувью нечаянно съездит по твоим отутюженным и вычищенным перед праздником единственным приличным брюкам.         


VII. ГУРЬЕВНА

           В кабинет Иван Мартынович вошёл медленно. Спасённые в автобусной толчее тюльпаны мирно дремали в бумажном кульке, ожидая своего часа.
           Валуев почувствовал, что на него постепенно стало сходить чувство близкого праздника. Этому состоянию поспособствовал вид нарядных сотрудниц, бодро сновавших туда-сюда, обдавая запахом сравнительно дорогих духов, прибережённых для такого случая. Независимо от возраста, женщины бросали на Ивана Мартыновича томные взгляды, словно заранее обещая ему что-то затаённое, волнующее их кровь. Впрочем, они и сами, наверно, не знали названия и глубины своих неясных мечтаний.
           В кабинете никого не оказалось. Валуев в растерянности осмотрел рабочие места сотрудников, не понимая, куда же эти типы подевались.
           Но вот открылась дверь, и в кабинет, воровато оглядываясь, протиснулся Николай Фомич Яковенко, работавший с Валуевым в одном отделе.
           – Фух! – выдохнул он. – Привет. Женщин ещё нет?
           – Сам видишь, – пожал плечами Валуев. – Принёс?
           – А как же, – расправил плечи Николай Фомич.               
           Он принялся выкладывать из сумки бутылку шампанского, закуску, и дежурный, точно такой же, как у Валуева, букет тюльпанов.
           – У Гурьевны брал? – участливо спросил Иван Мартынович.
           – Откуда знаешь? – опешил Николай Фомич.
           – Да так, – вздохнул Валуев, – догадался.
           Он стал оглядывать неказистый букет.
           – Почём брал?
           – Рупь восемьдесят за штуку, – крякнул Яковенко. – Гурьевна совсем озверела.
           Валуев покачал головой.
           «Вот же ж старая кошёлка! – подумал Иван Мартынович. – А с меня взяла по два. Ну, я ей припомню!»


VIII. ИРА И ВЕРА

           В это время с треском распахнулась дверь, и в кабинет не вошли, а прямо-таки влетели две раскрасневшиеся женщины.
           Ирине Поповой не исполнилось ещё и тридцати, она вошла в тот период зрелости, когда начинается отсчёт времени устоявшейся внешности, обычно длящегося не менее пятнадцати лет, а возраст женщины можно определить лишь условно. Превосходное состояние кожи и волос в эти годы непреодолимо влекут к таким дамам сильный пол любого возраста – от неоперившихся юнцов до мужчин, доживших до глубокой седины.
           Сегодня, по причине приближения Женского праздника, блондинка Ирина надела своё лучшее, относительно новое платье. Глубокое декольте открывало белоснежную шею, вокруг которой сияло ожерелье из шлифованного сердолика вперемешку с голубой бирюзой.
           Вере Макаровой уже «стукнуло» сорок, но она всё ещё пыталась играть роль первой красавицы. Знойная брюнетка с матовой кожей, одетая в строгий чёрный костюм, она явно пыталась томным взглядом из-под полуопущенных ресниц вызвать у мужчин взаимность, а всех женщин, не согласных с ней, вызвать «на дуэль».
           Обе сотрудницы были замужем, и их супруги принадлежали к начальственному составу, имеющему возможность одевать своих красавиц достойно.
         

IX. ТОРЖЕСТВЕННАЯ ЧАСТЬ

           Ни Валуев, ни Яковенко возможностей блеснуть высоким достатком, и, соответственно, стать достойными объектами внимания двух вышеозначенных дам, к сожалению, не имели.
           Женщины, войдя в кабинет, остановились, разом замолчали, и окинули мужчин взглядами, в которых читался знак вопроса.
           – Здравствуйте, дорогие наши женщины! – торжественным тоном произнёс Иван Мартынович. – Разрешите мне от своего имени, и от имени Николая Фомича, от всей души поздравить Вас, Ирочка, и Вас, Верочка, с наступающим праздником весны, женским днём Восьмое Марта!
           Затем вступил Яковенко:
           – Дорогие наши женщины! Желаю вам здоровья и красоты, – такой же, как вы представили нам сегодня!
           – Да ну вас, мальчики! – обрела дар речи Вера Михайловна Макарова.
           Правда, на её щеках появился румянец, а глаза блеснули влагой.
           – Какие вы молодцы, ребята, – подключилась к разговору Ира Попова. – Я вас люблю! Вера Михайловна, где фужеры?
           Из соседней комнаты Макарова торжественно вынесла коробку с дежурными фужерами, купленными работниками отдела вскладчину в прошлом году.
           – Наливайте! – разрешила Вера Михайловна, расставляя фужеры на самом большом столе кабинета.
           Этот стол появился здесь очень давно. Огромный, отделанный светлым лаком, с толстой, исцарапанной временем столешницей, с двумя большими тумбами, он когда-то входил в обстановку приёмной какого-то министерства, и являлся особой гордостью экономической службы шахты.
           Николай Фомич откупорил шампанское, причём хлопок у опытного специалиста получился не очень громкий, но и не тихий, а – в самый раз, чтобы, как говорится, «начальство не услышало».
           – За вас, девочки! – провозгласил тост Иван Мартынович.
           – Ура! – подхватил Яковенко.

            
X. ПРОЗА ЖИЗНИ

           После первого тоста женщины стали вести себя попроще. Глаза заблестели. Налили ещё раз.
           Иван Мартынович с грустью в голосе объявил:
           – Вы пейте, девочки, а мне уже нельзя.
           – Что такое? – обиженно поджала накрашенные губки Вера Михайловна.
           – Ничего не поделаешь, – вздохнул Валуев. – В одиннадцать часов заседание парткома.
           – Фу, какая проза, – поморщилась Ира Попова.
           – Надеюсь, что ненадолго? – с некоторым испугом спросил Николай Фомич и скосил глаза на двух разгорячённых дам.
           – Надеюсь, что нет, – пожал плечами Валуев. – Час, или чуть больше. Не расходитесь.
           – Ого! – громко охнул Яковенко.
           – Мы тебя не съедим, Коля, не сомневайся, – поручилась Ира, беря его под руку.
           – Ваня, у меня к тебе разговор, – прошептала Вера Михайловна Валуеву на ухо. – Выйдем в ту комнату.
           Она кивнула, указывая на подсобку, из которой вынесла фужеры.
           – Видишь, Коля, они уже уединяются, – весело заметила Ира.   


XI. В ПОДСОБКЕ

           Вера Михайловна подхватила Валуева под руку и, не обращая внимания на реплику Иры, повела в подсобку. Иван Мартынович заметил, что глаза женщины как-то странно блестели.
           «Мы и выпили-то всего ничего, – подумалось ему, – и с чего бы так захмелеть?»
           Тем временем Вера Макарова усадила Валуева на стул и стала шептать ему на ухо:
           – Ваня, ты не думай, я не пьяна. Подумай хорошенько над моим предложением. Хорошо?
           – Каким предложением? – удивился Валуев. – Я ничего не знаю.
           – Конечно, не знаешь, – согласилась Вера Михайловна. – Я только сейчас решилась. Мой Макаров отправляет меня завтра на дачу, на Григорьевку. Говорит, чтобы я внутри убралась, а восьмого вечером он думает отметить там женский день с нашими знакомыми. Как всегда напьётся. Я уже не знаю, что и делать с этим паршивцем. Жизни хочется, Ваня, жизни. Приходи завтра к двум часам. Нам хватит двух часов, не больше. Но и не меньше.
           Валуев не знал, что ей ответить. Макарова никогда его не выделяла из маленького мужского коллектива. Её муж – большой начальник на шахте. Вера затеяла опасную игру.
           – Вера Михайловна, – решился, наконец, Иван Мартынович вставить слово, – спасибо, конечно, но мне нужно как-то оправдаться перед своими за эти два часа.
           – Я уже всё обдумала заранее. Завтра у тебя дежурство по шахте?
           – Да, – вздохнул Валуев, – какая-то сволочь поставила меня в график перед праздником. Я уже и жене сказал. Ругалась ужасно. Тряпка ты, говорит, тебе вечно праздники портят.
           – Это всё я устроила – улыбнулась Макарова. – Ради этих двух часов. Тебе нужно только появиться на шахте, и всё. Это дежурство только для «галочки». А ты говоришь: «сволочь»…
           И женщина кокетливо поджала губки.
           – Ну, Вы даёте… – только и смог произнести Иван Мартынович.
           – Ваня, называй меня на «ты», – улыбнулась Вера Михайловна и потрепала его по щеке. – Так придёшь?
           – Попытаюсь, – прошептал Валуев.
           – Жду, – Вера Михайловна легонько щёлкнула пальчиком его по носу. – Ну, иди уже на свой партком.
               

XII. ВСЕ УЖЕ СОБРАЛИСЬ

           – Иван Мартынович, все уже собрались – упрекнул Валуева секретарь парткома, Владимир Александрович Замковой.
           – Извините, – виновато произнёс Иван Мартынович. – Женщин поздравлял.
           – Дело нужное, – подтвердил председатель профсоюзного комитета Николай Яковлевич Панч. – Я сам после парткома пойду своих женщин ублажать. Сказал им, чтобы не расходились и ожидали.
           – Всё понятно, – вздохнул Замковой. – У меня в парткоме тоже три женщины: Вера Сидоровна, Клара Савельевна, и Елена Васильевна. Все они здесь, рядом, в библиотеке, и с нетерпением ожидают окончания заседания парткома.
           Вера Сидоровна Саночкина, библиотекарь, услышала своё имя и выглянула из-за двери. Замковой встретил её улыбкой и сказал:
           – Это я к тому, Вера Сидоровна, что нужно поскорее переходить к началу заседания, а то шампанское греется.
           – А мы его на окно поставили, там прохладнее, – из глубины библиотеки вступила в разговор Елена Васильевна Баскакова, редактор шахтной многотиражки «Горняк».
           Третья женщина, бухгалтер парткома Клара Савельевна Смурая, самая ответственная и серьёзная, неслышно подошла к двери библиотеки, и закрыла её изнутри.
           – Что ж, начнём, – сказал Владимир Александрович. – Честно говоря, я не хотел сегодня вас собирать: послезавтра женский праздник всё-таки, но обстоятельства сложились так, что вчера вечером раздался звонок из райкома. Звонил инструктор по идеологии, Павел Северьянович Мучкин. Просил сегодня утром собраться и рассмотреть персональное дело нашего коммуниста, чтобы протокол заседания уже после обеда ушёл в райком. Я ему сказал, что директора и главного инженера нет на месте – шеф на торжественном заседании в городе по случаю предстоящего праздника, а главный инженер весь день до вечера у горных инспекторов, в округе, а они двое как-никак члены парткома. Но Павел Северьянович сказал, что дело срочное, а кворум собрать можно и без отсутствующих руководителей. Я позвонил директору и всё объяснил. Муртази Шотаевич сказал, что он уже в курсе, и не возражает, чтобы мы собрались без него, и сам сообщит главному инженеру об этой ситуации. Позже главный позвонил мне, и сказал, что тоже не возражает, чтобы мы начали без него, а он постарается подъехать.
           – Владимир Александрович, – вступил в разговор Виталий Пантелеевич Мурузов, начальник участка вентиляции и техники безопасности, – что-то я сомневаюсь, чтобы инспекторы перед праздником так просто, без отступного, отпустили нашего главного.
           Замковой улыбнулся: он знал ситуацию лучше многих присутствующих, так как с горными инспекторами работал не один год, ещё до своего избрания секретарём парткома.
           – Не будем о грустном, – сказал он. – Итак, перехожу к делу. Елена Васильевна!
           – Да, Владимир Александрович! – тут же ответила Баскакова из-за двери. – Протокол?
           – Куда ж я без Вас! – развёл руками секретарь. – Помогите нам, пожалуйста.
           Редактор многотиражки вышла из библиотеки, плотно закрыла за собой дверь, села за ближайший стол, положила перед собой несколько листов чистой писчей бумаги, достала из нагрудного кармана жакета шариковую ручку, и приготовилась писать протокол.


XIII. ПЕРСОНАЛЬНОЕ ДЕЛО

           – Спасибо, Елена Васильевна, – поощрил её Замковой. – Итак, начнём. Сегодня мы должны рассмотреть персональное дело начальника смены производственной службы, члена КПСС с 1979 года Завалишина Петра Герасимовича.
           – Кого? – вдруг раздался удивлённый возглас бригадира проходчиков Алёхина Матвея Силыча. – Петра Герасимовича? Что же он натворил?
           – А ты не спеши, Матвей Силыч, – ухмыльнулся секретарь, и показал ему какую-то бумагу, исписанную мелким почерком. – Вот у меня в руках текст, по сути дела заявление, из которого ты всё поймёшь. Кстати, Завалишин уже здесь, в коридоре, я его увидел, когда кто-то открыл на секунду входную дверь парткома.               
           – Да, заинтересовал ты нас, Владимир Александрович, это точно, – вздохнул Валентин Степанович Мищенко, «сквозной» бригадир рабочих очистного забоя «добычного» участка номер три. – Но время идёт, а мы как не знали ничего, так и продолжаем недоумевать.
           – Всё, всё, коллеги, начинаю, – согласился с парткомом секретарь. – Итак, читаю. Что же мы имеем? А имеем мы письмо от жены Петра Герасимовича, Натальи Харитоновны Завалишиной. Она пишет буквально следующее. Скажу сразу: письмо длинное, и не всё здесь о деле. Много воды. Кто желает, может с ним ознакомиться отдельно. Я тут карандашом выделил основное, это и прочту. Как вы, товарищи, согласны?
           – Конечно, – вставил реплику Панч, глядя на циферблат своих наручных часов. – Во всяком случае, я не возражаю.
           – Я тоже, – подтвердил Валуев.
           Он помнил, что его ждут оставленные в кабинете женщины и Яковенко.
           – Слушайте же, – углубился в текст Замковой. – Жена пишет: «Долго не хотела выносить, как говорится, сор из избы, но больше терпеть не могу. Вы знаете моего мужа по работе, и он вроде бы у вас на хорошем счету, но не всё то золото, что блестит.
           – Это точно! – вдруг заявил долго сидевший молча начальник смены Бушин Павел Михайлович. – А то говорят, что Завалишин на хорошем счету! На каком там хорошем! Баламут он!
           Бушин только что отработал ночную смену и жутко хотел спать, рвался домой, к своим женщинам, а тут этот партком… Видно было, что он с трудом удерживался, чтобы не зевнуть во весь рот.
           Замковой внимательно посмотрел на Бушина, понял, в каком тот состоянии (сам недавно работал начальником смены), и мягко сказал:
           – Пал Михалыч, ну, потерпите немного. Мы скоро закончим. Так на чём я остановился? Ах, да: «не всё то золото, что блестит». Продолжу с вашего согласия. Итак: «Однажды муж не пришёл домой ночевать. Заявился только через сутки. Я спрашиваю, мол, где ты шлялся? Я все телефоны обзвонила, на шахте тебя никто не видел. Диспетчер сказал, что ты давно ушёл домой. Я вышла на все больницы города, даже говорила с моргом. Нигде тебя нет. Скажи, где ты пропадал? И чем это от тебя пахнет? Не водкой, не коньяком, а духами. Муж отпирался, говорил что-то несуразное, что, мол, напился с друзьями и попал в вытрезвитель. Я ему говорю, что в этом заведении опрыскивают не духами женскими, а холодной водой из шланга. И что вы думаете? На нём не оказалось исподнего белья! Это где, говорю ему, с тебя трусы, извините, сняли? В вытрезвителе? Говорю, давай его адрес, я поеду туда за твоими трусами! И тут он сдался. Был, говорит, в гостях у какой-то дамы. Говорю ему: у кого именно. Он и тут раскололся. Оказалось, что у вас на шахте есть такая табельщица, Галина Свирькина. Незамужняя, переросток сорока лет. Говорю: давай её адрес. Как он перепугался! Упал на колени, говорит, что бес попутал, и больше к ней не пойдёт».
           – Дальше много чего написано, но я пропущу. Начну читать уже концовку текста.
           Раздался смешок. Владимир Александрович посмотрел поверх письма и увидел, что Елена Васильевна едва удерживается, чтобы не расхохотаться.
           – Извините, Владимир Александрович, – посерьёзнела Баскакова. – Мне всё это записывать? Как-то этот опус не укладывается в формат протокола. На мой взгляд, конечно. А вообще, – как Вы скажете, так я и сделаю. Но, однако…
           – Ну, я не знаю – задумался Замковой. – Напишите что-нибудь обтекаемое, мол, жена обнаружила измену, а письмо мы к протоколу приложим. Я продолжу. Жена пишет в конце: «Дура я, поверила мерзавцу. Простила. Через месяц он пропал уже на два дня. После ночной смены пошёл не домой, а к этой паскуднице. Чем она его, дурака, приворожила к себе? Я потом ходила на шахту, смотрела на неё. Ни кожи, ни рожи нет у этой, простите, сучки! Ещё и прыщавая!»
           – Врёт она всё! – вдруг заявил начальник участка ВТБ, и даже ребром ладони по столу стукнул. – Табельщицы у меня в штате, и Свирькина никакая не прыщавая, и как работник неплохая. Чушь это, слушать не хочется.
           – Виталий Пантелеевич, так речь не о том, что эта Свирькина у тебя хороший работник, – возразил секретарь, – а в том, что она на чужого мужа позарилась. Но не перебивайте, прошу, а то мы так и до утра не справимся. Итак, заканчиваю. Пишет: «С тех пор муж замкнулся, на меня не смотрит, всё вздыхает. А у нас дети – сын и дочь, школьники. Если он из семьи уйдёт, то я их сама не подниму. Помогите мне, пожалуйста, пропесочьте его по партийной линии, наложите взыскание, и заставьте бросить эту гадюку прыщавую! Не откажите, пожалуйста». И подпись: Завалишина Наталья Харитоновна. Кстати, я узнавал: она дочь нашего заслуженного комбайнёра с участка номер пять, ветерана труда Менченко Харитона Прокопьевича, награждённого двумя знаками «Шахтёрская Слава». Так-то. У меня всё. Какие будут мнения?
           – Какие тут могут быть мнения? – пожал плечами Панч. – Приглашайте этого Завалишина сюда, Елена Васильевна. Я правильно говорю, Владимир Александрович?
           – Да, время идёт – согласился Замковой. – Клара Савельевна!
           – Я слушаю, Владимир Александрович, – раздался из-за двери голос бухгалтера парткома.
           – Как там ситуация? – спросил секреталь.
           – Уже всё нарезали, по тарелкам разложили, бутылка пока на окне. Ждём.
           – Думаю, уже недолго осталось, – вздохнул секретарь. – Елена Васильевна!
           Баскакова открыла входную дверь, окинула взглядом коридор.
           – Пётр Герасимович, входите! – пригласила она, и неспешно вернулась на своё место.
           Она шла, качала головой и улыбалась.


XIV. ЗАВАЛИШИН

           В кабинет вошёл довольно высокий и грузный мужчина в мешковатом костюме.
           Валуев, держа в уме неожиданное предложение Веры Макаровой, с опаской смотрел на человека, уже попавшего в жернова меж двух женщин. Вот так потерянно, думал Иван Мартынович, и он может выглядеть в будущем, если пойдёт по стопам Завалишина.
           Пётр Герасимович явно волновался. Войдя, он осмотрелся, поискал взглядом стул, но садиться не стал, а застыл на месте, неловко перебирая пальцами: то пытаясь взяться ими за оба лацкана пиджака, то опуская руки вдоль тела, и так – несколько раз.
           – Садитесь, Завалишин, – разрешил секретарь, пронзая вошедшего взглядом, в котором сквозило откровенное любопытство.
           Начальник смены сел и низко склонил голову.
           – Отчего же ты не смотришь прямо, Пётр Герасимович? – спросил окончательно проснувшийся Бушин. – Нам интересно, как ты дошёл до такой жизни.
           – Вот именно, – добавил Мурузов. – Оказывается, ты нашу Свирькину сбиваешь с пути истинного. Так, или не так?
           – Погодите, товарищи члены парткома, – перебил их секретарь. – Так он совсем растеряется. Давайте, я начну задавать ему вопросы, а он пусть успокоится и связно отвечает. Как вам такое? Нормально?
           – Нормально, – вдруг сказал Валуев, и сам удивился своей реплике.
           Наверно, думал он, это в нём заговорил интерес к последствиям собственных предполагаемых действий совместно с Макаровой.
           – Итак, первый вопрос, – сказал Замковой. – У вас со Свирькиной что-то было? Или не дошло до этого… ну, ты сам понимаешь, до чего?
           Завалишин поднял голову.
           – Первый раз ничего не было, – сказал он каким-то тусклым голосом. – Я принёс бутылку водки, и мы просто поговорили. Владимир Александрович, Вы даже не представляете себе, какая у меня в семье обстановка. Скандал за скандалом. Если б не дети, я бы развёлся с Натальей. Просто невмоготу, поверьте. А Галя совсем другой человек. Она хоть выслушала меня. Как человека.
           – Понятно, – вступил в разговор Алёхин. – У меня такая же ситуация. Но мы как-то миримся. Поскандалим, а потом снова как ни в чём не бывало.
           – И у меня, – поддержал его Мищенко. – Чёрт его знает: когда женишься, невеста кажется ангелом, а потом совсем наоборот…
           Баскакова прошептала:
           – И это тоже писать в протокол?
           – Подождите, Елена Васильевна, – подумав, сказал секретарь. – Вернитесь, наверно, к женщинам, я Вас потом вызову, и мы напишем сообща то, что нужно.
           Баскакова встала, окинула Завалишина долгим взглядом, вздохнула, и скрылась за дверью библиотеки.
           – А во второй раз? – спросил Замковой.
           Завалишин опустил голову.
           – Ну, что молчишь? – подстегнул его Панч. – Было или нет?
           – Было.
           – Что же ты решил? – спросил секретарь. – Надо же что-то предпринимать. Так оставлять нельзя.
           – Не знаю я, – вздохнул Завалишин. – Домой хожу как на каторгу. Наталья и детей настроила против меня. Чужой я там.
           – Да, ситуация… – протянул Мурузов. – Что же делать? Галина – женщина, конечно, незамужняя, но – женщина. Не боишься, что и с ней у тебя хорошая жизнь не сложится? Кроме того, у тебя дети. Им отец нужен. Представь, ни здесь, ни там у тебя не сложится. Что тогда? И себе жизнь сломаешь, и жене, и Свирькиной, и детям своим. Ужас!
           Так как Завалишин продолжал молчать, Замковой обвёл взглядом членов парткома, тоже сидевших с задумчивым видом, крякнул от осознания необходимости всё же принять какое-то решение, и тихо произнёс:
           – Скажу тебе честно, Пётр Герасимович, что и у меня дома бывало такое. Но я всё же не стал уходить из семьи. И тебе не советую. А там как знаешь. Только я тебе вот что скажу. Твоя уже и в райком написала, и там ждут протокол нашего парткома. И ждут с решением о наложении взыскания. Что скажешь?
           – Не знаю, – признался Завалишин. – Взыскание – это плохо. Я понимаю. А если я вернусь в семью?
           – Однозначно сказать не могу, – покачал головой Замковой. – Но буду убеждать райком, чтобы не рубили сплеча. Мол, осознал, и всё такое. В общем, человек решил вернуться в семью, и ситуация кардинально изменилась. Я буду за тебя биться, Пётр Герасимович, ты не думай… Ну, что скажешь?
           – А можно отложить решение? – поднял голову Завалишин.
           – К сожалению, нет, – вздохнул секретарь. – Райком уже сегодня возьмёт в работу наш протокол. И шутки на этом закончатся. Ты, я слышал, хотел идти в горные инспекторы, так вот после такого скандала можешь об этом забыть. Навсегда.
           – Что же делать? – взялся за голову Пётр Герасимович.
           – Тебе решать, – жёстко ответил Панч. – И чего мы здесь его уговариваем? Время, время…
           – Да погоди ты, Николай Яковлевич! – осадил его Замковой. – Тут судьба человека на кону, а ты: время, время… Ну, Пётр Герасимович, решайся. Я же тебя сто лет знаю. Ты всю жизнь был нормальным мужиком, ты грамотный инженер, хоть сейчас можешь исполнять работу инспектора. Ты что, не понимаешь, что жизнь может полететь под откос? Смирись. Хотя бы на время, пока не решится переход в инспекцию. Я, что ли, за тебя думать должен, в конце-то концов? Ты мужик или тряпка?!
           Завалишин поднял голову. В его глазах стояли слёзы.
           – Пишите, – прошептал он. – Я вернусь в семью.
           Замковой тяжело откинулся на спинку стула, махнул рукой: мол, расходимся, заседание парткома окончено. Валуев встал, попрощался за руку с товарищами, и направился к выходу из кабинета. Все передвигались в полном молчании.
           Из библиотеки в кабинет заглянули все три женщины. У Смурой дрожали губы, она шептала:
           – Какое несчастье. Как им теперь жить вместе?..
           – Всё слышали? – спросил Владимир Александрович нервно.
           Что они ответили, Иван Мартынович не узнал.
               

XV. РОЗА ПАВЛОВНА

           Иван Мартынович вернулся в свой кабинет, но Веры Михайловны там не оказалось – ушла, не дождалась. Зато появилась Роза Павловна Кряжева, женщина лет сорока пяти, долго работавшая на шахте горным мастером вентиляции, и лишь недавно сменившая профессию, так как всех женщин, занимавших подземные должности и рабочие места, кроме специалистов: маркшейдеров, геологов и нормировщиков, – из шахты вывели решением правительства. Теперь Роза Павловна работала в системе Госстраха. Нужно сказать, что она представляла собой довольно редкий тип женщин, от которых невозможно просто так отвязаться, и у неё на ниве страхования жизни всё шло хорошо: свой план она выполняла и перевыполняла.
           – Ваня, как хорошо, что ты зашёл! – раздался её громкий голос.
           – Не зашёл, а вернулся, – уточнил Валуев. – Я заседал на парткоме, и предупредил, чтобы не расходились. Хотя Веры Михайловны уже не вижу.
           – А мы и не расходимся, – кивнула Роза Павловна. – То, что Вера ушла, ещё не горе. За ней муж зашёл и забрал с собой. А что тебе Вера? Я вместо неё.
           Иван Мартынович понял, что Роза Павловна уже сильно «клюкнула» где-то. Странно: в обычные дни она его не замечала, и даже не всегда здоровалась. Он обвёл глазами комнату, и увидел, что Николай Фомич мирно спал, свернувшись калачиком на мягком уголке у противоположной стены. Ира Попова сидела за столом, подперев голову руками, и что-то напевала себе под нос.
           «Господи! – пронеслось у Валуева в голове. – Что тут произошло?»
           – Ваня, ты не расстраивайся, – заявила Кряжева. – Присаживайся, выпей за нас, порядочных женщин. Один у нас праздник в году, понимаешь, Ваня – один! Только в этот день мы свободны от всех условностей: нас, дур, мужики должны любить и ублажать. Вот ты скажи, Ваня, ты женщин любишь? Только честно!
           – Конечно, Роза Павловна, – подтвердил Иван Мартынович, присаживаясь на соседний стул. – А откуда такое изобилие?
           Действительно, стол ломился от закуски: три круга полукопчёной колбасы лежали друг на друге, один из которых, самый верхний, криво изрублен на шайбы; кусочки сала «с прорезью» возвышались крутой горкой, ломтики сыра светились капельками выступившей росы, а свежие огурцы, нарезанные кружочками, перемежались колечками болгарского перца трёх цветов – красного, жёлтого и зелёного. Кроме того, большое чайное блюдце переполняла нашинкованная квашеная капуста. Посередине столешницы большого, бывшего министерского стола, стояла двухлитровая банка прозрачного, уже прилично отпитого самогона. От крепкого запаха этого домашнего напитка невозможно было спрятаться.
           – Ваня, я пришла в гости к вам, родным моим шахтёрикам! – улыбнулась Кряжева, обняла Валуева и крепко поцеловала в губы. – Разве ж я приду к вам порожняком? Вот и захватила из дому всё это добро, решила: гулять так гулять! Я уже не могу без шахты, вот не могу, и всё. Ваня, давай выпьем за нас, баб донбасских, за наше счастье бесшабашное, за адскую работу подземную, пыльную и тяжёлую. Ну, Ваня!
           Надо сказать, что Роза Павловна уродилась женщиной крупной, грудастой, широкобёдрой, и при этом совсем не толстой. Говорили, что она могла на спор в одиночку катать трёхкубовые вагонетки, доверху наполненные углём. Одно только несчастье преследовало всю её жизнь: деток бог не дал. И женщина со своей грустью справлялась довольно необычным способом, – Валуев наблюдал это воочию. В шахтной клети, отправлявшейся под землю, Роза Павловна присматривала какого-нибудь мужичка, светила ему своей коногонкой прямо в лицо, указывала на него пальцем, и суровым голосом изрекала:
           – Как тебя зовут? Саша? Сегодня жду тебя к себе. Всё понял?
           – Роза Павловна, – мямлил избранник. – У меня семья. Жена ждёт.
           – Что? – вспыхивала Кряжева. – Я тебя потом сама в семью отведу. Если, конечно, хочешь. Войду в твою квартиру, и сдам с рук на руки жене. Ты этого хочешь?
           – Нет, нет, что Вы, Роза Павловна, я и сам дойду домой, – шептал несчастный.
           Однако его уже никто не слышал: вся клеть, все двадцать четыре человека как один взрывались громким хохотом. Но при этом никто в глаза Розе Павловне старался не смотреть: боялись, что её внимание перекинется на другого претендента.
           Иван Мартынович решился:
           – Наливай!
           – Ты что, Ваня? Не годится. Сегодня ты должен «банковать», а не я, баба. Наливать положено тебе.
           – Конечно, – согласился Валуев. – Вам с Ирой по рюмке, или по полстакана?
           – Ты давай лей, а там посмотрим, – решила Кряжева.
           – Я уже «хорошая», – вдруг заявила Ира Попова. – Мне только чуть-чуть.
           – Ирка, да ты, я вижу, слабачка, – заметила Роза Павловна. – Сегодня же наш праздник. Сегодня можно.
           – Я домой не доберусь, – объявила Ира. – А мне ехать далеко.
           – Через час отправится «рабочий» автобус, – вспомнила Кряжева. – Он тебя отвезёт прямо к дому. Я же знаю, где ты живёшь.
           – Ну, за вас, женщины! – объявил Валуев.
           – Правильно! – поддержала тост Роза Павловна. – Сдвинем стаканы!
           После того, как все выпили и закусили, Ира сказала:
           – Роза Павловна, что-то я устала. Можно, я отдохну на диване?
           – Это как ты хочешь, – согласилась Кряжева. – Сегодня всем всё можно.
           И Попова улеглась в своём праздничном платье на небольшой диван, стоявший в углу.
           – Прямо спальня какая-то, – заметил Иван Мартынович. – Яковенко дрыхнет почему-то. Что тут произошло, Роза Павловна?
           – Тут я не виновата, – мотнула головой Кряжева. – Этот Фомич пить не научился за столько лет, – лёг уже после первого стакана.
           – Не первого, Роза Павловна, – вспомнил Валуев. – Они до моего ухода на партком налегали на шампанское.
           – Ну и зря, – улыбнулась Кряжева. – Никогда не любила эту «шипучку». Самогон – другое дело, это – по-нашему, по-шахтёрски.
           Вдруг она замолчала, внимательно посмотрела на Попову, затем встала, подошла к ней, послушала дыхание, и, удовлетворённая, вернулась к столу.
           – Спит, – объявила она тихим голосом. – Не будем ей мешать. Давай перейдём в подсобку. Бери закуску, а я возьму банку с самогоном.
           Валуев поскрёб пятернёй затылок, и уныло поплёлся с закуской в подсобку. Кряжева быстро сгребла оставшуюся снедь, захватила банку с качавшейся в ней прозрачной жидкостью, и тоже переместилась туда же.
           – Ну, давай, Ваня, по второй, – ворковала Роза Павловна, обжигая Ивана Мартыновича жарким взглядом.   
           – Ты, Ваня, закусывай, закусывай, – хлопотала Кряжева после следующей выпитой рюмки самогона. – Ты теперь под моей защитой. Я страсть как люблю защищать. У меня жизнь какая сложилась, слыхал? Мужика моего в шахте убило, молоденького совсем: ему и тридцати тогда не исполнилось. Царство ему небесное, Валере моему… А ты закусывай, Ваня, закусывай. Я не плачу, Ваня, это с глазами что-то. Эх, жизнь…
          Она вдруг обняла Ивана Мартыновича своими тёплыми, и совсем не такими уж и мускулистыми руками, как об этом напропалую в своих байках врали шахтёры, да так и застыла.
           – Что Вы, Роза Павловна? – попытался высвободиться Валуев. – Вам плохо?
           – Что ты мне «выкаешь», Ваня? – зашептала женщина ему на ухо. – Ваня, я тебя прошу уважить меня сегодня. Уважишь?
           – Что Вы имеете в виду? – попытался не понять Иван Мартынович.
           Он вдруг осознал, что всё стало казаться проще, что самогон – чудодейственный напиток – примирил его с действительностью, и заставил посмотреть на Розу Павловну с неким удивлением и уважением. Да, она старше его, и намного, но она женщина, тёплая, близкая…
           – Ваня, – вдруг раздалось рядом, – ты не засыпай, пожалуйста. Ох, и дура же я, дура. Ваня, я всё сделаю сама, только ты, пожалуйста, не спи…               
               

XVI. ДОМА

           Иван Мартынович стоял около входа в свою квартиру, и нажимал кнопку звонка. Перед глазами маячило полотно двери, и Валуев старался сосредоточиться только на нём, так как всё остальное расплывалось. Каким образом он добрался до своего дома, как вошёл в подъезд и взобрался на свой этаж, в памяти не отложилось. Наконец дверь открылась.
           – Чего трезвонишь? – раздался голос жены.
           – Господи! – прошептала она вдруг. – Что с тобой, Ваня?
           Иван Мартынович ответить не смог, только попытался развести руками, но, потеряв опору, не удержался, и привалился к дверному косяку.
           Марыля быстро окинула взглядом лестничную площадку: мол, никто не видит происходящего? Затем быстро затащила мужа вовнутрь и заперла за ним дверь.
           – Ну, рассказывай, – начала она допрос, но тут же поняла, что муж едва ли её слышит.
           Она испугалась по-настоящему, когда увидала, что цвет кожи на лице мужа стал на глазах приобретать какой-то синеватый оттенок.
           – Вот так праздник, вот так женский день, – запричитала Марыля.
           – Мама, ты сказала: женский день? – раздался звонкий голосок Светулика, младшей дочери. – А что это с папой? Я его боюсь: он синий.
           – Иди спать, – прикрикнула на неё мама, и попыталась провести Ивана Мартыновича в спальню.
           Валуев послушно шёл, но его заносило, и Марыля однажды больно ударилась об угол платяного шкафа. Наконец она привела мужа в комнату и уложила на постель. Скинула с него туфли, выкатила кое-как из пиджака, развязала галстук, и, тяжело дыша, села на кровать. Она никогда не видела своего Ваню в таком состоянии, но понимала, что сейчас выяснять, что произошло, не имело никакого смысла.
           Через пару минут женщина встала и прошла на кухню. Окинула взглядом стол, сервированный для празднования кануна женского дня, который планировала отметить вдвоём с мужем, и бессильно опустилась на стул.
           – Мама, ты плачешь? – спросила старшая дочь, Леночка.
           Она сильно выросла за последний год, и в свои одиннадцать лет выглядела старше.
           Марыля обняла дочь и поцеловала в лобик.
           – Ничего, доченька, всё хорошо, – говорила она. – Всё хорошо.


XVII. НОЧНЫЕ МЫСЛИ

           Иван Мартынович проснулся ночью. «Где я?» – пронеслось в его гудевшей и кружившейся голове.
           Он встал, оглядел себя и понял, что спал в брюках, носках и белой праздничной рубашке. На столе громко тикал будильник. «Дома!» – успокоился Валуев. И тут же вспомнил, что утром ему нужно ехать на шахту, на предпраздничное дежурство. «Макарова!» – ахнул он. Что же делать? Очень хотелось выбраться из нищеты, когда от получки до получки денег катастрофически не хватало. Вера Михайловна могла посодействовать в получении должности начальника отдела, и тогда финансовые вопросы могли благополучно разрешиться. Но попасть в кабалу к женщине?! Неожиданно возник образ начальника смены Завалишина, чьё персональное дело накануне рассматривалось на парткоме. Глаза Петра Герасимовича глядели Ивану Мартыновичу прямо в душу. Валуев замотал головой, отгоняя видение.
           Иван Мартынович неспешно разделся, лёг под одеяло, и почувствовал, что его тело сотрясает озноб. Он подоткнул одеяло, словно завернулся в кокон, однако зубы продолжали предательски отбивать чечётку.
           «Приди ко мне, – вдруг в ушах зазвучал голос Веры Михайловны Макаровой, – только на два часа, не дольше. Всё сбудется у тебя, Ваня. Ты станешь богат и успешен: это я тебе обещаю. На два часа, запомни, только на два часа…»
           Валуев уснул, и ему снились жаркие губы, но не Макаровой, а Розы Павловны Кряжевой.
               

XVIII. ПАСМУРНОЕ УТРО

           – Ваня, вставай, – послышалось рядом. – Ты не забыл, что сегодня дежуришь по шахте?
           Валуев машинально сбросил с себя одеяло и сел. Рядом с ним сидела его Марылечка, и заботливо оглядывала покрасневшими от недавних слёз глазами. Иван Мартынович неожиданно для самого себя вдруг упал на колени и стал осыпать поцелуями руку жены.
           – Машенька, Марылечка моя, прости, родная. Я вчера перебрал. Наверно, кто-то налил какую-то бурду в мой стакан. По-моему, это был самогон. Вот я и опьянел. Не помню, как добрался домой: наверно, пришёл на автопилоте. А ты рассчитывала, конечно, что непутёвый муж вернётся с работы, поцелует. А я…
           – Ванечка, я так ждала тебя, – сказала Марыля пресёкшимся голосом. – Хотела, чтобы вечер стал интимным, таким, как ты любишь. Помнишь, как мы в институте искали любую минуту, чтобы провести её вместе? Я – помню. Вот к такому же вечеру я готовилась вчера. Я понимаю, что сегодня после дежурства ты придёшь уставший, да ещё и с похмелья, но обещаю тебе, что всё будет так, как в институте. И ещё: не думай о размере достатка. Я тебя больше не стану пилить за то, что наш семейный бюджет не очень большой. Времена меняются, и для нас ещё наступят лучшие времена. Не в деньгах счастье, Ваня.
           Валуев зарылся с головой в колени жены, обнял её за талию, да так и застыл.   
           Из окна лился тусклый свет пасмурного утра. Он мягко, почти без теней, освещал задумчивое лицо Марыли, на котором блуждала лёгкая улыбка, и застывшую спину Ивана Мартыновича, которая нечасто поднималась и опускалась в такт ровному дыханию.
 
         
XIX. СНОВА ГУРЬЕВНА, И НЕ ТОЛЬКО

           Валуев шёл к автобусной остановке. Дежурство закончилось, едва начавшись.
           – Иван Мартынович, – сказал ему утром горный диспетчер Степан Корнеевич Махов, – позвонил главный инженер, и сказал, что сам проведёт наряд, сам съездит в шахту, а ты можешь идти домой.
           – Вот это да, – протянул Иван Мартынович. – Меня и поставили в эту смену дежурить, потому что главный, по его словам, не сможет попасть на шахту, так как его задействовали горные инспекторы.
           – Вот он с этими инспекторами и поедет в шахту, – ответил Махов. – Ну, нырнёт он под землю или не нырнёт, это начальству виднее. Факт же в том, что так решено сверху, и не нам, смертным, отменять. А ты иди, Иван Мартынович, не мельтеши здесь. Инспекция не любит, когда перед ней возникает какое-нибудь неизвестное лицо, вроде тебя. Начнёт задавать ненужные вопросы, и – сможешь ли ты на них правильно ответить, ещё неизвестно. Я бы на твоём месте не рисковал.
           Валуев искушать судьбу не стал, и покинул предприятие.   
           Вышел он около универмага. Бабушки бойко продавали тюльпаны. Какие-то неумытые личности зорко следили за тем, чтобы у торговок цветы не заканчивались, и вовремя подносили полные корзины взамен опустевших. Гурьевну Иван Мартынович увидел издалека. У неё покупатели не иссякали. Женщина работала быстро, умело, с прибаутками.
           Валуев опустился на холодную лавочку напротив, и задумался. Идти на дачу к Макаровой не хотелось. Утренний разговор с женой до сих пор звучал в голове.
           «А вдруг Вера Михайловна забыла о своём приглашении?» – возникла спасительная мысль.   
           – Ваня, это ты, друг мой? – неожиданно прозвучало рядом.
           Перед ним стояла разодетая по-праздничному Роза Павловна, и широко улыбалась.
           – Здравствуйте, Роза Павловна, – произнёс Иван Мартынович растерянно.
           Какие-то неясные воспоминания стали выползать наружу, но смысл их ускользал.
           – Ваня, да ты, никак, забыл о событиях вчерашнего вечера? – Роза Павловна перестала улыбаться и опустилась рядом на лавочку, предварительно смахнув с неё воображаемую пыль.
           – Вечера? – повторил Валуев. – Вы знаете, всё смешалось в голове.
           – Да ты что? – ахнула Кряжева. – Впрочем, оно, может, и к лучшему. Совсем-совсем ничего не помнишь?
           – Нет.
           – Тогда я тебе расскажу, – Роза Павловна улыбнулась. – Во-первых, ты, Ваня, показал себя настоящим мужчиной. Я не обманываю. Правда, мне пришлось постоянно следить, чтобы ты не уснул на самом интересном месте. Но ты молодец, справился. А я вместе с тобой села на рабочий автобус, помогла зайти в подъезд, мы вдвоём поднялись к нужной квартире. Я заставила тебя нажать на кнопку звонка, и только после этого ушла. Понимаешь, Ваня, я всегда беспокоюсь о своих мужчинах, и никогда их не бросаю. А ты теперь, Ваня, мой мужчина. Первый раз вижу, чтобы в таком разобранном состоянии мужчина ещё что-нибудь мог. Да, ты первый, Ваня. Ну всё, пока, я тороплюсь. Если понадобишься, я тебя найду. Милый ты мой…
           И она чмокнула Валуева в щёку. Иван Мартынович прикрыл глаза и тяжко вздохнул.
           – Дядя, ты не замёрзнешь? – вдруг прозвучал тонкий голосок.
           Валуев открыл глаза. Рядом стояла девочка лет десяти, и тормошила его за руку.      
           – Дядя, ты уже можешь меня слушать?
           Валуев кивнул.
           – Понимаешь, дядя, завтра женский день, а мне никто не подарил ни одного цветка. Ты не можешь мне подарить хоть один тюльпанчик?
           Девочка казалась очень серьёзной. Её одели в тёплое, на вырост, пальтишко с капюшоном, резиновые сапожки, и укутали горлышко тёплым шарфом. Валуев пошарил в кармане брюк. Там оказалась «трёшка».
           – Идём, – сказал он девочке, и взял её за руку.
           Они подошли к Гурьевне. Очередь около неё уже рассосалась, и старуха сидела одна, нахохлившись, будто наседка на яйцах.
           – Здравствуй, Гурьевна, – сказал Валуев. – Дай, пожалуйста, этой маленькой женщине цветок. Пусть ей выпадет счастье.
           – Два пятьдесят, – сказала Гурьевна как отрезала.
           – Возьми, – протянул Валуев «трёшку».
           – Это твоя дочка, что ли? – спросила Гурьевна, выбирая цветок.
           – Это не мой папа, – вдруг сказала серьёзная девочка. – Я этого дядю попросила подарить мне цветок в честь женского праздника. У нас с мамой нет никого, кто бы подарил цветы на праздник. Я этот тюльпан отнесу маме.
           Гурьевна опустила руки. Затем подняла голову. Две женщины: старая баба и маленькая девочка в течение нескольких секунд молча смотрели друг дружке в глаза, и первой отвела взгляд Гурьевна. Она поглядела на своего неумытого партнёра по торговле, да так, что тот поспешно скрылся с глаз, сгребла несколько тюльпанов в охапку, пересчитала их и сказала неожиданно мягким, немного простуженным голосом:
           – Как тебя зовут, малышка?
           – Даша, – ответила девочка гордо.
           – Возьми, Дашенька, эти два букета. Эти цветочки тебе, а эти отнеси маме.
           Валуев повернулся, чтобы уйти, но Гурьевна остановила его:
           – Забери свою «трёшку». У тебя детки есть?
           – Да, – ответил Валуев машинально. – Света и Лена.
           – Возьми и ты по букету своим девочкам. Ты в Бога веруешь?
           Валуев напрягся. Он состоял в коммунистической партии, и веровать в Бога ему не позволялось.
           – Верую, – неожиданно, с каким-то всхлипом сказал он, словно преодолевая некий барьер.
           – Будешь в церкви, – сказала Гурьевна вполне серьёзно, – поставь свечку за моё здоровье. Меня зовут Екатерина. Не забудешь?
           Валуев замотал головой: не забуду, мол. Он ещё хотел спросить, почему именно его попросила поставить свечку эта женщина, но позади уже образовалась очередь, и народ начал ворчать, поэтому пришлось уйти.
           О том, чтобы отправиться на дачу к Макаровой, Валуев уже не думал.   

            
4 апреля 1988 г. – 31 января 2022 г.


Рисунок Владимира Ивановича Оберемченко, г. Макеевка


Повесть опубликована в книге: ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС "Тайна тайн", г. Донецк, "Издательский дом Анатолия Воронова", 2023 г., стр. 15.