Райнер Рильке. 50 стихотворений

БЫСТРОТЕЧНОСТЬ

Зыбкий песок часов. Непрерывность усадки
старого дома. Счастливый уют.
Веянье жизни. Уже кирпичную кладку
держать, как прежде, столбы устают.

Этот распад не подобен ли струям фонтана,
что, падая в зеркало, сыплют мерцанье в него?
Как же фонтан нас понимает, усталых,
своей переливающейся головой.

ЗА ЧТЕНИЕМ

Давно читал я. С середины дня
хлестало в окна струями дождя.
Не слышал я, как ветер выл окрест:
я вжился в текст.
Разглядывал листы, подобны лицам,
они задумчиво тускнели в полутьме,
и словно время медлило во мне.
Но вот внезапно вспыхнули страницы,
и среди сутолоки слов в огне:
то вечер… вечер стал светиться.
Ещё я не выглядывал в окно,
а нити длинных строк уже порвались,
и все слова поспешно разбежались…
Мне стало ясно: облака распались,
и небо слилось на сияние садов;
а напоследок солнце показалось.
Вот летней ночи время настаёт:
ушедшие начнут домой сходиться,
и оживятся их темнеющие лица,
и странно значимым вдруг возомнится
то малое, что всё ещё живёт.

И если подниму я взгляд от книги,
не удивлюсь, что стало всё большим.
И там, снаружи, и во мне возникнет
мир безграничный и слиянье с ним;
но это высшей степени достигнет,
когда глаза мои вберут предметы
в непостижимости громады этой.
Земля, обнявшись тесно с небом бледным,
перерастёт себя в угасшем свете,
и первая звезда как свет в дому последнем.

УТЕШЕНИЕ

В высоких небесах
Кружатся в танце звёзды,
Колышет ветви воздух,
Как будто в тихих снах.

А на цветы в окне,
Уставшие от солнца,
Прохлада так и льётся
В блаженной тишине.

Когда  же бурь лихих
Вражда им стебли режет,
Они дрожат. Теперь же
Ночь утешает их.

ТЫ ТЬМА

Ты, тьма, – приют мой достославный,
тебя люблю сильней, чем пламя,
сияющее всем
во всей красе
в безмерной толчее,
где ни один не знает о тебе.

Но тьма содержит многое в себе:
меня и пламя, вещи и зверей.
Какие силы
призваны помочь ей?

А, может, то одна большая сила,
которая меня обогатила…

Я верю в ночи.

ТАКИЕ ЧУДЕСНЫЕ БЕЛЫЕ НОЧИ

Светло сиянье белой ночи,
весь мир как будто в серебре.
Так нежны звёзды на заре,             
когда встречает кротких отче            
Иисус в младенческой поре.

И звёзды сыплются алмазной пылью,
потоки чисты и густы,
втекает в сердце дух мечты,
и вера строит без усилья
на небо чудные мосты.

ОДИНОЧЕСТВО

Как облако в ночном просторе,
восходит одиночество над морем;
с равнин далёких, обгоняя горы,
стремится в небо, где всегда живёт.
И вот дождём на город упадёт.

Льёт в переходные часы ночные,
когда все переулки жаждут утра,
когда тела любви не получили
и друг от друга отпадают грустно;
и люди, ненавистные друг другу,
лежать обречены в одной кровати:

с рекой уходит одиночество обратно…

ПЕСНЬ МОРЯ

Древностью дышит море,
ветер в ночи:
здесь ты один, в дозоре,       +
стой и молчи;
кто-то с прощальным взором
скоро уйдёт.
Древностью дышит море,
ветер бьёт
старых камней гранит;
там, далеко,
комната пусть шумит…

О смоква – резные ветви,
плавать тебе легко
в лунном свете.

ОСЕННИЙ ДЕНЬ

Господь, у лета очень долгий срок.
На солнечных часах тень удлинить бы,
пустить свободный ветер на порог.

Наполни сочностью последний плод,
дав тёплых дней ещё хотя бы пару,
чтобы хватило сладкого нектара
для крепкого вина на целый год.

Бездомный так и не построит дом,
для суеты отшельник непригоден,
он чтеньем и писаньем полнит годы
и, листопадом ветреным влеком,
всё по аллеям беспокойно бродит.

ОСЕНЬ

Всё падают и падают листы
как будто из глубин садов небесных;
паденье их сродни прощальным жестам.

И падает в ночи в глухую бездну
тяжёлая Земля из звёздной густоты.

Мы тоже падаем.  И вот рука…
Куда ни посмотри: везде паденье.

И всё же есть Один, кто вечным бденьем
паденья этого касается слегка.

СОЧЕЛЬНИК

В лесу гуляет зимний ветер
и хлопья снежные пасёт,
а ёлки чувствуют, как в свете
их благочестие растёт;
и слушают. Дорожкам белым
ветвями силятся помочь,
от ветра защитить… светлеет
и возрастает Славы ночь.

*    *    *

Приходит вечер издалёка
сквозь тихих елей снежный сон
и, прижимая к окнам щёки,
всё слушает, всё видит он.

И в каждом доме станет тихо;
старушки замолчат устало,
детишки бегать перестанут,
для мам настанет час хрустальный,
у слуг энтузиазм истает.
За ними вечер наблюдает,
они в него глядят, затихнув.

РАННЯЯ ВЕСНА

Тает всё. Внезапно исчезает
на лугах седая обнажённость.
Воды талые, сменяясь, ускользают.
Тянется к пригоркам осторожно

неба неуверенная нежность.
Тропки убегают вдаль к деревне.
Вдруг в прозрачности пустых деревьев
прозреваешь синевы безбрежность.

ПРОГУЛКА

Уже мой взгляд на солнечном откосе,
я вижу путь, лежащий впереди.
Яснеет то, что мы не знали вовсе,
что издали таинственно глядит –

и кажется почти непостижимым,
но мы предчувствуем его ответ;
и веет знак – мы только им и живы...
Но мы лишь встречный ощущаем ветр.

НА СОЛНЕЧНОЙ УЛИЦЕ

На солнечной улице, где
полый ствол дерева издавна
служит корытом, поверхность воды
тихо обновляется,
пленив мои запястья:
тихая радость утоления жажды.
Но просто пить – это слишком очевидно;
нет,  этот жест ожидания
насыщает чистой водой моё сознание.

И ты приходишь ко мне утолить мою жажду,
дай только отдохнуть моим рукам
или на юной округлости твоего плеча,
или на всплеске твоей груди.

ТИШИНА

Слышишь, любимая, руки воздену,
а для тебя – это шорох ничей…
Как же мне жесты понятными сделать,
если не знаешь многих вещей?
Слышишь, любимая, веки закрою,
но это снова шум для тебя.
Слышишь, любимая, я же с тобою
…но почему ты не здесь опять?

След моего любого движенья
в нежной тиши серебрится дальше;
неистребимый эффект от волненья
не исчезает в туманной дали.
Тихо дыханье моё колеблет
звезда моя.
И ароматы влаги целебной               
даёт мне пить не случайный ветер,       +
но Ангел светел.
Только печалюсь:
не вижу тебя.

О ЛЮБВИ

Как может любовь открыться ясней?
Как солнце, как цвет среди тонких стеблей,
как шёпот молитвы? – Слушай:

сияя, блаженство нисходит с небес,
и словно сжимает безжалостный пресс
мою цветущую душу.

ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЯ

Что должен сделать я с душой своей,
чтобы твою затронула она?
Как вознестись мне нужно над собою?
О, как бы мне хотелось, чтобы ей
возможно было слиться с темнотою
в укромном, тихом месте, где одна
любовь живёт,  не тронута бедою.

Как скрипача искусная рука
ударами послушного смычка
сливает две соседние струны
в единый голос, точно так у нас.
Какой скрипач продлит наш светлый час?
О песнь весны.

БЛАГОСЛОВЕНИЕ НА СОН

Мне хочется петь кому-то,
сидеть с ним и близким быть,
тебя, усыпляя, баюкать,
твоё засыпанье хранить.
Хочу быть единственным в доме,
кто знает, как ночь холодна.
Пусть тайну эту никто не откроет:
ни ты, ни лес, ни луна.
Вот бьют часы за ударом удар,
и времени видится дно.
И кто-то уходит, убог и стар,
и слышится лай за окном.
Затем тишина. И мой долгий взгляд
тебя обнимает любя.
Но если во тьме чьи-то тени скользят,
он отпускает тебя.

ЛЮБЯЩИЕ

Смотри, они врастают друг в друга,
переполняя Духом сердца.
Их существо дрожит, и упруго
магия жара – в лицо с лица.
Жаждущие, напоённые вдоволь,
смотри: они будто знают давно,
преодолеть один другого
им в этой битве не дано.

*    *    *

Ты так сроднилась с этими вещами,
и я им близок, словно добрый брат;
ты, как зерно, тепло их поглощаешь.
Но отдаёшь ли ты его назад?

Какая дивная игра с участьем
глубинных сил через зерна посев:
врастают в корни, по стволам сочатся
и воскресают кронами дерев.

Все, кто ищет тебя испытать тебя,
те найдут тебя и свяжут тебя:
и образ, и жесты.

Но мне понять бы тебя хотелось,
как понимает тебя земля,
и пусть моя поможет зрелость
твоим
полям.

Зачем мне твоё тщеславие?
Себя уйми.
Теперь иные правила
царят,
не твои.

Но удивлять помедли.
Законы свои блюди,
те, что один за одним
всё заметней.

Господь, дай каждому заслуженную смерть.
Была своя любовь, свой смысл, своя потребность…
Открой ему его единственную дверь.

ЛЮБЯЩАЯ

Я в тоске. Сама себя теряю,
ускользая из своей руки,
без надежды всё же отрицаю
твоего неумолимость рая,
не принявшего моей тоски.

…было время: никакого шума,
никаких предательств – только я.
Словно камень, мой покой угрюмый
слушал бормотание ручья.

Но сейчас, в весенние недели,
мне покинуть смутные пределы
наступила, наконец, пора.
Нечто из моей укромной жизни
в чьи-то руки отдаю, они же,
кем – не знают – я была вчера.

*    *    *   

Марине Цветаевой (?)

Ты первым жестом жертвенной ладони
 уже себя мне в руки отдаёшь:
так в самом первом музыкальном тоне
 слышна всей песни чувственная дрожь.

Звук песни так победоносно смел
(как томным я исполнен ожиданьем!).
И как же это мощное звучанье
превысило мой слух и мой предел.

МАЛЬЧИК

Я быть хочу таким же, как они,
что скачут на конях сквозь тьму ночную
с огнями; вьются гривы, словно струи,
готовые сорваться на ветру.
Как флаг большой, что впереди на лодке,
хочу стоять, запахнутый плащом.
Весь в тёмном, только в шлеме золотом,
что светится тревожно. А за мной
десяток воинов, сокрытых тьмой,
в таких же дивных шлемах, как и мой:
то чёрный он, то золотом горит.
А тот – с трубой, с сияньем в унисон,
пространство расширяя, всё трубит
и чёрным одиночеством дарит;
мы мчимся сквозь него, как быстрый сон:
вослед за нами рушатся дома,
и улицы клонятся косо-криво,
и площадь расчищается сама,
и наши кони мчатся, словно ливень.

МЛАДШЕМУ БРАТУ

Вчерашний мальчик, ты попал в беду:
чтоб кровь твоя не тратилась напрасно,
ищи не удовольствие, но радость;
твоей невесты не сокрыть нечистоту,
когда её к амвону поведут.

Велик восторг, и он тебя желает,
все руки сразу вдруг обнажены.
На бледных дамских лицах благонравных
мелькают странные огни;
и чувство страстное змеиные касанья
в центр тона красного бросает,
как бубна такт, они напряжены.

…Но вот – один, не так уж нужен людям,
с руками, что тебя не любят,
и если чуда ты не совершишь:
…………………………………
Но это – как идти по переулкам трудным
через дурную кровь в божественную тишь.

СМЕРТЬ

Там смерть стоит – лазоревый отвар
в старинной чашке, только блюдца нет.
Как странно место выбрано для чашки:
на тыльной стороне руки. Едва
заметен на глазури нежной
слом ручки запылённый. И: «Надежда»
истёртым словом на её боку.

Вот что прочёл пьянчужка поутру
за долгим завтраком – тот, пьющий зелье.

А эти существа не те ли,
которых нужно ядом отпугнуть?

Остались бы они иначе здесь?
От жуткой пищи вызрел бы протест?
У них один лишь способ выжить есть –
неволю сбросить, как зубной протез.
И залепечут. Каждый рад ............
........................

О звездопад,
увиденный с моста, на блик зари –
тебя мне не забыть, замри!

*     *    *

Не нужно размышлять о жизни –
и праздник для тебя готов.
Пусть будет каждый день пронизан
ребёнка радостью, что был к беде так близок,
но вот спасён среди обилия цветов.

Собрать цветы и сохранить их
ребёнку не придёт на ум.
Ты осторожно отпусти их
из ласковых волос копилки,
тех юных лет родные снимки
не очень-то нужны ему.

ОТДОХНОВЕНИЕ

Ах, давайте на время оставим заботы.
Это утро, горячая юность, охота,
лай возбуждённых собак.
Чтобы нас распылила по лесу прохлада,
и мы, свободные, были бы рады
забыть обычных себя.

Этакий дар судьбы. Крыльев прозрачных явленье.
Нет, не в стылом дому, полном ночною тенью,
что отрицает день.
Вечная правда тех, кто упивается жизнью,
потому они  к бессмертию ближе
…так воскресает олень.

*    *    *

Я так боюсь человеческих слов.
Они уверенно говорят:
вот это собака бежит на зов,
здесь задник у дома, а там фасад.

Меня раздражает банальный смысл,
игра насмешками мне претит;
не тронет их гор чудесный вид;
сады не внушат им о Боге мысль.

Советую вам: сторонитесь их.
Я слышу: вещи поют без них.
А тронут если – не слышен звук.
Они убивают всё вокруг.

БЛУЖДАЮЩИЕ ОГНИ

Есть нечто общее у нас
с огнями на болоте.
Двоюродных бабулек вроде…
Всё больше видеть каждый раз

меж ними и мною семейную связь
дано лишь мне одному:
то бросок, то прыжок, то вперёд, а то вспять
не повторить никому.

Я в бездорожных местах бывал,
сторонится их человек,
и себя исчезающим часто видал
под покровом сомкнутых век.

СТАРУХА

Днём смеются седые подруги,
строя назавтра различные планы;
невдалеке деловые люди
пишут список забот своих главных,

Что и Когда, Почему и Как,
слышно, как говорят: я верю;
только она в своей шляпе с перьями
знает, как будто ей дан был знак:

они не правы, и так не будет.
И голова склонилась над грудью,
где брошь старинная с изумрудом
скрепляет на шее шарф.

Раз, на хитрого мага похожа,
бросив  на избранных взгляд осторожный,
взяла шкатулку с секретом сложным
и показала, как вынуть можно
чудные камни – наследный дар.

ПОЭТ

Ты, мой час, улетаешь так грубо:
взмах крылатый раной саднит.
Только как же теперь мои губы?
Как же ночи мои? Как дни?

Ни возлюбленной нет, ни дома,
ни угла, где меня бы ждали,
тем изжит я и обездолен.

ПРЕДЧУВСТВИЕ

Я словно знамя, скрытое от ветра,
предчувствую тайфун, который должно встретить;
пока  же ничего вокруг не изменилось:
всё также двери не скрипят, и тишина в камине,
и окна не дрожат, и тропка не влажна.

Наслышан о штормах, я словно та волна,
взметнулся и упал, замкнулся сам в себе,
быть одному – мой жребий по судьбе:
один средь бури.

МАГ

Взывает он. И в трепете стоит.
Что происходит? Всё вокруг иное,
вещей привычных непривычный вид
и, что важнее, облик его новый.

О маг, держись, держись! Ты на весах
внутри себя уравновесь спокойно
и полный звуков дом, и старый сад,
и в глубине души взращённое тобою.

Ответ пришёл. Установилась связь.
Его запрос пробил сопротивленье.
Но в сумраке полуночного бденья
едва заметен свет усталых глаз.

ПРОРОК

Распахнувшись тайной откровенья,
жгучий от небесного огня,
не грозящего уничтоженьем,
взгляд пронзает непроглядность теней
от глазниц. И вновь готов к служенью
голос истинного «Я».

Нет, не тот, что слабым был и замер,
словно эхо в отраженьях скал,
но другой – мощнее: лёд и камень
должен он расплавить, как вулкан,

чтобы взрывом вырваться из щели
губ и потаённо затихать,
и умом своим, умом ищейки,
по-собачьи преданно искать

нужный Господину верный тон;
это тот, которого признали,
чьих так жаждут вещих указаний,
кто покажет, как Он разъярён.

АДАМ

Изумлённый, стал он у собора
на ступенях под витражной розой,
от величия апофеоза,
онемел, не отрывает взора,

покорённый раз и навсегда.
Он стоит так долго, потрясённый
земледелец; долгом обречённый
жить в саду Эдемском, никуда

из него не отлучаясь вовсе,
не искать пути в иные земли.
И напрасно он у Бога просит

отпустить его. Тот убеждает:
на чужой земле он смерть приемлет…
Человек же знал: жена рожает.

ЕВА

Просто стоит она у собора
в главном пролёте витражной розы
с яблоком и в яблоневой позе,
и с невинно-виноватым взором

на ребёнка, что в себе несёт
и родит, когда покинет вечность,
освятив любовью бесконечной
землю новую, сама как юный год.

Ей ещё пожить бы в той стране,
где так дружно поживают звери,
где они с добром приходят к ней.

Но она идёт за строгим мужем,
ничего не ведая о смерти
и о Боге, что над ними кружит…

*    *    *

Я Ангела долго в руках держал,
стал он худым и лёгким;
он умалился, а я возмужал
и милостью вдруг облёкся.
Он просьбу свою смиренно сказал…

Хотел я небо ему предложить,
но он отказался, будто с испугом.
Он учится плавать, учусь я жить,
и мы узнаём постепенно друг друга.

Больше мой Ангел меня не хранит,
он может свободно крылья расправить,
звёзд тишину расколоть и восславить,
поскольку в ночи одинокой в зенит
я не тяну боязливые длани –
больше мой Ангел за мной не следит.

БЛАГОВЕЩЕНИЕ, СЛОВА АНГЕЛА

Ты к Богу не ближе, чем кто из нас;
все ему далеки.
Но вот слетает твой звёздный час
в лёгкость твоей руки.
Ни у одной из юных дев
не светлы так черты.
Я только влага, я лишь день,
но древо – это ты.

Я утомлён, далёк был путь,
прости, забыл сказать,
что Тот, великий, чья солнечна суть,
чей свет в твоих глазах,
избрал тебя невестою
(смущаюсь тесноты).
Видишь: всего лишь вестник я,
но древо – это ты.

Широкий взмах моим крылом –
и будто странный сон;
еле вместился в твой маленький дом
огромный мой хитон.
Мои черты едва видны
на фоне темноты;
я лишь дыханье купины,
но древо – это ты.

Все ангелы пугливы так,
свой берегут покой:
ещё никогда не бывало так,
такой задачи большой.
Кажется, Нечто рядом уже,
что было мечтой твоей.
Радуйся, дева, миг блажен,
откройся ему скорей –
это будет великий вход.
Твой слух для песни моей
уже раскрылся и растёт,
я чувствую: слово моё войдёт
в гущу твоих ветвей.

Я стал лишь исполнителем
тысяча первой мечты.
Господь… Он ослепителен…

Но древо – это ты.

*    *    *

Но словно тяжесть зрелых плодов сдавила,
и теснота колонн и арок невыносима,
и жалость Песни песней не в силах
ей помочь;
Юная дева знала счастливое время:
от Величья ещё не рождённое бремя
так не горело,
как в эту ночь.

Её пустые раскинуты руки –
просто лежат.
Господь ещё не родился в муках.
И ангелы не ласкают слуха,
грозные, молча вокруг стоят.
 
ТРИ СВЯТЫХ ЦАРЯ
Легенда

Однажды на краю земли,
когда открыл Господь
свою ладонь, как спелый плод,
что семя отдаёт,
сошлись в светлеющей дали,
приветствие даря,
одна звезда и три царя.

И три царя пустились в путь,
а впереди (представь!),
чтоб им с дороги не свернуть,
горит звезда, и виден чуть
вертеп – святая явь.

Каких сокровищ только нет
в поклаже у царей!
Шаги всё ближе, всё бодрей.
Тот, в центре, в бархатном плаще,
на вороном коне,
а тот, что справа от него,
весь в золото одет.
А левый, в тоге огневой,
качает, что есть сил,
сосуд серебряный в цепях –
и клац, и звон,
и снова взмах –
и синий дым кадил.
Звезда смеётся и скорей
на тихий свет спешит,
и, долетев вперёд царей,
Марии говорит:

Вот я веду к тебе троих
из разных стран волхвов.
Известны власть и сила их,
ларцы полны даров.
Но ты языческих, чужих,
не испугайся слов.
Имеет каждый властелин
двенадцать дочерей.
Не осчастливлен ни один
наследником, им нужен сын –
твой сын – как свет очей.
Но только ты не думай, что
блестящий князь или султан
есть жребий для него.
Имей в виду, их путь далёк,
быть может, дома – там –
их царствам, сёлам, городам
настал печальный срок.
Пока теплом, как южный ветр,
в углу вздыхает вол,
их ненадёжный царский век
безвременно прошёл.
Но ты улыбкой озари
бесцельность их пути
и в свете утренней зари
к ребёнку лик свой обрати.
Там в трёх поклажах голубых,
что каждый увязал,
изделий много золотых,
рубины, бирюза.

*    *    *

Люблю тебя, ты нежности закон,
в борьбе с тобой мы повзрослели;
ты боль по дому, что унять мы не умели,
ты лес, что оставлять мы не хотели,
ты песня, что всегда мы молча пели,
ты тот заслон,
с которым чувства уцелели.

Ты начал с бесконечного бездонья
в тот день, когда мы только родились, –
мы возмужали в солнечном раздолье,
а ты расширился и вверх, и вниз;
ты в смертных людях, ангелах, Мадонне,
в спокойствии облачных риз.

Теперь же, отдыхая в небесах,
терпи, как мы теряем божий страх.

ВООБРАЖАЕМОЕ ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Вначале детство без границ и целей.
Желаний бессознательный инстинкт.
Внезапный ужас, школа, искушенье…
терять и падать, и опять идти.

Был угнетённый – станет угнетатель,
за прошлые обиды мстя другим.
Борец, любимый, страшный – в результате:
удар в удар, и он непобедим.

И вот один, вокруг простор и холод.
Но неожиданно прорвётся вздох,
раскрыв глубины, – первый, прежний, полный…
Тогда из ниоткуда выйдет Бог.

ЛЕБЕДЬ

Этот труд  предстоящий – нелёгкий,
путь, казалось бы, неодолим
неуклюжей лебяжьей походкой.

Умирающий  не понимает,
что земля, на которой стоим,
под конец все тревоги снимает.

Нежно примут уставшего воды,
как когда-то, в счастливые годы;
за потоком струится  поток,
и пока он тих и безопасен,
величав по-царски и прекрасен,
можно плыть спокойно, без тревог.

ЖАЛОБА

О, как всё навсегда
ушло, не прощаясь.
Я знаю, что звезда,
которой я восхищаюсь,
мертва уже тысячи лет.
Смотрю, как лодке вслед
взметнулась волна,
нечто страшное я услышал.
И песня часов слышна
всё тише…
в каком-то доме.
Могу я из сердца выйти, и что мне
стоит шагнуть в большое небо.
Молиться мне бы…
Одна из всех звёзд должна быть
на самом деле живой.
Я верю, я вижу
над головой
она одна,
как белый город, видна
на самом конце луча, в небесах.

СОЗЕРЦАЮЩИЙ

Взметнул деревья ветра порыв,
как в давние годы бывало,
он окна дрожащие мне омывает,
я слышу, как вещи шепчут: трудно
быть одному без близкого друга,
быть без любимой сестры.

Идёт гроза, что тот кудесник,
идёт сквозь время,через лес,
как юности бессмертной вестник:
пейзаж, как стих из «Песни Песней»,
в нём вечности благая весть.

Ничтожно то, с чем мы воюем,
что против нас –так велико;
на вещи будь похожи люди,
без имени, то страшных судеб
могли бы избежать легко.

Победы в малом скоротечны,
успех лишь умаляет нас,
а что таинственно и вечно
нам неподвластно ни на час.
Тот Ангел Ветхого Завета
с земным противником в борьбе
ему на вечную замету
поранил жилу на бедре;
когда она, рукой согрета,
подобна огненной струне,               
он слышит музыку небес.               

Того тот Ангел победил,
кто воевать ни с кем не хочет,
кто праведен и непорочен
и получает много сил,
за счёт него же утверждённых.
Ему победы не нужны.
Судьба его: быть побеждённым
тем, кто ответственен за жизнь.

РАСПАХНИСЬ НА ГОРАХ СЕРДЦА

Распахнись на горах сердца. Смотри, как тесно там,
смотри: последнее место слов, а выше,
как бы ни был он мал, ещё последний
приют для чувств. Узнаёшь?
Распахнись на горах сердца. Каменистый грунт
под руками. Здесь хорошо растениям;
из тихой расщелины ниспадая,
неизвестная трава расцветает и поёт.   
А посвящённый? О, кто начал познавать,
теперь безмолвно стоит на горах сердца.
Ему хорошо, просветляется сознание,
горные звери изменяются и остаются,
всё иное вокруг. А большая спасённая птица
прощально кружит над вершиной – чистый отказ. Но
беззащитный – здесь на горах сердца…

*    *    *

Я жизнь простираю всё шире – кругами
над всем мирозданьем лечу.
Быть может, последний замкнётся за гранью,
Но их испытать я хочу.
 
Кружу вокруг Бога века, но их
никто никогда не считал;
кружу и не знаю: я сокол, вихрь
или небесный хорал.

СМЕРТЬ ПОЭТА

Лежит. Застывшее его лицо
белеет на подушках отрешённо;
теперь и мир, и знание об оном
исчезли из бесчувственного лона,
вернувшись в дней привычное кольцо.

Кто наблюдал его живым, не знал,
насколько он един был с миром этим:
и воды, и луга, и небо, и рассветы
с любовью зоркий взгляд  его вмещал.

Его лицо вселенную являет,
которая ещё следит за ним,
страх за него едва ли уловим –
он с тонким запахом плода, что вянет
оставленным на воздухе, сравним.

ПРИДИ, ПОСЛЕДНЯЯ *

Приди, последняя,  тебя я признаю,
боль безнадёжная в безвольном теле:
как в духе я горел, смотри, в тебе горю;
так древесина тлеет еле-еле,
чтоб согласиться, наконец, с огнём,
и пламенем объят, сгораю я в тебе.
Моё смирение вопит в аду твоём,
в неравной побеждённое борьбе.
Весь чистый, не подвластный ничему,
я над страданьем таю смутной глыбой,
уверенный, что суетливый выбор
не нужен больше сердцу моему.
Я всё ещё, неузнанный, горю?
Воспоминаний возвращать не нужно.
О жизнь, о жизнь: ты бытие снаружи.
Никто не знает истину мою.
-------------------
*Последняя запись в блокноте Р.Рильке