Мушка

Маша поняла, что вся ее жизнь теперь пойдет по-другому, когда хмурая и грубоватая Анна Семеновна Лыкова, врач из Консультации, своими холодными руками потрогав Марусин живот и поцокав языком, вымыла руки, чиркнула что–то в карте, бросила: «Одевайся, раззява!», потом, наблюдая, как Маша сползает с кресла и шлепает босыми ногами за ширму, сказала:

— Завтра приходи, с утра не ешь, пеленку захвати, ну, и денег надо, медсёстрам дашь. Еще срок у тебя маленький, всё сделаем. Колобком выкатишься и думать забудешь. Только впредь уж головой соображай, а не другими местами!

Маша, уронив за ширмой платье, стыдливо прикрылась руками, покраснела и закусила губу…

Анна Семеновна, кажется, никого не жалела, не любила и никому не сострадала. Работа – есть работа. Кто–то сваи забивает, кто–то хлеб печет, а она копается в женском нутре, то и дело сообщая о том, что пришедшая к ней на прием уже не одна, что колышется, дрыгается в ней новая жизнь. А кому она нужна, эта жизнь?! Аня выросла в детдоме, сто раз проклиная мать за то, что та родила ее на свет. Аня была «с изъяном» – непропорциональное тело, немного кособокое, впалая грудь и вытянутое лицо сразу отрезали все возможности выйти удачно замуж и завести семью. Так и жила Анна Семеновна одна. Но врач была, что Богом целованная. Скольких младенцев помогла выносить, на руках пальцев не хватит пересчитать. Но не всем она помогала. Были такие, коим, на ее взгляд, рожать было ни к чему – то молодая еще, то старая, то больная, то одинокая. Таких Аня быстро брала в оборот, назначала им время операции, да и дело с концом. Кто–то проклинал ее, кто–то верил и послушно освобождался от бремени. Первых Анна Семеновна потом встречала иногда, городок–то небольшой, все на виду.

Вон Савченко тащит коляску, в ней, беснуясь и раскидывая пухлые ноги, едет ее сын, Савченко младший. Мать орет на него и трясет коляску с неимоверной силой. Она умаялась, ей хочется спать, и денег опять не хватает, а муж Савченко, грузный и неповоротливый Серго, опять в рейсе. Ну вот зачем рожала, а? А ведь Аня говорила…

Или вот Игнатова. Вон ее окошки, шторами задёрнуты. Больная женщина, да и не молодка уже, а родила себе дочку. Себе, потому как мужа нет и не было, родила и теперь мается болячками всякими. Сколько еще она так пронянчится с ребенком, пока совсем не развалится?..

Анна Семеновна только качала головой, мол, свои мысли в чужую голову не вложишь, что уж теперь…

А теперь вот эта Маша, Мария Михайлова, сожительница Петьки Круглова, понесла. Ей уж куда? Петька и руки распускает, и денег от него не добьешься. С таким папашей ребёнка не вырастишь!

— Слышишь? Чего молчишь? Завтра, говорю, приходи. Петру ни слова. Поняла?

Маша оделась и встала напротив врача.

— Зачем завтра приходить? Вы же сказали, там всё нормально, теперь надо ждать, надо кушать хорошо, а вы говорите, не есть…

— Ты, правда, ничего не понимаешь или издеваешься надо мной? — кинула на угол стола медицинскую карту Анна Семеновна. — На прерывание завтра приходи. Вот люди! Ну что ты смотришь на меня своими глазенками?!

— Я буду рожать, Анна Семеновна, буду, и всё.

Маша развернулась, прижала к груди сумочку и выскочила из кабинета, потом оглянулась и еще раз твердо повторила:

— Я буду рожать!

Анна Семеновна только повертела пальцем у виска. Петр не лучший отец, пьющий, разгульный парень, руки любит распускать, с Машкой живет года полтора, а та всё верит, что по любви он с ней…

А ведь Маша была хорошей девочкой, училась в школе на «отлично», занималась в хоровом кружке и ставила рекорды в местной секции по плаванию. У нее могло бы быть отличное будущее, если бы однажды не вписался на крутом повороте в ее жизнь Петька. Он появился аккурат тогда, когда родители Маруси ушли один за другим, оставив ее, девчонку совсем, одну в пустой квартире.

Петя умел ухаживать, а Маша не умела различать людей – все ей казались хорошими. А Петр еще и ласков был, утешил сиротку, пригрел, песни пел ей, цветы дарил, а потом переехал к Маше насовсем.

Сначала всё шло более–менее гладко, Маша устроилась кассиром в кинотеатр, готовилась поступать в институт. Петя работал на заводе, приносил получку, торжественно клал ее на стол перед Марией и ждал, что она его похвалит.

Она хвалила, потом разогревала ужин и сидела рядом, пока Петька уплетал угощение за обе щеки.

— Петь, давай поженимся, — как–то предложила Маша. — Жить есть где, оба работаем, вроде нравимся друг другу… Ты что думаешь?

Парень поморщился, как от зубной боли, кашлянул и ответил:

— Да зачем сейчас об этом, а? Вот что ты начинаешь?! Всем вам одно нужно – захомутать себе мужика! Всё боитесь одни остаться, думаете, если штамп в паспорте, то уж и вам принадлежит! Нет, Маша. Живи так, радуйся, что вообще с тобой остался я!

— Но Петя! Как же так? Я сейчас кто? Кто я тебе? Это плохо называется, Петя. А я хочу быть женой!

Тогда он первый раз поднял руку. Нет, пока не на Машу. Удар пришелся по столу. Чашки слетели на пол, зазвенели и рассыпались сотней осколков, а на паркете разлилось большое, неровное чайное пятно.

— Ты что? — испуганно вскочила Маруся. — опомнись, Петя!

— Если я опомнюсь, милая, то ты одна тут будешь куковать, поняла? — прошептал он, схватил девчонку за подбородок, потом отпустил и ушел, хлопнув дверью.

Тут бы Машке и собрать его вещи, выставить их на лестницу и поменять замки, но она испугалась, что, и правда, виновата, что, если Петр от нее уйдет, то она останется одна в этом городе. Совсем одна…

У Маши были подруги, но постепенно Петя разругался с ними со всеми, дав понять, что в Машином доме им не рады. Девочки перестали звонить Марусе, на улице не здоровались, качали головами, обернувшись ей вслед.

Только Лена не отвернулась от Машки, шептала ей, что Петя плохой, что выбрала себе Маша не того, а потом, махнув рукой, просто поила подругу чаем и болтала о пустяках… Любовь, как говорится, слепа, сделала она незрячей и Машку…

Через какое–то время Лена вышла замуж и уехала к мужу. Маше она звонила, но часто попадала на Петра, тот рычал и говорил, что Маруси нет дома, и хватит его беспокоить…

И вот мирок Марии Михайловой сузился до предела, почти до схлопывания и поглощения самого себя. Был в нем только Петя и она сама, уже не радостная от того, что пригласила его когда–то к себе пожить…

Но теперь мир снова мог расшириться, раздуваться, в нем появится тот, кто будет любить Машу просто за то, что она есть, прижиматься к ней всем своим тельцем и жадно пить материнское молоко, а с ним – и Машину нежность, безмерную, до слез пронзающую и отзывающуюся коликами в спине…

Маша быстро взбежала по лестнице на третий этаж, распахнула дверь квартиры и, скинув туфли, заметила, что Петины ботинки стоят в углу, значит, муж, а именно так она его называла про себя, дома, и можно обрадовать его.

— Петя! Петь, спишь? — девушка подошла к дивану, на котором, откинувшись на подушке, спал, булькая и вздыхая, Петр. От него пахло вчерашними посиделками и куревом. — Петя, я тебе что–то скажу. Ты проснись!

Она подергала его за плечо, провела рукой по лицу, а он в ответ, не разобравшись спросонья, размахнулся и кулаком и попал Маше по груди.

Девчонка отлетела назад, инстинктивно прижимая руки к животу. Потом, вспоминая этот момент, она еще долго удивлялась, как всё в ее организме слажено – стоило только появиться малышу, точке, песчинке, бесполому пока еще существу, а она уже готова оберегать его, не задумываясь о другом…

— Ты что, Петя! Перестань! — Маша осторожно поднялась с пола. — Ты что дерешься! У нас ребенок будет, беременная я! Петь! Что, плохо тебе, водички принести?

Петр только застонал, потом, покряхтев, сел и хмуро поглядел на стоящую перед ним девчонку.

— Чего у нас будет? Ах, ты ж…

Он выругался, потом, схватив Машу за платье, притянул в себе и зашептал, обдавая ее лицо смрадным дыханием:

— И не думай, поняла? Чтоб завтра же пустой вернулась, если хочешь, чтобы я остался! Не привяжешь ты меня к себе этим! Нет!

И оттолкнул, шепча проклятия…

… На следующий день Анна Семеновна, выглянув в коридор, быстро осмотрела очередь. Михайлова не пришла.

— Вот бестолковая! — прошипела женщина и захлопнула дверь…

… Маша ушла из дома через четыре дня, когда Петр, вдруг разбушевавшись, стал крошить мебель в комнате, орать, бить посуду и опять ругать девчонку за то, что та хочет рожать.

— Да кто ты?! Что ты из себя мыслишь? — тыкал он ей в плечо кулаком. — Что ты тут сидишь?! Иди на работу! Ну и что, что плохо тебе! На моей шее кататься будешь?!

Маша отвернулась.

— Иди сам, тебе уже звонили, грозились уволить.

— А ты в мои дела не суйся! Не лезь в жизнь мою, поняла?

На шум сбегались соседи, хлопали двери этажом ниже, кто–то вызвал милицию, а Маша, бледная, дрожащими руками сгребла свои вещи в рюкзак и убежала на улицу.

Она, как будто в забытьи, шла по поселку, смотря вперед, но никого не замечая, опомнилась только на железнодорожной станции. Документы! Она не взяла паспорт! Эта мысль немного отрезвила девушку, заставила пойти обратно, но было уже поздно. Петр, ловя по стенам чертей, открыл в кухне конфорки и запалил спичку. Хлопок, черный дым, крики… Пожарные приехали быстро, но успела выгореть Машина квартира и две комнаты у соседей, никто из них не пострадал, но они потом подали на Машу в суд, дабы возмещала убытки. Петька, как понял, что наделал, сиганул с третьего этажа и исчез. Маша больше никогда о нем не слышала, в поселке он не появлялся. Говорили, что переломал себе ноги и лежит в областной больнице, другие будто бы видели его в поезде, ехавшем в другой город, но Маруся проверять и искать его не стала…

… Отойдя от дымящегося дома, девушка села на скамейку, закусила костяшки пальцев и тихо завыла. Она сама во всем виновата… Сама привела в дом Петьку, сама потом его там оставила, теперь вот сама и должна расхлебывать ту пустоту, что заливала ее душу черным, смолянистым пятном.

Куда теперь? Нужно же где–то переночевать, как–то перекантоваться несколько дней, а потом найти комнату, начать всё сначала… А еще же есть ребенок, ему все равно, что творится вокруг, он хочет есть, терзая Машино нутро голодными спазмами…

… Мария, немного отдышавшись, попробовала обойти подруг, попроситься переночевать. Но в тех квартирах либо просто никто не открывал, либо жили совершенно другие люди. Боже, сколько всего произошло, а Маша и не знала, слепо живя с Петром и забыв о некогда близких ей людях…

Можно, конечно, поехать к Лене, но у нее у самой недавно родились близнецы, так еще и живет она в одной квартире со свекрами… Там Машу уж точно не ждут, да еще с ее проблемами…

Маша брела по улице, жуя на ходу булку. В куртке, что схватила девчонка перед уходом, сложенные в несколько раз, лежали деньги. Маша уже и забыла про них, а теперь, нащупав рукой бумажки, улыбнулась и, успев до закрытия, купила в булочной последнюю плюшку. Сев на скамейку, девчонка жадно жевала сладкую мякоть и икала.

Вечера в октябре были уже плотными, холодными, с сыростью и инеем на траве. Сидеть на лавке в скверике было неприятно. Маша, поджав ноги, свернулась калачиком и застыла, прислушиваясь к ночным звукам. Потом она провалилась в черноту. Сон последнее время приходил к ней внезапно, сразу глубокий и совершенно без снов. Хотя сны пропали намного раньше, когда Маша похоронила родителей…

… — Михайлова?! Михайлова, ты что тут делаешь?! — кто–то с силой, грубо тряс Машу за плечо, потом рывком усадил и похлопал по щекам.

Та медленно открыла глаза.

— Анна Семеновна… Я тут сплю… Петя квартиру спалил, мне идти некуда…

— Допрыгалась! Нет, ты глянь на эту бесстыдницу! Ты головой вообще не соображаешь?! А ну марш за мной! Ты пьяная что ли?

Лыкова схватила Марусю за шкирку и поставила на ноги.

— Нет, я не пила. Мне просто хочется спать, но я к вам не приду, Анна Семеновна. Я же сказала… Куда вы меня тащите?! Я не хочу!

Маша вдруг испугалась, что Лыкова прямо сейчас отволочет ее в больницу и сделает то, что так хотела.

— Уймись, домой ко мне пойдем, помоешься, поешь, потом всё расскажешь. Так это твоя клетушка там полыхала? Ну, понятно, доигрались…

Она вела Машу под локоть, уверенно и быстро шагая по улице. На такую женщину, наверное, даже грабители не нападают, уж очень свирепо она смотрит вокруг…

У Анна Семеновны был свой домик, отвоеванный, притулившийся почти бок о бок с возведенной три года назад десятиэтажкой. «Человейник» нависал над ее избушкой, подпираемый старыми яблонями и грушами, Ане уж раз двадцать намекали, что пора освобождать помещение, но она упорно отказывалась, охраняя небольшой огородик, парничок, две клумбы – вот и всё богатство, завоеванное детдомовкой за жизнь. Но уж этого она не упустит, ногтями будет за землю цепляться, но дом не отдаст.

— Проходи. Обувь снимай, тапки возьми, — командовала Анна Семеновна, потом, глядя, как Маша лениво копается с молнией у куртки, сама вжикнула замочком, усадила гостью на табуретку, наклонилась и ловко стянула с ее ног ботинки. — У, милка моя, да ты отекаешь! — пробормотала врач, разглядывая распухшие щиколотки. — Срок еще не срок, а ты вся, вон, одутием идешь…

— Это плохо? Что теперь будет? — прошептала Маша.

— Ничего. А ну марш руки мыть, и на кухню приходи, ужин разогрею тебе. А если бы я не пошла сегодня той дорогой, а? Вот вся ты, Маша, в мать!..

Тут Анна Семеновна осеклась, встретившись взглядом с Марией, отвернулась и ушла на кухню, зло гремела там кастрюлями и сковородками.

… Маша ела жадно, до неприличия быстро и аппетитно. Всё у нее сегодня сочеталось со всем, всё было вкусно и ладно, а Аня сидела и, качая головой, только молчала, о чем–то раздумывая.

— Завтра утром… Да не глотай ты так, подавишься! Так вот, завтра сходишь, сдашь анализы, я напишу тебе, какие.

— Я на работу лучше пойду, два отгула уже истратила, надо выходить, — замотала головой Маруся. — Да и комнату искать буду, что ж теперь…

— Я те поищу комнату! Я те по углам–то помыкаюсь! Ты о ребенке теперь думать должна, понятно?!

— Но… Но, вы же говорили, что он не нужен, что надо меня…

— Говорила! Говорила, не отрицаю. А теперь передумала. Уж больно интересно стало, в кого пойдет — в тебя или в Петьку, оба вы глупые. Жить будешь у меня. Чувствую, намаешься ты еще с животом своим!..

… Жить с Анной Семеновной было странно. То она была резкой, грубой, как солдату, отдавала Маше приказания и не принимала возражений, то вдруг всё ей прощала, совала конфету или яблоко, баловала соками и подогретым молоком. Маша растерянно следила за этими метаморфозами, не понимая, кто же перед ней – друг или враг, и почему Анна Семеновна вдруг приютила совершенно чужую девчонку, да еще с такими проблемами…

Однажды, когда хозяйки не было дома, Маша решила протереть пыль и прибраться в доме, чтобы хоть как–то отработать свое проживание.

Она медленно проводила тряпкой по столу, полкам и дверцам шкафа, потом переместилась в коридор и полезла в маленькую кладовку, потому что знала, именно туда Лыкова убирает ведро, чтобы мыть пол.

Порывшись в темноте, Маруся случайно задела плечом какую–то коробку, та упала на пол, крышка отскочила и выпустила наружу письма, фотографии, какие–то открытки.

Девушка принялась собирать всё и укладывать обратно, но потом остановилась, села на пол и стала медленно перебирать фотокарточки. Две девчонки, почти одного роста, улыбающиеся, стояли на фоне корпуса пионерского лагеря и, обнявшись, позировали фотографу.

Маша знала одну из них, а еще знала, кто делал снимок… Ее дед часто хвастался своим фотоаппаратом и рассказывал, как приезжал к дочке в лагерь летом и щелкал кадр за кадром, а потом раздавал карточки ребятам…

От Светланы, Машиной мамы, было еще много писем. Наивные, полные пустой болтовни, посланные на адрес детского дома, они говорили голосом мамы. Она интересовалась, как у Ани дела, обещала приехать. Открытки тоже были от Светы – с Новым годом, Днем Рождения и Первым Мая…

— Ты что там сидишь? — Маруся даже подскочила, потому что не слышала, как пришла домой хозяйка.

Анна Семеновна быстро подошла к жиличке, выхватила у нее из рук коробку, постояла, строго хмуря брови, а потом махнула рукой.

— Валяй, спрашивай! — кивнула она.

— Я не хотела… Я просто задела, коробка упала, а тут мамин почерк…

— Ну и?

— Вы дружили?

— Так, встань с пола, положи на место ведро, умойся и приходи ко мне в комнату. Я не собираюсь обсуждать такие вещи в прихожей!

Маша послушно убрала инвентарь обратно в кладовку, умылась и тихо зашла к Анне Семеновне. Та, кивнув на стул, вздохнула:

— Мы со Светой познакомились в пионерлагере. Много лет приезжали туда, оставались иногда на две смены, а потом, зимой, писали друг другу письма. Города у нас были разные, Светка, ну, мать твоя, ко мне приехать не могла, да и меня не отпускали, естественно. Вот и строчили письма чуть не каждую неделю. Выросли, я выучилась на гинеколога, Светлана вышла замуж, приехала с твоим отцом сюда. Я была против их свадьбы. Ты знаешь, я вообще против свадеб, семей, родственников. Не моё это. Ну, да ладно. Так вот, Света потянула меня сюда, мол, новая поликлиника, при ней – кабинет женский. Я приехала, устроилась на работу. Мать тогда тебя уже носила. Ну, не понравилось ей, как я себя с беременными веду, что сразу говорю, что думаю. Поссорились мы, страшно она тогда на меня ругалась, плакала, в жестокости обвиняла, в зверствах всяких. Даже рожать не со мной стала, хотя обговорено всё было… Не общались, в общем. А потом, ты, наверное, не знаешь, маленькая еще была, Светлана забеременела второй раз. У тебя мог бы быть брат, Маша. Но всё пошло не так, видимо, организм еще не окреп, только–только грудное вскармливание Света закончила, ей бы отдохнуть… Она пришла ко мне, когда уже практически нечего было спасать, рыдала, просила… А когда всё закончилось, обвинила меня в том, что специально ей не помогла, не сохранила ребенка. Я понимаю, это гормоны. Но обиду ту не могу забыть до сих пор. Так больше и не знались мы с матерью твоей… А как ты пришла ко мне, так всё вспомнилось сразу, да еще ты с этим Петькой связалась, я же знала, я наблюдала за вашей жизнью… Издергалась я вся. И знаешь, я рада, что тогда ты не пришла на прерывание. Возможно, потом ты пожалеешь об этом, но зато не будешь обвинять меня. Так вот. А теперь всё, иди к себе и больше никогда не спрашивай меня о своей матери…

… Уже ночью, лежа в кровати, Аня вдруг подумала, что не просто так на ее дороге появилась в тот вечер Маша. Возможно, Светланка через дочь хочет связать то, что когда–то разорвала…

… Придя однажды на работу, Маша получила из рук секретаря повестку в суд. С нее требовали компенсацию за пострадавшее имущество, ведь квартира горела ее, и Петька был ее сожитель, как не крути…

Анне Семеновне Маша ничего не сказала, та бы сразу раскричалась, зацокала языком, пошла бы сама в суд, устроила скандал, в который раз напоминая Марии о совершенной ею ошибки в виде Петра. Маруся все решит сама, раз уж вляпалась в такую историю…

… — Ты что так поздно стала приходить? Тебе рабочий день должны были сократить! — встретила в прихожей Аня свою квартирантку. — На улице снег, темнеет рано, а ты с пузом по льду ходишь.

— Да я просто гуляю, дышу, — отвечала румяная Маша.

Анна Семеновна недоверчиво глядела на нее, потом пожимала плечами и уходила к себе в комнату.

— Ужин на столе, сама возьмешь, я устала, лягу сегодня пораньше, — бросала она напоследок.

Маша послушно кивала, а потом, подождав, пока Анна скроется за дверью, снимала варежки и растирала замерзшие, с мозолями на ладонях, руки.

Маше нужно было отдавать деньги за ущерб, долг на ней висел немаленький, часть стали вычитать из зарплаты, еще немного Мария зарабатывала, убираясь у кинотеатра. Закончив смену и закрыв свое окошко, Маша неловко выбиралась на улицу, чуть расстегивала куртку сверху, поправляла шапку и, взявшись за лопату, раскидывала по обочине снег вместе с окурками, порванными билетами и сорванными ветром с деревьев скрученными, сухими листьями.

— Гляди, как навозная муха, копается! — услышала она однажды мужской голос за своей спиной, медленно выпрямилась, погладив округлившийся живот, и обернулась.

— Что вы сказали? Вам кто дал право так выражаться? — видимо, набравшись хамоватой смелости у Анны Семеновны, спросила она.

Двое мужчин, раскурив по сигарете, остановились чуть поодаль и наблюдали за Марусей.

— А… Нет, ничего, — смутился тот, что обозвал дворничиху. — Вы бы, девушка, нашли себе работу полегче! В вашем положении…

А второй, вдруг скинув куртку, подошел, молча выхватил из рук Маши лопату и лихо стал шкрябать ею по проступающему асфальту.

— Эй, отдайте, да верните инвентарь же! — пискнула Маша, но энтузиаст только хмыкнул и мотнул головой, мол, отойдите, не мешайте!

— Кирюха! Ну, Кирюха же! Ай! — махнул рукой первый мужчина, кинул окурок под ноги, потом, поймав на себе пристальный взгляд Марии, подобрал его и отнес к урне. — Кирилл, я пойду, пока!

— Иди, жене привет! Завтра договорим! — ответил работник и подмигнул Марусе.

Та смутилась, отвернулась, закусив краешек варежки.

— Всё, или у вас еще работа есть? — вздрогнула она от голоса Кирилла прямо над ухом. — Кто ваш лечащий врач? Куда смотрит муж?! Вы, что, совсем ушибленная, такие тяжести тягать?

Он так просто и уверенно это говорил, что Маша даже растерялась.

— Мой врач ничего об этом не знает, мужа нет и не было, и я не ушибленная! — выпалила она наконец. — И работы больше нет.

— Хорошо, — довольно кивнул Кирилл. — Тогда завтра на этом же месте?

— С чего вдруг? Идите своей дорогой. Спасибо, но мне помощь не нужна.

— Гордая? Ну ясно. Все мужики плохие, ты хорошая, жертвуешь собой, трудишься, на кусок хлеба зарабатываешь. А вот когда барахтаться на этом снегу начнешь, от боли выть и понимать, что нет у тебя больше ребенка, вот тогда поймешь. А отец, конечно, подлец, вас бросил, денег не дает?

— Он сжег мою квартиру, теперь я отдаю деньги соседям за ремонт. Я сама виновата, и, да, он подлец. Уходите, без вас справлюсь.

— Ну–ну! — Кирилл развернулся, взял с сугроба куртку, поправил воротник и зашагал прочь, что–то насвистывая.

Маша хотела догнать его, извиниться, но не стала – вот еще, будет она тут унижаться!..

Анна Семеновна встретила ее в прихожей, опять возмутилась, что девчонка, голодная и уставшая, так поздно приходит, и положила на стол бюллетень.

— С завтрашнего дня ты на больничном. Второй такой листок я послала к вам в Кадры. Завтра обе сидим дома, варим суп, а потом я буду отдыхать. Всё понятно?

— Нет, меня ждут же! Надо идти завтра! — замотала головой Маша, но Анна Семеновна только закатила глаза и ушла к себе…

Ладно, на основную работу она не пойдет, но на «халтуру» идти нужно! Маша подождала, пока Анна Семеновна закроется в своей комнате и уснет, потом тихо оделась и ушла.

За день навалило много снега, к кинотеатру вела только узкая дорожка.

— Михайлова? Михайлова, опаздываешь! Ты гляди, что творится–то! Чего, может, не будешь лопату тягать? — кивнул начальник на Машин живот. — Плохо кончится всё это!

Но Маруся только покачала головой.

— Ну, сама гляди. По документам, если что, тебя тут не существует. Всё, я пошёл…

Мокрый снег пополам со льдом был тяжелым, комким, передвигать его становилось все сложнее, Маша совсем запыхалась, у нее закружилась голова.

В домах рядом с кинотеатром зажигались окна, то там, то тут мелькали голубые отблески включенных телевизоров, смеющиеся парочки медленно шли по тротуару, обняв друг друга и поскальзываясь на блестящем льду, матери толкали перед собой коляски, выкатив младенцев на вечернюю прогулку.

— Да что ж это такое! Женщина, вы тут убираете? Смотрите, сколько снега, неужели трудно лопатой пройтись? Невозможно шагу ступить! — мужчина в длинном пальто и с портфелем остановился напротив Маши и строго посмотрел на нее. — Ничего не могут, откуда вас только берут!

Маруся, воткнув лопату в снег, поежилась, закрыла глаза, вздохнула и, развернулась к говорившему.

— Сейчас уберу, что вы ругаетесь? И так сил нет уже…

— Нет сил, так пусть найдут другого дворника! Ишь, придумала себе теплое место, так ты еще и беременная? Вот оно, новое поколение, никакого ума, ничего!

Он зло пнул ногой грязную ледышку, чертыхнулся и зашагал прочь, а Маша, закашлявшись, опустилась на колени и, закусив губу, заплакала.

Да, она – новое поколение, она недоделок, брак, ошибка, порождающая такую же ошибку, как она сама. Она – позор для матери и отца, она бездомная, необразованная девчонка, как видно, без будущего и с сомнительным прошлым.

— И что вы опять сидите? Мушка! А ну вставайте, дайте вашу лопату, эй, ухнем!

Кирилл, появившийся опять внезапно, подхватил снег, закинул его наверх выросшей кучи, подвинулся вперед, а Маша, доковыляв до скамейки, присела и обняла себя за плечи. Было темно, холодно и тоскливо...

Ночью Марусю забрали в больницу. Кирилл довел ее тогда до дома, стойко выдержав строгий взгляд Анны Семеновны, попрощался и ушел.

— Спасибо, — Маша слабо улыбнулась ему.

— Да ладно вам! Мушка вы, мушка… — протянул он и захлопнул дверь.

Мария не стала ужинать, просто легла и свернувшись комочком, задремала.

Часа в три она проснулась от того, что сильно тянуло живот, было жарко и хотелось пить.

Девушка позвала Анну Семеновну, та не слышала, пришлось скатываться с кровати и ползти по коридорчику, потом толкать тонкую, фанерную дверь и шептать, прося о помощи.

— Ты чего, девка! Ты что мне тут удумала?! Ты держись, ты ляг, я посмотрю!

Анна Семеновна ловко подхватила жиличку и погрузила на свою кровать, потом побежала к телефону. А Маша уже ничего не слышала, она летела куда–то, уносимая воющей за окном вьюгой, мужской голос грубо обзывал ее навозной мухой, а где–то сбоку, в темноте, улыбаясь, стоял Петя. Он опять ругал ее и всё тянул руки, но Маша уворачивалась и неслась всё дальше в снежный вихрь…

… — Ну, очнулась? Лежи, не шевелись. Больно пока будет, а ты терпи, ладно? — над Машей нависло бледное лицо Анны Семеновны. — Терпи, девочка, всё ещё впереди у тебя, ты умничка, Марусенька моя…

Женщина впервые ласково погладила девчонку по спутанным волосам, потрепала по щеке и отвернулась.

— Что значит, впереди? — тихо спросила Маша.

— Не уберегла я тебя, Манечка моя… Как мамку твою… У обеих сыночки, обе не выносили…

Маша больше не стала ничего спрашивать, только закрыла глаза и крепко–крепко сжала зубы…

…Машу выписали через две недели, Анна Семеновна привезла ее домой на такси, помогла зайти в квартиру и снять ботинки.

— Маш, тут приходил мужчина молодой, тот, что тебя тогда с улицы привел. Спрашивал, как ты, я ничего не сказала, прогнала. Правильно?

— Правильно, Анна Семеновна, всё правильно.

— Ну, вот и славно. Если судьба вам, так еще встретитесь!

Весной Маша подготовилась к экзаменам, поступила в институт и уехала в город. Долг свой она отдала, хорошо, помогла Анна Семеновна.

— Ты на каникулы приезжай, ладно? Я буду ждать! — Аня обняла Марусю, подтолкнула ее к поезду и, пока та не видит, перекрестила. А потом еще долго смотрела вслед уходящему составу…

… Кирилл долго обхаживал Анну Семеновну, выведывал, куда делась Мария, где ее искать.

— Вы не думайте, я же не пустозвон какой! — сидя на кухне и отпивая по глотку горячий чай, повторял он. — Вы скажите мне, где Маша, я хотел бы с ней поговорить.

— Знаю я ваши разговоры. Сначала говорите, а потом у меня полный коридор сидит таких «поговоривших». Идите вы лучше отсюда, милый. Вот станет Маша взрослой, так и свидитесь.

Кирилл качал головой, уходил, потом приходил снова, сидел и грустным спаниелем смотрел на женщину.

— Ладно, приедет она завтра, каникулы у нее. Загляни к вечеру.

Но Кирилл ждать до вечера не стал, караулил все поезда, начиная с самого утра, прятал за спиной букет.

— Мушка! Извините, Маша! Я Кирилл, помните?

Маруся, выйдя из поезда, остановилась и, поставив чемодан на перрон, строго посмотрела на мужчину.

— Кирилл? Что вы тут делаете?

— Я? Я хочу вас проводить до дома. Вот вам цветы…

— Спасибо, сама дойду.

— Но, Маша! Зачем вы так? Я же…

— И я тоже. До свидания.

Маша уверенно пошла к выходу со станции. Она ни разу не оглянулась, хотя знала, что Кирилл идет следом.

Маша нырнула в автобус, а мужчина так и остался стоять на дороге, держа в руках цветы.

… — Прогнала? — спросила вечером Анна Семеновна.

— Прогнала, — кивнула Маша.

— Ну и ладно. Нужна будешь, так и на печке найдет! Ты только с меня пример не бери, слышишь? Я теперь всё чаще жалею, что одна…

— А какая ж вы одна? А я? — улыбнулась Маруся.

— И правда! Только ты особо–то не ластись, не люблю я этого! — Анна Семеновна нахмурилась, потрепала Машу по голове и отвернулась.

Да, не одна она, а ну как у Машки семья будет, так еще и как будто внуки народятся... Дай–то Бог!..

Благодарю вас за внимание, Дорогой Читатель! До новых встреч на канале "Зюзинские истории"