Счёт на пальцах

       .           «Аргентина – Ямайка: 5:0»
       .                (из песен о футболе)

Мои полтора взвода присланы на станцию. Готовили вагоны грузовых составов, а теперь время перерыва. Темнело ещё когда подсобирались. Рано, но у природы осень.
Недалеко от путей приметили ввечеру навес, место, где можно пообсохнуть от непогоды. Крыша прихвачена прямо за стволики сосен. В лесочке, совсем не видно.
Подтянулись под навес все. Располагаемся. Полукружие наше сидячее, без костра. Правда, о маскировке не думаем. Уголок отдалённый и от фронта, и от Ленинграда. И нам же тут не ночевать.
Только пристроился, как понимаю, чего нам всем не хватает. Эх, днём чуть поглубь леса оставили. И говорю вслух, так, несильно, сходить бы надо.
На привале. Не то чтобы армия, тыловики. Не то чтобы безоружные, отбиться есть чем. А дисциплина оружию сестра. Сказанное про работу хоть и не приказ, но выполнено должно быть. Оттого и сказал – несильно. Вдруг кто подымется. Или командир назначит.
Но только что сели. Усталость по всем щелям тела потекла. Из рук. Из ног и спины. Клейкая, как смола. Значит, самому идти. Тем более место помню, прямо как вижу его вон там, за моховым пятачком.
Туча как печная заслонка надвинулась, скрыла остаток сумерек. Дождь посыпался, на удивление не холодный. Да, надо идти, никто другой и не найдёт.
От путей ровного места метров сорок, здесь и есть наш шалаш. Дальше гребень, лесок скатывается вниз. Там ложбинка ладошкой, мох есть, болота нет.
Топаю уже вниз. Стерегусь, чтобы не оскользнуться на дожде. Начинается мох.
Чувствую, что не один. Так чувствуют руки близость свою к фотобачку в полной темноте, так при проявке плёнок пустая в объёме чернота предупреждает о приближении к стене или к двери.
Стою. Движутся мимо не торопясь. Справа и слева. И ближе, и поодаль. Немцы. Их много.
Никто ещё не впёрся в меня. Глаза, уши, щёки, пальцы! Работаем. Дождь в помощь.
Они беззвучны. Их приказ – не стрелять, не шуршать – в мою пользу. То, что их много и им вперёд, тоже за меня. Это сбивает их чуйку. Я невидим.
Пальцы подросли в длину чуткими волосками.
Один совсем рядом. Хвать. Хвать-хвать. Рву кусочек жилки. Тугой плоти.
Без жилки нестерпимо сухо, не продохнуть. Задохнувшийся мешок валится. Падает через колени вперёд, как шёл. Мягкий толчок в мох, из звуков только губы молча пошлёпали, как ресницы.
Это слышно другим. Но приказ! Им нужны мы. Составы. Станция. Всё это откроется им за гребнем. Наверняка видели карты или аэроснимки.
Снова рядом есть. Пальцы! Такое же, борящееся пару секунд, сникание мешка вниз.
Представляю их ужас. Происходит, но что, не понять. Рядом был Ганс. Упал. Первобытное рвётся наружу. Но приказ, и выучка.
Вот. Почти на меня. И осторожен. Передалось от передних на всех, как ветер. Жилку. Вырвать. Упал.
Всё. Три раза, по сказке. Подхватить автомата не смел. Все три раза. У тела есть ореол, у железа его нет. Любой бряк, я бы “засветился”.
Что могу ещё? Крикнуть своим. «В ружьё!». Рюсс! Тах-тах-тах. Не так. Немецки. Не знаю. Gutmorgen Gutentag Handehoch. Нет. Резче. Тогда секунда будет точно. Хрустко – Ferlicht!  Ещё двоих успею.
УжЕ крикнул. Крик улетел, тишина умерла. Замерли.
Вот и трофей. Бью. Вспышка со стороны своих.
Ещё идёт моё время.

                * * * *
Другой день. Моё время продолжает идти.
Пятница. Берег Чёрной речки там, где ещё нет набережной. Можно сойти к воде, прямо к лежащим на дне покрышке и бетонному обломку. Рядом два железнодорожных моста. Ближний – не ходовой. Зима похожа на осень. Остатки снега только на местах уборочных куч.
И тут возвращается слово, из языка, который я продолжаю не знать: ferlicht. Записать бы. Памятный месяц январь.
Сумерки. (Как там, у станции.) Встречаемся. Идём проулками и закоулками к кладбищу. «С октября по апрель до 17 часов». На счастье, только буквы. Ни замка, ни сторожа.
Нам много не надо. На случай поимки: сегодня двадцать седьмое. Ребят, вы звери или как?
Заходим на общий могильник. Он без имён, месяцев и годов. Однажды мои подозвали меня, когда был с цветами. Положил куда надо. Теперь проще. Засечка по ориентирам.
В ранних сумерках здесь хорошо. Знаю, что это их счастье: январём отползала ночь. В мае будет сплошной допоздна свет. Оголяющий свет стремительного белоночия.
Всё глубже в сумрак проваливается низкая облачность. Проваливается вместе с ней, высветляясь, серый гранит. Тысяча девятьсот. Сорок первый, сорок второй, сорок третий. И тоже серый в сумраке, хлеб. И рядом гвоздИки. Кусочки сахара, начавшие плыть в мокрятине.
Следующий гранит. Первыми в глаза – ломти хлеба. К нему гвоздИки. Сахарок.
            НИКОГДА  НЕ  КЛАДИТЕ  БЛОКАДНИКАМ  ХЛЕБА .
Кто-то по-своему, искренне и от души, старался. После давешнего диспута, где блокада, где осада, где история, подкатило кутузовское: ребята, не Москва ль за нами…
Возле главных ворот кладбища стайка подростков, похожая на класс. Проходим меж них, кучкующихся. Две женщины, похожи на училок. Проходим мимо них. Губы мои так и не разлепились, я не сказал вслух:
Никогда. Не кладите. Блокадникам. Хлеба.
Домой доехали удачно. Зашёл в гугл-переводчик. Он подсказал немецкое  F e r n l i c h t. Одна буква в ночном бою затерялась.
“Дальний свет”.
  Дальний свет блокады.

                27 января, сутки из 2023 года