Суд

      
               
                Вдруг захотелось пошалить,
               
                Пошутить, ради забавы.
               
                Однако, чтоб пустым не слыть,
               
                Опишем будущего нравы.


       Судья промышленного концерна, плотный лысоватый мужчина средних лет, был человеком ответственным и пунктуальным. Свой рабочий день, строго регламентируемый государством временным интервалом с 8.00 до 16.00 с двухчасовым перерывом на обед, он разнообразил собственными маленькими новшествами, коих всегда неукоснительно придерживался. Эта привычка, выработанная годами, плюс врождённый беззлобный характер, позволяли ему в любых служебных обстоятельствах оставаться спокойным, уравновешенным и почти доброжелательным служителем закона. Впрочем, от сверхурочных мероприятий он также не отказывался. Даже более того. Когда предлагали остаться после тяжёлой трудовой смены для корпоративного сабантуйчика, судья подобные предложения принимал с воодушевлением. Проявляя при этом невиданный для его флегматичного характера товарищеский энтузиазм.
       Вот и сегодня, как обычно, он вошёл в приёмную своего служебного кабинета ровно в 8.00, в точности с началом рабочего дня. Соблюдая важный и строгий вид и не поворачивая головы, боковым зрением окинул ожидавших преступников. Шаловливо подмигнул верному помощнику и секретарю. Которая, приветствуя босса, встала из-за стола во весь свой высокий рост, показав окружающим стройную фигуру, прикрытую униформой, состоящей из блузки, юбки чуть выше колен, плотно облегающей тазобедренную часть тела, и мягких тапочек.
       Как только судья скрылся за дверью страшного для всех правонарушителей кабинета, секретарша, приказав всем сидеть тихо и ждать, шмыгнула следом за шефом.
— Сластён Либидович, — нежно проворковала красавица, — чай с конфеткой и печеньицем?
— Да, Нимфочка, как обычно, — ответил судья, накидывая на плечи служебную мантию и усаживаясь за стол. — Ну, что там у нас сегодня? Тяжкие преступления есть?
— Есть! — воодушевлённо ответила секретарша, приготавливая чай. — Два убийства и одно изнасилование.
       Сластён Либидович на мгновение замер.
— Да что ты говоришь?! Изнасилование? — И глаза судьи блеснули озорно и заинтересованно. — Давненько не было сексуальной связи на рабочем месте. Всё больше убийства, покушения на убийства, причинение ущерба по неосторожности и через умышленные повреждения, а вот насилие сексуального характера не встречалось уже… — И вдруг внезапно спохватился. — А кто же жертва?
       Нимфа лукаво улыбнулась, подавая чай со слабостями.
— Вся информация, дорогой начальник, у вас в компьютере, — певуче и полушёпотом сказала она, игриво стараясь подольше сохранить интригу.
— И всё же? — мягко настаивал Сластён Либидович, глядя с вожделением и сладострастием на то место, где два шикарных женских окорока красиво врастали в выпуклый огузок. — Из твоих изумительных уст мне будет услышать намного приятнее, к тому же ты прекрасно знаешь, насколько я любопытен и нетерпелив.
— Иногда даже слишком, — секретарша повернулась, оборвав возвышенные фантазии патрона, с улыбкой поднесла на подносе завтрак, взяла салфетку и деликатно утёрла шефу появившуюся у края рта слюну. — Когда дело касается женщин и сладостей, я даже не знаю, что для вас сладостней. Как от первого, так и от второго у вас текут слюнки.
— В этом нет ничего удивительного, — облизнувшись, подтвердил судья, пододвигая поближе завтрак. — Как первое, так и второе доставляет мне несказанное удовольствие, позволяющее скрашивать нашу довольно унылую повседневную жизнь.
       Нимфа, сделав серьёзное выражение лица, неожиданно спросила:
— А правда, что когда-то были люди, которые жили… по-другому, не так как сегодня… ну, не только всем этим, — она рукой описала полукруг, — а как-то… духовно? И что это значит — духовно?
— Где ты услышала эту глупость? — Сластён Либидович глянул на девушку подозрительно, но с оттенком иронии. Та помялась, но промолчала. — Не следует верить всему, что тебе рассказывают, ты же уже взрослая и умная девочка. Это один из многих мифов человечества, которыми напичкана наша история. Послушать забавно, но всерьёз подобную ересь воспринимать нельзя. Глупо. А всех, кто тебе серьёзно говорит эту чушь, запоминай и докладывай мне. А теперь вернёмся действительно к серьёзному. — И судья расплылся в улыбке. — Спрашиваю сугубо официально — кто жертва?
       Нимфа капризно надула и без того надутые губки и кокетливо ответила:
— Ну ладно, не буду вас томить. Это первый помощник начальника отдела снабжения и сбыта — Медуза Горгоновна.
       Судья на секунду застыл с конфетой в руке, двигавшейся по направлению рта, мысленно обыграл сей криминальный эпизод, а затем восхищённо сказал:
— Ох, каков смельчак! — Потом уныло добавил. — Но дурак. Теперь мне придётся принять самые жёсткие меры.
— Жертва пообещала проконтролировать приговор, — сообщила Нимфа, подтверждая слова шефа. И вдруг фыркнула. — Не понимаю, что в ней находят?! Злыдня с убийственным взглядом!
— Не скажи, дорогая Нимфочка, — мечтательно заговорил Сластён Либидович, но тут же спохватился. — Нет, она, конечно, Медуза, и ей далеко до тебя, но есть в её взгляде что-то завораживающее, притягивающее. Гм, видимо, доставшееся по наследству от отца Горгона, непревзойдённого лицемера, интригана и льстеца.
       Сказав это, судья принялся в спешке поглощать конфеты и печенья, запивая горячим чаем, но разговор прерывать не собирался.
— А скажи-ка, целомудренная Нимфочка, как обстоят дела со здоровьем мужа? — поинтересовался он, проглатывая очередную конфету. — Посетил он вчера врача? Выяснили, наконец, почему три месяца его лоб одолевал страшный зуд, а потом появились две выпуклости? Может быть, это злокачественная опухоль? С этим затягивать нельзя!
       Секретарша небрежно отмахнулась.
— А, ничего страшного, — ответила она, усмехнувшись. — Оказалось на деле, что пустяк. Но хорошо, что врач попался опытный и сразу поставил правильный диагноз. У него самого, как он признался мужу, был когда-то подобный случай. Ещё он сказал, что подобные метастазы не так уж редки, даже типичны, хотя и не у всех проявляются в открытой форме. Короче, лёгкая получасовая операция и на некоторое время, если, конечно, не менять среду обитания, об этом наросте можно будет забыть. Муж так обрадовался, что целый вечер меня благодарил.
— За что? — удивлённо спросил судья, допивая чай. — Ты-то здесь при чём?
       Нимфа жеманно отвела глаза в сторону и скромно прошептала:
— Видите ли, патрон, у него просто-напросто прорастают рога, а если бы не я, то вполне могла быть злокачественная опухоль. Я думаю, каждый мужчина был бы доволен таким диагнозом?!
— Н-да, забавные, однако, дела в твоей семье, — пробубнил, чуть смутившись,
       Сластён Либидович, проведя на рабочем столе рокировку, отодвинув от себя поднос и пододвинув клавиатуру компьютера. — Я думаю, тут всё дело в мужчине. Ну да ладно, пора поработать. Всё как обычно, я займусь тяжкими, а с мелкими разберись, пожалуйста, сама. Но строго по законодательному прейскуранту, без глупых сентиментальных, чисто женских снисхождений. Дура лекс, сед лекс.
— Хорошо, босс, дура так дура, — покорно ответила жгучая брюнетка с большими голубыми глазами, убирая со стола. — Кого прикажете прислать первым?
       Судья чуть задумался, а потом, приняв решение, твёрдым голосом распорядился:
— Значит так, график такой: первым пусть заходит убийца, совершивший преступление впервые, потому что одна рожа в приёмной мне показалась до тошноты знакомой. Потом побеседуем по душам с насильником. А после него сделаем небольшой перерыв. Я чувствую, он мне понадобится. Кстати, муж ещё не на больничной койке? Или уже сегодня назначена операция?
       Секретарша остановилась возле двери.
— А он не согласился на операцию. Будет растить рога, чтобы участвовать в шоу-конкурсе «Мистер Сохатый». Идиот!
— Ты слишком к нему строга, — заступился судья. — У каждого человека есть свобода выбора. У нас, в конце концов, есть и права, а не только обязанности. Пусть растит, а мы, по мере возможности, постараемся ему в этом помочь.
       Нимфа вышла, а Сластён Либидович принялся изучать досье первого преступника, который через несколько секунд скромно вошёл в кабинет и молча переминался с ноги на ногу, не зная куда деть руки.
— Ну что стоишь, как не родной? — не глядя, добродушно обратился к вошедшему судья. — Живём, чай, в свободном демократическом обществе, а потому смело проходи и присаживайся. Будем вести беседу и разбираться.
        Преступник несмело подошёл к столу и осторожно присел на противоположный от судьи стул. Вершитель правосудия оторвал глаза от компьютера и холодно посмотрел на провинившегося. Перед ним нервно перебирал пальцами худой, с желтоватым и морщинистым лицом, с тусклым взглядом грустных сероватых глаз и копной взъерошенных седеющих волос, человек, со страхом ожидающий неминуемого наказания. Он не мог не вызывать жалость.
— Сколько тебе лет, бедолага? — спросил судья, уже с ноткой сочувствия.
— Тридцать два года, Ваше Правосудие.
       Сластён Либидович не поверил и ещё раз заглянул в досье.
— Да, действительно, — сказал он удивлённо. — Ты ещё не стар. И семья, небось, есть?
— Есть. Жена, трое ребятишек, мои родители, её родители, а работаю я один.
— А что так?
— Вы же знаете, ваша милость, как в наше время тяжело человеку с работой?! Везде автоматизация, компьютеризация, роботизация, а наши родители уже в годах, а жена смотрит и за ними, и за детьми. Они ещё маленькие. Приходится много работать и много на чём экономить, в том числе и на еде.
— Так чего ж ты мучаешься, дуралей? Сдал бы всех стариков в резервацию, да и дело с концом!
       Преступник категорично тряхнул головой.
— Нельзя, — сипло, но твёрдо выдавил он. — Это страшное преступление.
       Судья непонимающе пожал плечами.
— Страшное преступление ты соверши сегодня в ночную смену, а за то… «преступление» тебя бы никто не осудил. Все так делают. Ведь живут люди и там. Да, контингент, конечно, там ещё тот, и условия более чем стеснённые, но так уж устроена жизнь: не сумел найти себя здесь, отправляйся туда.
       Мужчина опустил глаза и глухо, с хрипотцой, рявкнул:
— Нельзя, — и тихо прошептал, — вам этого не понять.
       Мудрый судья спорить с глупым рабочим не стал.
— Ну, нельзя, значит, нельзя. Это твой, хоть и дикий, но личный выбор, который, кстати, не снимает ответственности за настоящее преступление. Итак, к делу!
       Сластён Либидович вновь взглянул на монитор компьютера:
— Вот что написано в докладной записке наблюдателя, дежурившего ночью. Читаем: «Я, Церберов Окуляр Полифемович, курируя три цеха, не сразу обратил внимание на злостный замаскированный обман оператора Страдальцева Р. З., контролировавшего пять вверенных ему многопрофильных станков. Задав машинам программу выполнения работ, он, находясь у стенда датчиков, должен наблюдать за сроком и качеством текущих процессов, готовый в любой момент вмешаться, чтобы исправить, подкорректировать, убрать продукцию и подать сырьё. Я, отвлекаясь на другие объекты, заподозрил неладное лишь спустя сорок минут после обеденного перерыва, когда поступил сигнал тревоги от „умных машин“ на стенд оператора. Который на это никак не реагировал, а затем на центральный пульт. То есть, мне. Я локально прервал работу данного участка и послал мощный звуковой сигнал в наушник оператора Страдальцева. От поступившей неожиданности тот встрепенулся и чуть не упал. Оказалось, что он, перекусив, устроил себе послеобеденный сон. Стоя. На рабочем месте. С открытыми, я бы даже сказал — вытаращенными, глазами. В результате был нанесён материальный ущерб и убыток, в котором я совершенно не повинен».
       Судья сцепил пальцы рук и посмотрел на виновного, сжавшегося в комок и низко опустившего голову.
— Относительно невиновности наблюдателя, — заговорил он, — с его «поступившей неожиданностью» и материальным ущербом вместе с убытком, я разберусь позже, а вот твоё преступление слишком очевидно и кара может быть самой суровой. Вплоть до увольнения с возмещением этих самых ущербов и убытков. А это значит, что всё имущество будет конфисковано, и вся твоя семья вместе с тобой, лишившись средств к существованию, будет неминуемо экстрадирована в резервацию. Как тебе такая перспектива?
       Испуганный до безумия человек упал на колени и возопил, срывая голос:
— Только не это, Ваше Справедливейшее Правосудие! Сжальтесь! Будьте милосердны! Я вас умоляю!
— Закон суров, но это закон, — монотонно сообщал Сластён Либидович. — И в нём не фигурируют не прописанные кодексом абстрактные категории о милосердии, великодушии и сострадании, давно являющиеся архаизмами и даже в повседневной жизни вышедшие из лексикона. От нас лишь требуется неукоснительное выполнение закона. Я не могу отступить от страшной и могущественной буквы закона, но… в то же время, и от этого никуда не деться, я, как ни крути, но всё-таки являюсь человеком, и ничто человеческое мне не чуждо. Вот только поэтому я готов выслушать твои объяснения на предъявленные обвинения и постараться понять, чтобы попытаться смягчить приговор. Но, повторюсь, исключительно в рамках закона. Дура лекс, сед лекс. А обвинения, значит, таковы: тебе инкриминируется умышленное убийство времени, покушение на убийство трудовой чести и нанесение материального ущерба. Тут Окуляр Полифемович прав. Вот если бы изменить статью с «умышленное убийство времени» на «непредумышленное покушение», но ты проспал больше десяти минут, и это, к твоему сожалению, зафиксировано документально. Но в любом случае — я слушаю.
       Обвиняемый робко поднял глаза, блестевшие от наполненных слёз и готовых в любую секунду вырваться наружу, и с дрожью в голосе стал объяснять:
— Ваше Правосудие, чтобы прокормить свою большую семью, я вынужден работать часто по две смены, иногда выходить на дополнительные работы в свой единственный выходной. Вы ведь знаете, как дороги продукты?! Даже химические! А ведь детишкам хочется купить хоть изредка и что-то натуральное, которое стоит совсем бешеных денег. Они у нас и так очень слабенькие и часто болеют. Вот и устаю…
— Да-а, — задумчиво произнёс судья, — тут ты прав. Всё вкусное натуральное настолько дорого, что вынуждает человека просчитывать свой ежедневный мясной рацион крайне щепетильно. Я, например, на ужин мясо много себе позволить уже не могу, да и сладостей много вечером нельзя. Вредно. Так и ложусь полуголодный.
       Страдальцев горько усмехнулся, и в глазах блеснула злость, тут же упавшая вместе со слезой на худую руку, а потому оставшаяся незамеченной.
— Я мясо пробую раз в месяц, — глухо сказал он, — на запах, когда приношу домой небольшую порцию, а жена готовит из него детям котлеты.
— Да, — с сочувствием согласился Сластён Либидович, — жизнь нынче тяжела. Но ничего не поделаешь, она такая, какая есть, даже тогда, когда нечего есть. Увы. — Судья, оставшись доволен неожиданно родившимся каламбуром, перешёл от еды непосредственно к личности подсудимого. — Однако, ты, я вижу, хороший семьянин и порядочный человек…
— И работник я отличный! — в порыве воодушевления, увидев лучик надежды, воскликнул провинившийся. — У меня не было ни одного нарекания! Ни одного замечания! Это в первый раз!
— Да, — согласился судья, — я знаю, иначе мы тут с тобой так долго не беседовали бы. — Он выждал небольшую паузу. — Я тут просмотрел твою трудовую карту и нахожу, что ты, всё-таки, не потерянный для общества человек и заслуживаешь некоторого снисхождения, в отличии от твоего коллеги по преступлению, которому уже заказана прямая дорожка в резервацию. Минимум.
— Неужели он совершил что-то более ужасное? — с неподдельным участием спросил Страдальцев.
— Он рецидивист, — зло заявил Сластён Либидович, что случалось с ним крайне редко. — Он уже неисправим. Хотя я к нему относился более благосклонно, чем к другим. Но теперь всё. Баста! Его третье убийство будет для него последним. Причём, все три убийства изощрённые, с издёвкой. Первый раз он убил 16 минут рабочего времени в сортире, потом — 23 минуты в вентиляционной трубе, откуда с трудом был извлечён, а сегодня забрался в контейнер с готовой продукцией, где и был обнаружен уже на складе роботом-грузчиком.
— Человеку не хватало сна, — посочувствовал воспрявший духом Страдальцев. — Он, наверное, тоже слишком много работал?!
— Теперь он будет работать меньше, а спать больше, если в холоде и голоде это доставит ему удовольствие, — и тут спокойный и уравновешенный вершитель правосудия сорвался. — Я давно ждал этого момента! Его очередного убийства! Сколько я ему прощал?! Неблагодарная сволочь! Я, скрепя сердцем, разрешил этому гаду жить со своей дочерью, которая без памяти влюбилась… дура, а он… ушёл, паразит, к другой. Теперь ему будет не до баб!
       Судья замолчал и несколько раз глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
— Впрочем, — сказал он совершенно спокойно, — тебя должна тревожить исключительно твоя судьба.
— Да, конечно, — смиренно согласился убийца, — она меня очень тревожит.
Сластён Либидович посмотрел на свои пухлые, ухоженные пальцы.
— Ну что ж, — подумав, сказал он, — принимая во внимание твою прошлую рабочую добросовестность и чистый, до сего момента, криминальный лист, минимальное наказание, которое я могу тебе назначить, по прейскуранту, это удержание из заработанной платы ежемесячно и в течение года 30 процентов на покрытие понесённого концерном убытка, и приговорить к ста часам бесплатного труда по месту работы. Это штраф. — Улыбнулся и добавил. — И считай, дорогой мой, что тебе повезло. На других предприятиях судьи — форменные звери, а я стараюсь войти в положение каждого. Претензии есть?
— Ну что вы, Ваше Правосудие! — глаза несчастного сияли, а проступившие на них слёзы на этот раз были от радости. — Какие претензии! Вы — благодетель! Спасибо вам!
— Ладно-ладно, — судья удовлетворённо надул щёки, а рукой достал из стоявшей рядом конфетницы лакомство. — Вот, возьми, занесёшь детишкам. — И протянул на ладони три конфеты. — А теперь зайди к своему начальнику и согласуй график работы с учётом наложенного наказания. Иди.
       Поклонившись, счастливый преступник вышел, а Сластён Либидович откинулся на спинку кресла и, зевнув, потянулся. На минуту, как обычно в это время, задумался о превратностях судеб человеческих и капризах госпожи Фортуны, одним ласково улыбающаяся, а другим, злорадно усмехаясь, показывающая изящный кукиш. Лично у него к ней особых претензий не было, хотя, если быть предельно и максимально скромным, могла бы быть и более благосклонной.
       С этими мыслями он подошёл к стенному бару, красиво замаскированному под копию картины «Венера и Адонис», нажал кнопочку и картина-дверца Тициана обнажила уже не внешнюю человеческую натуру, а часть внутренней сути, не самой добродетельной, но и не самой порочной, если, конечно, эстетическое влечение не деградирует в болезненную страсть.
       Наполнив бокал на четверть красным вином, Сластён Либидович с наслаждением вдохнул божественный аромат напитка, производство которого курировал сам Дионис, а затем медленными глотками, причмокивая языком и закатывая глазки, выпил содержимое, чего никогда не позволял себе раньше обеда. Закрыв тайник, полюбовался Венерой, эталоном красоты Ренессанса, непроизвольно сравнил её с Нимфой, отдав безоговорочное предпочтение последней, и, бросив мимолётный взгляд на юношу, бодро вернулся на своё рабочее место, преисполненный другой эстетической мыслью, балансирующей на грани навязчивой страсти. Нажав кнопку селекторной связи, дал короткое указание секретарше:
— Запускайте насильника.
       В кабинет вошёл парень лет тридцати, с русой курчавой шевелюрой и уставшим, потерянным взглядом. Осторожно закрыл за собою дверь, робко посмотрел на грозного судью и, сделав шаг, остановился.
— Чего затормозил? — усмехнувшись, спросил Сластён Либидович и посмотрел оценивающе. — Предпочёл бы, чтобы на моём месте оказалась смазливая судья-девица? — Парень промычал что-то невнятное и нервно дёрнул плечами. — Проходи и присаживайся, сексуальный маньяк.
       Судья уткнулся в компьютер. Во время чтения ни одна эмоция не отобразилась на его добродушном, полноватом лице. И лишь когда перевёл глаза с монитора на преступника, в них запрыгали чёртики и губы растянулись в снисходительной и понимающей улыбке.
— Ты хоть понимаешь, гражданин Купидонов Эрос Амурович, что попал в очень серьёзную переделку? — спросил он жёстко, спрятав улыбку. — Твоё преступление, при желании, легко переходит из кодекса трудового законодательства в уголовное. А там мера воздействия намного убедительнее, и депортация в резервацию может показаться поездкой на курорт. Неужели не смог удержаться?
       Гражданин Купидонов только теперь начал осознавать всю тяжесть содеянного, хотя ещё и не до конца.
— Так я это… — залепетал он, — ну… не хотел… не смог. — И вдруг выкрикнул. — Ваше Правосудие, а что я, собственно, совершил уголовного?
— Что? — переспросил судья, вновь заглядывая в компьютер. — Он ещё не понимает?! Глупец. Вот что. Читаем показания потерпевшей: " Я, Гарпиева Медуза Горгоновна, проходила через участок утилизации в складские помещения для контроля отгрузки большой партии нашей продукции. Пройдя большую половину пути, я интуитивно почувствовала, что кто-то начинает меня раздевать самым наглым и бесцеремонным образом. В считанные секунды я оказалась совершенно нагой и беззащитной перед чьим-то похабным, вожделенным взглядом. Мне стало неловко, и от обиды и смущения я растерялась. Обескураженная и напуганная, я обернулась, как в то же мгновение была грубо изнасилована похотливым работником данного участка. В доказательство привожу результаты медицинского освидетельствования нижнего белья насильника, доставленного мной в медицинскую часть предприятия. Прошу принять самые строгие меры! Маньякам не место среди добропорядочных работников нашего прославленного концерна!»
       Сластён Либидович с тоской посмотрел на маньяка:
— Я, конечно, не представляю нашу уважаемую Медузу Горгоновну беззащитной, обескураженной и напуганной, и даже растерянной, но факт остаётся фактом — насилие имело место быть. Как человек, я ещё тебя понять могу, но как служитель закона… я вынужден принять крайне жёсткие меры. Для твоего же блага. — И вдруг, не выдержав, выскочила эмоция. — Надо было хотя бы отвернуться!
       Купидонов посмотрел виноватым взглядом и глухо выдохнул:
— Ну не смог я отвернуться! Будто страшная сила пригвоздила мой взор к этой неотразимой женщине. — И стал пояснять. — У нас на работе аврал. Через два дня санитарно-экологическая комиссия, а отходов скопились горы. Работать приходится на износ, не бывая дома. Женщину… не видел уже давно…
— Сколько? — беспристрастно и делово спросил судья.
— О-о, уже целых три дня, — подумав, поправился. — И три ночи. После увольнения сменщика, не имея квалифицированной замены, трудиться приходится одному. В сутки сплю по три часа. А тут…
— А-а! — воскликнул судья, что-то вспомнив. — Как же, помню! Твоим напарником был Нервов Психей Импульсович! Да уж, этот псих, в порыве крайнего раздражения на медлительность роботов-манипуляторов, вытащил из верстака кувалду и в считанные секунды вывел из строя трёх полноценных рабочих. Невростеник.
       Эрос Амурович криво усмехнулся:
— Вывел, это ещё мягко сказано. Ремонту не подлежат, а потому отправили на переплавку. А его вы осудили и я остался один.
— А что мне было делать? — почему-то стал оправдываться Сластён Либидович. — Об этом инциденте стало известно самому президенту компании. Пришлось отправить буяна в наш «металлургический ад», раз не захотел спокойно работать в райских условиях. Там ему подлечат нервишки. Думаю, года через два вернётся, если, конечно, выживет.
— Да, печально, — равнодушно посочувствовал насильник и вернулся к объяснению своего преступления. — Ну, так вот. Я, измученный и физически и морально, управляю подчинёнными роботами из последних сил, а тут… как наваждение, идёт красавица с огненным, чарующим взором, развевающимися пышными локонами волос, стройными и длинными ногами, которые грациозно несут очень подвижный и стройный стан с выпуклыми ягодицами, просвечивающимися сквозь прозрачное, воздушное…
— Всё, достаточно, — сглотнув слюну и поёрзав на стуле, судья тихо прервал льющийся поток описаний насильником своей жертвы. — Ты прямо поэт в описании женщин.
Польщённый виновник гордо заявил:
— Влечение к женщинам у нас наследственное и неистребимое. Ещё папа покорял женские сердца стрелами любви направо и налево, слагая, при этом, любовные баллады.
— Как бы не пришлось тебе слагать баллады на шахте, — горестно заметил Сластён Либидович. — Это всё, что тебе останется от наследственного и неистребимого влечения к женщинам.
— За что?! Никто не хочет меня понять! — вспылил Эрос. — Увидеть такую женщину после трёх суток, проведённых в труде, почти без сна и женской ласки… Это было выше моих сил!
— Но ведь у тебя было три часа на сон?! Мог же перед сном уделить минутку-другую… всё было в твоих руках.
       Преступник высокомерно фыркнул.
— Я решительно отказываюсь вас понимать, — заявил он. — И я не уверен, что в подобной ситуации вы, Ваше Правосудие, смогли бы сдержать хлынувший через край свой порыв страсти?!
— Я тоже не уверен, — честно признался судья.
— Ну вот! — воодушевлённо воскликнул Эрос Амурович. — Когда я её увидел, я чуть не задохнулся от нахлынувшего возбуждения! Меня словно парализовало! Я не мог ни двинуться, ни пошевелиться! И, честно скажу, я даже толком и не понял, как это произошло. Всё случилось быстро и без моего участия. Я стоял, сжав ручку дверки утилизатора и закрыв глаза от удовольствия, как вдруг ощутил, что меня лупят по физиономии. Открыв глаза, я увидел уже совсем другую женщину, настоящую Медузу, с явными признаками Горгоновны. Из глаз сыпались искры ненависти, изо рта летела ругань с пенной слюной, ранее прекрасные волосы шевелились мерзкими, шипящими змеями. Это было ужасно. И эта красавица, ставшая чудовищем, схватила меня, уже неспособного к сопротивлению, и поволокла с собою. Вот так мы оказались в медпункте, где, естественно, и были обнаружены многочисленные улики в моих трусах. Эх, если бы я увидел её сразу такой, какая она есть на самом деле, разве могло бы подобное произойти?! Да никогда! — И неожиданно сник, опустив голову. — Что же теперь со мной будет? Скажите, Ваше Правосудие?
Ваше Правосудие развёл руки в стороны.
— Да, с женщинами часто так бывает, — прошептал он. — Они показывают нам то, что нам хочется видеть, но чего в них и в помине нет. В искусстве маскировки они переплюнули всех хамелеонов вместе взятых. Такие, друг, дела. Я не знаю, что с тобой делать. — Сластён Либидович размышлял. — И тебя, дурака, жалко, но и с Медузой шутки плохи. Она прекрасная женщина, но когда в гневе, её побаивается сам начальник снабжения. Да и президент опасается лишний раз встречаться с нею с глазу на глаз. — После непродолжительного молчания, он горестно вздохнул и уныло посмотрел на жертву генного наследия. — Как мне не хочется этого делать, но придётся отправить тебя к твоему напарнику, в «металлургический ад». Не переживай, всего на годик, пока всё не забудется.
       В глазах преступника потемнело.
— Ваше Правосудие, я там сдохну через месяц, — прошептал он, ухватившись рукой за край стола.
— И там люди живут, — утешил судья, но остался непреклонен. — А если нет, то тут уж ничего не поделаешь… значит, дружок, такая твоя судьба. Ведь если я проявлю к тебе хоть малейшее, крохотное снисхождение, то, стараниями твоей жертвы, я сам могу попасть под штрафные санкции. А это, любезный, уже лишение собственных льгот и преимуществ. Кто же добровольно на такое пойдёт? Увы, но я, к сожалению, не всевластен, и моя мантия не может защитить от вышестоящих контролирующих органов. Уж извини, но тебе придётся адаптироваться к условиям другой жизни. Забудь на время о женщинах и прояви чуточку мужества.
       Эрос Амурович, услышав последний наказ, потерял сознание и упал со стула, а Сластён Либидович, грустно вздохнув, нажал кнопку вызова охраны. Через десять секунд появились двое рослых мужчин и унесли несчастного эротомана. Секретарша, закрыв за ними дверь, шёпотом спросила:
— Босс, что вы с ним сделали?
       Босс, фиксируя в компьютере наказание, с пафосом ответил:
— Я исполнил свой служебный долг, как и подобает преданному служителю священного закона. — Потом добавил на человеческом языке. — Он неплохой малый, и не убийца, как другие, но ему не повезло с наследственным эротическим темпераментом. А ещё больше не повезло с жертвой. Здесь я бессилен. Мне жаль его. И теперь, как ни крути, последующий год вся его сексуальная жизнь будет целиком в его руках. Да, Нимфочка, такова жизнь и таков её главный постулат: дура лекс, сед лекс.
-  Любите вы, Сластён Либидович, как я погляжу, этих дур на "Лексусе",
       Судья,подняв глаза на своего верного помощника, провёл взглядом от макушки до тапочек, что-то покумекал, а затем поинтересовался:
— Надеюсь, с остальными ты уже расправилась?
— Конечно, — ответила секретарша, дёргая округлой коленкой.
— Все получили по заслугам? В соответствии с прейскурантом наказаний?
— Конечно, — нетерпеливо отвечала девушка, наигранно оскорблённая тем, будто её пытаются уличить в убийстве времени или в покушении на убийство служебной чести. — Остался последний убийца. Сейчас будете с ним разбираться или, как и планировали, после ланча?
       Судья сладострастно ухмыльнулся.
— Уж очень хочется ланча, — ответил он, растягивая слова. — С десертом. Эрос Амурович нагнал аппетита. Но и убийцу мы задерживать не станем, а вот беседовать мне с ним не о чем. Точнее, уже перехотелось. Я считаю, что он — пропащая человеческая единица для общества… и для семьи, и наставить на путь истинный не представляется возможным. Уж я это знаю наверняка. Не стоит тратить на него время, иначе могут обвинить в халатном к нему отношению. Лучше, вот что, ты иди в нашу комнату служебного отдыха и приготовь всё необходимое к процедуре, а я впишу свой судебный вердикт в его карточку и вызову службу безопасности. Пусть теперь вспоминает о потерянной сытой жизни из резервации, ублюдок! Чего ждёшь, Нимфочка? Я люблю не только дур на "Лексусах", но и просто дур. Такой уж я демократ.
       Нимфа плотоядно оскалилась.
— А ничего, что по служебному регламенту данная процедура предусмотрена только в обеденное время? — нежным, издевательским тоном спросила она, а улыбка превратилась из открыто развратной в кокетливо манящую. — Ведь это злостное нарушение инструкции?
— Регламент и инструкции для того и существуют, чтобы их нарушать, — гордо и назидательно изрёк начальник и, выждав паузу, добавил. — Но только нам. Для высших должностных лиц они пишутся и устанавливаются не для буквального их исполнения, а для видимости равенства всех перед законом. Большая ответственность порождает большие льготы, не обязательно прописанные на гербовой бумаге.
— Значит, дорогой босс, — секретарша плавно провела от талии к бедру, — будем ускоренным темпом готовить моего мужа к престижному конкурсу?
— Обязательно! Когда у человека появляется высокая и благородная цель, забота близких и родных — всеми силами ему в этом помочь.
— А вы ему близкий или родной? — в вопросе сквозила насмешка.
— Он мне близкий друг и родной человек, — очень серьёзно ответил судья. — Я тоже не могу быть застрахован от подобного вируса. Ну, удовлетворена? Иди, Нимфочка, иди, а через минуту и я у твоих ног.
       Девица грациозно скрылась за дверью комнаты отдыха, оставив её открытой, а Сластён Либидович быстренько зафиксировал в компьютере суровую судебную резолюцию последнему ожидавшему преступнику, так хорошо ему знакомому, и вызвал охрану. Он слышал, как осуждённого оперативно уволокли для исполнения приговора, и на служебном месте судьи наступила тишина и спокойствие. Он защёлкнул входную дверь, подошёл к уже знакомой картине и на этот раз наполнил оздоровительной жидкостью уже половину бокала. Сделав большой глоток, посмотрел в окно и сказал.
— Да, стрессовая, всё-таки, у меня работа. Каждый день приходится выносить суровые приговоры, осуждать людей на мучения и тяготы… как это тяжело. Угнетает. Невозможно ощутить полноту счастья. — А допив до дна, заключил. — Но только таким образом можно сохранить стабильность и процветание всего общества, и я один из архитекторов этого биологического монумента. Отсекая лишнее, я создаю шедевр.
       Сластён Либидович аккуратно закрыл дверцу-картину, щёлкнул, усмехнувшись, пальцем Венере по интересному месту и направился в открытую дверь, на ходу сбрасывая судейскую униформу, эталон справедливости, беспристрастности и нравственной порядочности. Но и он, радостный минутной радостью, даже не подозревал, что и за ним ведётся наблюдение.