Осмеливаюсь опубликовать начало новой книги..

                ПОСЛЕВКУСИЕ

   Качество вина оценивается по послевкусию. Послевкусие живёт между кончиком языка и нёбом и  сохраняется  меньше минуты.
   Глубина беседы оценивается тоже  послевкусием. Послевкусие  сохраняется по затухающей: дни, недели месяцы. Место ему - разум человека.
   Качество, глубина и красота книги также оценивается по послевкусию. Послевкусие книги может оставаться долго и править человеком всю жизнь. Место ему – душа человека.

   Есть книги, под впечатлением которых живёшь много лет. Иногда это проза. Но чаще поэзия. Потому что поэзия – квинтэссенция литературных жанров. Сила её не только в  краткости, но и в образности. Есть образы сильнее мысли. Такое случается редко, зато и помнится долго.
 

               СОН

Жилец земли, пятидесяти лет,
Подобно всем счастливый и несчастный,
Однажды я покинул этот свет
И очутился в местности безгласной.

Там человек едва существовал
Последними остатками привычек,
Но ничего  уж больше не желал
И не носил ни прозвищ он, ни кличек.

Участник  удивительной  игры,
Не вглядываясь в скученные лица,
Я там ложился в дымные костры
И поднимался, чтобы вновь ложиться.

Я уплывал, я странствовал вдали,
Безвольный, равнодушный, молчаливый,
И тонкий свет исчезнувшей земли
Отталкивал рукой неторопливой.

Какой-то отголосок бытия
Ещё имел я для существованья,
Но уж стремилась вся душа моя
Стать не душой, но частью мирозданья.

Там по пространству двигались ко мне
Сплетения каких-то матерьялов,
Мосты в необозримой вышине
Висели над ущельями провалов.

Я хорошо запомнил внешний вид
Всех этих  тел, плывущих из пространства:
Сплетенье ферм,  и выпуклости плит,
И дикость первобытного убранства.

Там тонкостей не видно и следа,
Искусство форм там явно не в почёте,
И не заметно тягостей труда,
Хотя весь мир в движенье и работе.

И в поведенье тамошних властей
Не видел я малейшего насилья,
И сам, лишённый воли и страстей,
Всё то, что нужно, делал без усилья.

Мне не было причины не хотеть,
Как не было желания стремиться,
И был готов я  странствовать и впредь,
Коль то могло на что-то пригодиться.

Со мной бродил какой-то мальчуган,
Болтал со мной о массе пустяковин.
И даже он, похожий на туман,
Был больше материален, чем духовен.

Мы с мальчиком на озеро пошли,
Он удочку куда-то вниз закинул
И нечто, долетевшее с земли,
Не торопясь, рукою отодвинул.

               
        Хорошо помню  время, когда  это стихотворение было для меня важнее, главнее всех мировоззрений, всех религий.  Если на одну чашу весов поставить  стопкой все прочитанные учебники по химии, физики, обществоведению, философии, истории,  все религии, а на другую – одно это стихотворение, оно перевесит. Потому что знания  приходят к человеку через  голову, а стихи – через сердце. Это стихотворение стало для меня главным  доказательством всегдашности человека. Намеренно не употребляю слова «вечность» и «бессмертие», потому что в эту минуту, когда пишу, они звучат  высокопарно и фальшиво, а «всегдашность»  - точно. Заболоцкий провёл меня по тому неведомому, где я уже был, и всё это знал, и знал, что там совсем другая плотность времени. Там почти так же, как у нас здесь, только чуть-чуть фокус смещён. 
        Наверно,  это и есть та самая мысль, ради которой ты приходишь на землю, мыкаешься туда-сюда, что-то делаешь, и всё это бессмысленно и глупо, а надо-то всего -  понять эту мысль. А если поймёшь, то  и всё  окажется не зря и не бессмысленно. И жизнь окажется  не зря. Только вот  не получается – понять её. Скоро жизнь закончится, а всё вокруг да около…
     (При всём уважении к автору   должен заметить,  что в стихотворении допущена  ошибка. Я говорю о строке «…Был больше материален, чем духовен…» Логика стихотворения, внутренний закон стихотворения,  в конце концов  поэтическая походка стихотворения – пятистопный ямб – требуют настоятельно не «материален», а «матерьялен». Конечно, с точки зрения  правил русского языка это  ошибка, но по закону этого стихотворения ошибка оправдана. Не чувствовать  такой нелепости Николай Алексеевич не мог, потому что это  чужеродное слово не только калечит строку, оно нарушает хрупкое равновесие всего стихотворения. Я проверил  текст по изданию «Николай Заболоцкий. Стихотворения. Москва. Советская Россия. 1985 год.»  Скорее всего, это ошибка издателя. Или внимательный редактор «поправил»  поэта). Взял на себя смелость вернуть первоначальный вариант.



           НЕ   ПОЗВОЛЯЙ   ДУШЕ   ЛЕНИТЬСЯ

Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!

 Гони её от дома к дому,
Тащи с этапа на этап,
По пустырю, по бурелому,
Через сугроб, через ухаб!

 Не разрешай ей спать в постели
При свете утренней звезды,
Держи лентяйку в чёрном теле
И не снимай с неё узды!

 Коль дать ей вздумаешь поблажку,
Освобождая от работ,
Она последнюю рубашку
С тебя без жалости сорвёт.

 А ты хватай её за плечи,
Учи и мучай дотемна,
Чтоб жить с тобой по-человечьи
Училась заново она.

 Она рабыня и царица,
Она работница и дочь,
Она обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!
            
      В наше время, когда идея потребления стала смыслом жизни, когда она перестала быть милым и никому не мешающим сибаритством  русского барина Ильи Ильича Обломова, а стала агрессивной национальной идеей развитых стран, появилась и быстро, под сурдинку, захватила умы подлейшая мысль, которую когда-либо рождало человечество: надо полюбить своё тело. Иногда скромно потупляют глаза – полюби себя. Но чаще – бесстыдно и откровенно: люби своё тело, бери от жизни всё, оторвись по полной, здесь и сейчас!  Самолюбование, нарциссцизм, эгоизм всегда осуждались людьми. На наших глазах происходит подмена нравственных ценностей, и отлично видно, откуда уши растут. Полюбить себя – значит, ублажать себя, удовлетворять себя, тратить на себя, потреблять на себя. Индустрия потребления, которая станет в итоге причиной гибели человечества, держится на одном законе – прибыль. Всё остальное от лукавого.
     А что это значит, полюбить себя? И за что я должен полюбить своё тело? За то, что у него на уме одно – сытно есть, вкусно пить, сладко спать и ничего не делать? За это? Но именно поэтому я день и ночь стоял  над ним с розгами! И как это -  полюбить себя? Нет, я, конечно,  благодарен своему телу, оно славно за свою жизнь. И когда придёт время с ним прощаться, то скажу ему спасибо за честную работу. А ещё попрошу у него прощения за суровое  обращение с ним. Всю жизнь я гонял его по городам и весям,  степям и горам, морозил за Полярным кругом, топил в болотах, травил никотином и спиртом, но оно ни разу меня не подвело. И лишь последние годы дал ему послабление.  Попрошу прощения… Но если  повторить жизнь сначала, я снова возьму в руки розги.
     «Возлюби ближнего своего» - христианская заповедь. Но даже независимо от религиозной принадлежности эта мысль близка русскому человеку. Это в нашем характере. А «полюби себя» - это установка  западного общества. Это установка Сатаны. И я не могу её принять.

                МОЛИТВА
                ХХХ
Облетают последние маки,
Журавли улетают, трубя,
И природа в болезненном мраке
Не похожа сама на себя.

 По пустынной и голой аллее
Шелестя облетевшей листвой,
Отчего ты, себя не жалея,
С непокрытой бредёшь головой?

 Жизнь растений теперь затаилась
В этих странных обрубках ветвей,
Ну, а что же с тобой приключилось,
Что с душой  приключилось твоей?

 Как посмел ты красавицу эту,
Драгоценную душу твою,
Отпустить, чтоб скиталась по свету,
Чтоб погибла в далёком краю?

 Пусть непрочны домашние стены,
Пусть дорога уводит во тьму, -
Нет на свете печальней измены,
Чем измена себе  самому.
          
      Сколько  раз это стихотворение удерживало меня от неверных шагов! В минуты трудного выбора,  когда вся  жизнь могла изменить направление, как пономарь молитву, я бубнил про себя это стихотворение, особенный упор делал на последние  строчки. В самые трудные, трудные физически и психологически дни и годы, когда рядом не было никого, кроме Ангела-хранителя, рядом были эти строки.  Может, это было одно и то же. Может, Ангел принял осязаемую и видимую форму.
   И ведь помогали эти умные, ладно и правильно подогнанные слова – ещё как помогали! Потому что в трудные минуты эти строки обретали силу молитвы.

                БЕСКОНЕЧНОСТЬ
             ХХХ
                Исикава  Такубоку 
На  песчаном  белом  берегу
Островка
В  Восточном  океане
Я,  не  отирая  влажных  глаз,
С  маленьким  играю  крабом.

      Поначалу  наступила  оторопь:  разве  можно  в  семнадцати  словах  доходчиво  и  просто  объяснить  устройство  мира,  всей  Вселенной?  Ведь  для  этого  мало  тысячи  томов  научных  трудов!   А  потом   было  восхищение!  Стихотворение  построено  по  принципу  обратной  пирамиды,   где  вершина перевёрнута  вниз:  маленький  краб  -  мальчик  -  островок  -  берег  -  Океан,  который  отражается  в  слезе  мальчика  и  возникает  бесконечное  в  бесконечном,  снова  и  снова. Слеза,  влага  на  щеке  закольцовывается водой  океана  -  началом  жизни  да  ещё  этот  белый  берег,  белый  цвет,  который  содержит  в  себе  всю  палитру.  По  насыщенности,  утрамбованности    информации   я  не  знаю    в  мировой  литературе  ничего  подобного!   Малое в большом и большое в малом. А  если  пройтись  по  диагоналям,  там  открываются  новые  пласты  и  новые  смыслы.  Просто  чудо  какое-то! Ритм прибоя, белый цвет и вода – начало жизни. Оказывается, так просто устроена жизнь – всего из трёх составляющих!

                ТЕНЬ

    Владимира  Соколова  критики  всю  жизнь  причисляли  к  поэтическому  направлению,  которое  называли  «тихой  лирикой»,  при  этом  как  бы  оправдываясь,  вот,  мол,  есть  лирика  настоящая,  а  есть  тихая,  незаметная,  скромная. Мол, что поделаешь, так получилось!  Всегда  считал,  что  настоящая  лирика  и  должна  быть  тихой.  А  если  стихи  напористы,  боевитые,  энергичные,  призывные,  то  это  уже  не  вполне  лирика,  требуется  какое-то  другое  название.
                ХХХ
Паровик.  Гудок  его  глухой.
Ночь.  Платформа.  Думы  об  одном.
Снег  метался,  тонкий  и  сухой,
Железнодорожным  полотном.

 Извивался  в  свете  фонаря,
Шёл  в   порывах.  Дрогнул  паровик.
Белый  дым,  волнуясь  и  паря,
Снизу  вверх  окутал  мост  на  миг.

 Мост  был  выгнут  через  полотно.
Кто-то  шёл  по  этому  мосту.
Шёл  незримо  в  клубах  дыма,  но
Сбоку  луч  вонзился  в  темноту.

 И  на  дым  летучий,  на  ничто
Пала  человеческая  тень.
Тень  людская:  кепка  и  пальто.
Дым  качнулся,  свет  умчался  в  темь,

 Паровик  прогрохал  под  мостом,
Электричка  встречная  прошла.
И  исчезла в  воздухе  пустом
Тень,  что  дымом  поймана  была.

 Я  не  знал,  что  делать  мне  с  тоской
О  часах  летучих…  А  кругом
Снег  метался,  тонкий  и  сухой,
Задыхался  и  бежал  бегом.

 
Только  я запомнил  не   его.
Свет  и  дым  и  чью-то   тень  навек.
И  не  знал  об  этом  ничего
Тот,  мостом  прошедший  человек.

     А  я  до  сих  пор  не  знаю,  что  делать  мне  с  этой  тоской  -  бесконечной,  вселенской,  не  только  по  себе.  И  когда    в  жизни  всё  устраивается  подозрительно  хорошо,  и  даже  бутерброд  падает   вверх  маслом,  я  перечитываю  это  стихотворение.  В  нём  вся  жизнь -   нелепая,  неустроенная,  на  мировых  сквозняках:  всё  время  в  темноте,  ночью,  на  ветру,  в  снег,  зачем-то   надо  идти  по  бесконечному  выгнутому  мосту,  через  какие-то  индустриальные  нагромождения,  арки,  дымы,  паровозы,  в  дурацкой  кепке;  надо  идти,  налегая  грудью  на  ветер,  в  надежде,  что,  может  быть,  там  есть  что-то  хорошее,  светлое,  человеческое,  уют  какой-нибудь,  стакан  горячего  чая,   а  там  ничего  нет,  там  полная  темнота,  и  если  что  и  останется  от  тебя -  мимолётная  тень,  выхваченная  лучом  электрички,  брошенная  на  облако  дыма;  вся  жизнь-то  по  сути  длится  одну  секунду,  за  которую  даже  осознать  себя  не  успеешь…