Свет угасшего маяка

Старик сидел в кресле, пружины которого скрипели, как кости, перетираемые годами. На коленях — книга жизни, страницы которой он листал дрожащими пальцами, будто перебирал чётки из песка. Каждый лист шелестел голосами: вчерашний смех любви, сегодняшний шёпот внуков, чьи имена путались в паутине памяти. «Ты моя!» — эхо её голоса пробивалось сквозь туман, как луч маяка, выхватывая из тьмы лицо, которое он больше не мог увидеть, но чувствовал кожей, иссушенной временем. 

За окном сыпался песок из разбитых часов. Щепотка за щепоткой — в подставленную чашу вечности, где уже на дне лежали обручальное кольцо, первый седой волос, слеза, не пролитая на похоронах. Его дыхание, тонкое, как паутина, цеплялось за края: ещё один вдох — и можно бежать. Туда, где она стоит на пороге их старого дома, такая же юная, как в день, когда сказала «я твоя», а ветер разбрасывал лепестки яблони по её волосам. 

Но ноги, ставшие тростником, не слушались. Светильник в углу вспыхнул вдруг — ослепительно, как тогда, в ночь, когда они танцевали на краю поля, а луна резала облака серпом. Огонь захлебнулся, оставив после себя дрожь, которая уже не от тела, а от души. Последняя дрожь — та, что остаётся, когда понимаешь: бежать не к кому. Только к себе, в лабиринт прожитых лет, где тени внуков смешиваются с силуэтами детей, а её голос тонет в гуле забытых слов. 

Он закрыл глаза. Песок в часах замер. На миг стало легко — будто молодость вернулась, завернувшись в плащ из солнечных лучей. Но открыть их уже не смог. На столе лежала лишь горсть праха, а за окном пел ветер, уносящий последние зёрна времени туда, где их подхватят рыбы забвения.