Сонька

     Сонька

     ***

     В имени героини этой нет нисколько умаления. При знакомстве она протягивала вам левую руку: Сонька.
     Неприятельница дворовой детворы – роста ниже среднего; квадратной кости в плечах; голова без шеи с выбеленным невыразительным лицом и жиденьким пучком соломенных волос на затылке.
     Повязка на правой руке от пальцев до локтя была всякий день чиста, мастерски наложена. Что с рукой – не знал и не знаю.
     Но знаю, когда она выходила на открытую площадку второго этажа, – мог начаться, а чаще и начинался гвалт и тумул (взаймы с еврейского). 
    – Га, паршивцы, что вы гарлапанитя?! Гультаи, лайдаки и сволачы. Галава лопаецца.А каб вы падохли усе разам. Халеры на вас няма.

     ***

     Неприсмотренная орава наша трудно находила чем заняться. Игрушек, игр не было. Мяча не было на все две улицы: Димитрова и Замковую. В футбол гоняли тряпичный клубок. 
     Последствия поведения –  ладно это или проказа – выяснялись скандалом.
     Пять катушек тонкой проволоки с Татарских огородов. Одну натянули вдоль земли. Взрослые легко прорывали её, оглядываясь: за что я вроде как зацепился?
     Додик сказал: а если повыше?
     Прохожие срывали проволоку рукой, проклиная малолетних бездельников – а Сонька порезала нос. 
     Переросток Фёдор по воскресным вечерам обустроил танцы во дворе под радиолу. Мы вбили в землю петли на гвоздях. Ждали допоздна – удачи никакой, ни один даже не споткнулся. Днём Сонька с полным ведром воды зацепилась и вымокла.
     Вокруг той же колонки из пролитой воды зима хозяйственно наращивала ледяной холм, водоносы успокаивали его подлую скользкость печной золой. А Сонька поскользнулась. Но шороху она дала нам, часа два без умолку. Да – конечно! Чего ж любезного опрокинуть под себя под ведро ледяной воды, а ещё и шмякнуться в неё. Но мы-то при чём?

     ***

     На Сонькины выступления из наземного этажа с папиросой во рту выходила тётя Вера, в партизанском отряде медсестра, связник, минёр.
Солдатка выплёвывала окурок, раскуривала новую беломорину и ором охрипшей тубы увещевала Соньку.
     – Какая у тебя голова лопается, дура ты? Комната в конце коридора, окно на улицу. Это же дети. 
     – Якия ж воны дзеци! Гады, адно непатрэбства, садом и гамора. Няхай матке и бацьке дапамагаюць, книжки чытаюць. Якая ж гэта каму карысць бегаць и араць. 
     – В воскресенье опять не идёшь с нами?
     – Куды?
     – Ну ты и сучишься, Сонька. На Кальварийское, будто не знаешь.
     – Не, у гэту нядзелю (воскресенье) я не можу. 
     – Ты уже два года “не можу”. Стыдно, могила Петра заросла. Заборчик бы поправить.
     – Так а чаго жанчына можа зрабици, щэ з адной рукой.
     – А ты сделай, что можешь, одной рукой. Чем с детьми лаяться, помяни хоть словом молитвы погибших. 
     – Дык какое щасце мела я з Пятра?
     – Этого мне не знать, но ты прожила с ним год в ладу. Тоже кое-что. Он же с Урала, а убили его здесь, когда Минск освобождали. 
     – Так я ж што… Я жаж не супротив. Кали вы идзитё яшчэ? 
     – Вербное воскресенье, надо пойти.
     – Чаго брати? Ежу брати?
     – Чаго брати… Хлеба краюху, пару картофелин отварных, сальца шматок, ну там лучок, соль. И не забудь веничек какой; лопатку, если есть, детскую. А не то у меня есть. Да на двоих чекушку купим. Я куплю, ты мне потом отдашь.
     Помянём душой светлых. Поплачем. Болью женской пожалуемся. Очистимся под Божьим присмотром. Ох да война клятая. 

     ***

     Ходила ли Сонька с соседками на Кальварийское кладбище – не видел. Но помню после того, скрываемые от детей, пересуды, толки – втихаря, шепотком; а на следующий день во дворе участковый. 
     Он опрашивал женщин о каком-то насилии. И настойчиво предлагал позвать Соньку. Ему отвечали, выходить она не хочет и говорит, что ничего плохого никому не сделала.

     ***

     В нашем штабе, закуток между сараями, Толик объяснил, что Соньку мужики целовали насильно, а от этого получаются дети. 
     Петька-малой сказал, что Толик врёт. Дети от поцелуев не рождаются. Вот в кино они все там целуются, и что?
     – Не, про кино я знаю, как они делают, – возразил Толик, наш признанный командир. – Они губы заклеивают специальной бумажкой. 
     – Чтобы были дети надо спать на одной подушке, а Сонька спала дома, – добавил Додик.

     ***

     Почему участковый не поднялся к Соньке, думаю, он хотел говорить при свидетелях.
     Её в конце концов вывела во двор тётя Вера. Привела за руку упирающегося и завывающего врага дворовой детворы в самую серёдку переполоха.
     Сонька первая напала на милиционера.
     – Таварыш участковы, никто мяне не гвалтаваў. Яны усё вруть. 
     – Но, гражданка Лоскутова, все эти люди свидетельствуют, что группа мужчин изнасиловала Вас на Кальварыйских м;гилках.
     – Не знаю, пан милицыянер, пра них. А мяне не.
     – Ну, на нет и суда нет, – безразлично кивнул участковый. – Бывайце здаровы, и як кажуть, жывице багата, – и он закрыл офицерский планшет.

     ***

     – Ну Сонька, ты даёшь стране металла, – вздёрнула брови тётя Вера. – Видать, крепко понравилось после сухомятки.
     Сонька скорчила презрительную мину и пошла к себе наверх.

***

      Это был самый следующий понедельник. Тётя Вера сидела на скамеечке во дворе и чистила картошку. Когда Сонька с ведром спускалась по воду, делая вид, что не замечает приятельницу, та её окликнула. 
     – Хэй, подруга. Ты это вправду, сказывают, сама вчера ходила на кладбище, одна?
     – Ну хадзила, а што табе?
     – Да мне ничего. Доброе это дело. Да вот не из под каждого камушка родничок бьёт. Ох, Сонька, ты моя Сонька. Не там ищешь мужиковой справности. 
     – А пайшла бы ты Вера… Надакучыли вы усе мне. Вучать да вучать. Не вам мяне вучыть.

     ***