Как я не сходил в Мавзолей...

Обычная школьная осень запоминалась нам не праздниками первого сентября с торжественными линейками и первыми звонками. Не рассказами о добром-предобром дедушке Ленине образовавшем "общество чистых тарелок" и любящим пить чай с сухариками сидя в Кремле, и его супруге во Христе Надежде Константиновне Крупской, полной старушке с удивительно огромными и лучистыми глазами. И даже не о нашем самом мудром в мире руководителе Леониде Ильиче Брежневе мирно борющимся за мирный мир во всем мире со всем миром... Не до этого было нам!
Сразу после по деревенски торжественной линейки нам объявлялся боевой октябрятско-пионерско-комсомольский сбор, на котором классные руководители приказывали нам возвращаться домой, переодеваться в одежду попроще, брать в руки большие ножи или острые тесаки и собираться через час на колхозном поле для помощи совхозу в неравной битве с урожаем. Ну уж если на уборку в нашу деревню приезжали дипломированные инженеры с телевизорного завода, профессора с младшими научными сотрудниками и лаборантами из медицинской академии, то нам девяти-четырнадцатилетним школярам сам бог (ой, забыл что бога тогда не было, ни Христа, ни Аллаха, ни Иеговы, ни маломальского Будды), сам генеральный секретарь вселенной велел!

Мы муравьиными кучками стекались на раскисшее от черной как мазут грязи совхозное поле, и начинали задорно догонять и перегонять Америку по производству яиц, мяса и молока на самом первичном этапе. А конкретно заготавливать на зиму корнеплоды для деревенских коровушек-кормилиц! Которых в нашем совхозе выращивалось целых два вида! Плодов имеется ввиду. Один вид назывался "турнепс" и внешне напоминал репку которую тащили из земли не бабка с дедкой, а внучка из нашего слабосильного класса, и все её остальные одноклассники. Дружина имени Павлика Морозова, как сейчас помню. Но слава богу (да, помню, бога не было) не все моральные качества Павлика в моих одноклассниках прижились.

На вкус турнепс был слегка сладковатый, чуточку горьковатый, и очень водянистый. Другим видом корнеплодов для коров была "кузика", родственное турнепсу растение, но более напоминающее свеклу, которую в нашем селе называли буряк. Она была такой-же удлиненной формы, с таким же красноватым оттенком кожуры но более сладкая и съедобная для человека. Это был такой кормовой вид сахарной свеклы. А что, коровам тоже хочется сладенького. И мы уставшие от работы, порой тоже как коровы употребляли ее в пищу предварительно очистив её белый как тело невинной девушки плод.

Каждому из нас назначался один рядок, кончавшийся далеко за горизонтом и нужно было идти в неизвестную даль по очереди выдергивая эти снаряд для борьбы с апартеидом в Америке и обрубив тесаком листья, складывать их в большие кучи, которые по идее потом колхозники должны были в ручную грузить на тракторные прицепные тележки. И с поля отвозить на "базы", так у нас назывались приземистые бетонные коробки-сараи, в которых зимой содержались коровы. Там предположительно и должны были устраиваться грандиозные коровьи пиры с переменой нескольких изысканных блюд! На первое - кукурузный силос с неимоверной силы отдушкой от которой перехватывало дыхание, на второе - кузика с кусочками прилипшей полевой грязи, и на десерт - турнепс с остатками ботвы, плохо обрубленной нерадивыми школярами...

Вынужден сделать замечание давно почившему колхозному строю, хотя говорят, что о мертвых либо хорошо, либо ничего. Так вот и скажу "ничего" - колхозное начальство было совсем никудышним и нерадивым. Тунеядцами их не назвать, по употреблению водки задание перевыполняли, на партийные собрания они ходили исправно, грех жаловаться, но вот кроме этого больше ничего толком не умели.

Процентах в девяноста  с таким большим трудом убранная свекла, картошка, морковка и капуста погибала смертью храбрых не успев принести пользы ни худым от голодной грусти коровам, ни жаждущих высоких удоев дояркам, ни мечтающим о высоких привесах зоотехникам. Обычно после первого выпавшего снега обмороженные груды этих коровьих продуктов бесполезными кучами догнивали на полях, доводя и так невыносимую осеннюю распутицу-грусть до нервноосязаемой тоски...

По весне поля снова перепахивались облезлыми и убитыми в хлам, гремящими и нещадно чадящими соляркой тракторами ДТ-75, с сидящими в кабинах чумазыми, мазутными и полутрезвыми трактористами до самых тайных жилищ земляных червей. И кажущиеся апостолами апокалипсиса грачи с перелевающимся зеленым оттенком черным оперением, и вороны (не ворОны, а вОроны) с лакированно блестящими огромными клювами казнили несчастных розовых червей на своем обильном пиру, не щадя ни матерых почтенных стариков червяков, ни беременных женщин червих, ни маленьких червячат впервые увидевших блеклое весеннее солнце. А потом природа снова выбаюкивала брошенные в землю семена до взрослого состояния, чтобы снова осенью оплакивать их бесславную смерть осенними длинными дождями. Бесконечное и бессмысленное деревянное колесо деревенской сансары! Но впрочем если бы только этот процесс был бессмысленным! Порой вся жизни подневольного совхозного крестьянина казалась точно такой же!

Но не рыдайте слишком горько! Не все было так плохо! Весной директор школы обычно надевал оранжевый саржевый галстук, чистил сапожным кремом дермантиновые ботинки и шёл в правление совхоза. И там задушевно беседуя с управляющим клянчил-просил-требовал-умолял-взывал к справедливости, напоминая об осенних подвигах несчастной школоты месившей грязь в поле, вместо того чтобы напитываться знаниями из толстых книг написанных пролетарскими мудрецами Демьянами Бедными, Максимами Горькими и Алексеями Толстыми. Председатель каждые пять минут звонил в бухгалтерию узнавая о финансовых залежах принадлежащих совхозу, спорил с директором школы указывая на мизерность результатов школьных несовершеннолетних батраков и играл на понижение базовых ставок. Директор же делал упор на пряник, категорически отвергая кнут и увеличивал ставки обещая в наступившем году удвоить трудовую производительность школяров! Обычно после часовой беседы стороны приходили к какому-то компромиссу и школе выделялась сумма достаточная для ежегодной акции которая много лет практиковалась в нашем учебном заведении! Из РайОНО на означенную сумму выделялась туристическая путёвка в виде поощрения трудолюбия школьников.

Выпускной класс готовился отправиться в недорогое путешествие по стране. Обычно это была групповая экспедиция на двадцать пять-тридцать человек. А так как классы в деревне были вечно недоукомплектованные, то в состав группы входило ещё насколько желающих способных оплатить льготную стоимость путевки.
В тот раз мы отправлялись по одному из самых недорогих исторических маршрутов. Конечным пунктом которого был украинский город Путивль. Упомянутый в разных хрониках вплоть до "Слова о полку Игореве". Ну помните, там где на стене Путивля-града Ярославна горько плачет...? Так вот именно туда мы и собрались!

Обычно руководителем такой экспедиции назначался мужчина. Директор школы в этом плане был старообрядцем и не мог доверить значительные суммы и руководство тридцатью шустрыми деревенскими раздолбаями женщине-учительнице. Это не укладывалось у него в голове. Поэтому на этот раз руководил нами учитель химии, и одновременно учитель музыки Матвей Максимович. Это был ну очень загадочный дядька. В нашей деревне он появился из ниоткуда ещё до моего рождения. Ходили смутные слухи что он был из этих, из "врагов народа". Некоторое число лет он отсидел в лагере, и был сослан на вечное поселение в наш район без права прописки в крупных городах. Но это были только слухи, ничем не подтверждённые и основанные только на догадках. А так как в нашем захолустье людей с высшим образованием было примерно полчеловека на весь район, то его охотно пристроили в школу учителем. И кроме высшего образования ничего больше не выдавало в нем врага народа и диссидента. Зоновских привычек он не нахватался и эта тема ни разу не проявилась в его лекциях. Впрочем, некоторая отстраненность от бытия в его характере была. Ни разу не припомню чтобы на уроках пения мы исполняли оратории о Ленине, кантаты о партии, или о комсомоле! Не знаю как, но он умудрялся этого избегать, делая основной упор на классику и произведения европейских композиторов.

Ну ладно! Будем считать всё ранее написанное всего лишь некорректно длинным предисловием к основной теме. Да и о прелестях самой поездки распостраняться не очень хочется в свете сложившейся политической обстановки.

Помню вот только, как стояли мы зачарованно на месте бывшей крепостной стены града Путивля, и с восторгом смотрели на широкую украинскую степь покрытую колыхающимися седыми ковылями! И чудилось нам, что мы вместе с Ефросиньей Ярославной только что проводили в поход  Игоря Святославовича, и святая украинская земля ещё хранит тяжелое тепло конских копыт его войска. Сквозь время чувствовалась божественная притягательность этой земли под покровом голубых небес, которую жаждали все, как жаждут грязные завоеватели золотой сияющий божественный грааль! Земля волшебной святости и нескончаемых войн. Все хотели отвоевать, отгрызть, откусить, отрубить, отрезать от неё хоть самый маленький кусочек! Польская шляхта и венгерские бароны с Запада! Конунги викингов и германские тевтоны с Севера! Персы и турецкие янычары с Юга. Золотая орда и ее вассалы с Востока! Всю их генетику можно отыскать в пропитанных вражеской кровью курганах на этой украинской земле! Недаром украинские чернозёмы самые жирные в Европе!

Обратно мы возвращались уставшие и умиротворенные! В Москве была пересадка на поезд в Сибирь. Прибыли мы утром, а выезжать нужно было только вечером. И наш учитель заказал нам экскурсию в Кремль. Может от усталости в дороге, может от пресыщения впечатлениями, но ни царь-пушка которая ни разу не стреляла, ни царь-колокол который ни разу не звонил нам не легли на душу. Запомнилась только попытка попасть в Мавзолей. Выйдя из кремля, мы по деревенской наивности направились прямо к главному входу в эту культовую языческую пирамиду. С третьей по значимости и известности мумией внутри. Но к нашему спокойному удивлению, оказалось что очередь нужно занимать чуть ли не за два километра от входа.

Очередь была длинной и необыкновенно серой. Может сказывалось в тот день отсутствие солнца на московских небесах...? Может настроение было неопределённое...? Но оптимизма от посещения ступенчатой пирамиды никто не испытывал. Мы под предводительством нашего руководителя обреченно двинулись к концу очереди. Двигались медленно огибая все извороты и изгибы толпящихся граждан всех социальных слоев, всех возрастов, всех национальностей и всех рас.
Я по деревенской привычке шел повернув голову в сторону очереди и запечетливал все что попадалось на глаза. И хоть толпа не отличалась от любой другой толпы, но люди на красной площади всё же вызывали странный интерес! Всё-же столица родины, ее главная площадь, значит и народ здесь должен присутствовать необыкновенный. Народ на удивление был самый обыкновенный.

Вот я прохожу мимо инвалида на деревяшке. Деревянная нога выкрашена масляной краской в синий цвет, поэтому он заметен издалека. Затертая плоская кепка неопределённого цвета делает его голову плоской и как будто прижимает к земле. Под пиджаком у него растянутый самовязанный свитер, воротник которого открывает майку пролетарку, узловатые натруженные кисти рук с обломанными ногтями и абсолютно белые глаза смотрящие в никуда.

Через несколько человек в очереди стоят две девочки восьми-десяти лет. В одинаковых клетчатых мешковатых пальто с длинными рукавами, очевидно купленными на вырост. Им очень скучно, они ежеминутно отходят от родителей, путаются под ногами, пытаются играть в прятки за спинами стоящих в очереди и этим очень раздражают всех. На них шикают, пытаются пристыдить и шепотом зло выговаривают, что в таком святом месте нельзя прыгать и смеяться. Девочки затихают на минуту и потом начинают снова.

Вот стоят лицом друг к другу два грузина. Они стройны, высоки, одинаково усаты и щетинисты. На них огромные каракулевые кепки-аэродромы и короткие черные демисезонные пальто. Узкие брюки и сверкающие туфли лакировки. Они играют в карты. А так как открыто играть они не могут, это будет вглядеть совсем кощунственно, то видно как один из них стараясь быть незаметным тусует колоду и прячет ее в карман. Второй протягивает руку, вытягивает верхнюю карту и прячет в свой карман. Что-то уголком рта по грузински говорит второму, и тот тоже вытаскивает из колоды карту и прячет ее в другой карман что-то отвечая по грузински напарнику. Игра идёт без азарта чисто для того чтобы скоротать время.

Через несколько шагов от них перетаптывается с ноги на ногу лопоухий и с красным носом невысокий солдат. Он в шинели и сапогах явно не по размеру, выданной ему каптерщиком с чужого плеча по случаю выхода в город. Сапоги обильно натерты ваксой и ее стойкий аромат перебивает все остальное. Ему явно холодно и скучно, и видимо он не очень и хочет стоять в очереди, сейчас тёплый привокзальный буфет и пирожок с печенью и стакан с чаем подошли бы ему больше. Но он очень хочет, приехав в деревню рассказать односельчанам как он видел самого Ленина! Как живого, честное комсомольское!

Недалеко от него, подставив плечо изредка налетающему ветерку дымит окурком типично киношный работяга. Пролетарий знает, что курить на красной площади нельзя, но он терпеть не может. Поэтому курит пряча папироску в кулак, глотает дым и потом выпускает его тонкой струйкой под полу пиджака и потом гасит окурок о каблук потрепанных ботинок. Может он бы и не осмелился нарушать предписания, но он уже явно употребил стопятьдесят грамм и это придает ему смелости. Да и народ рядом, хоть и отворачивается недовольно, но к нарушению относится индифферентно. Выпимши человек, понятное дело.

А вот назло неприветливой погоде стоят студентки-негритянки. Они вопреки моде и традициям в шлёпанцах с шерстяными носками. На голове одной из них необыкновенно высокий тюрбан из ткани самой неожиданной расцветки. Где три цвета, малиновый, фиолетовый и сиреневый играют в прятки. Не советские цвета, не скромные и не социалистические. И голоса у них не наши. Они разговаривают между собой быстрыми фразами и буквы "г" и "х" у них не срываются с губ, а вылетают откуда-то из глубин лёгких, а может из самой черной души. Черной не по сущности, а по цвету, потому что даже губы у них не розовые как у всех, а иссиня коричневые...

На них не отрывая глаз смотрит квадратная женщина с накрашенным оранжевой помадой ртом и сожеными перекисью водорода волосами. На обеих руках у неё перстни. Возможно золотые, возможно серебряные, и возможно все которые у нее дома были. Такие женщины мне всегда представлялись по картинкам из "Крокодила" продавщицами пива в ларьке, или где нибудь в колбасном отделе гастронома. Она явно не из пролетариев по наряду, но по лицу в "гнилую интеллигенцию" тоже не вписывается. Крупный нос и широкие рябые скулы, а главное брезгливое выражение лица. Она ещё не знает за что, но уже явно осуждает негритянку в тюрбане...

В контрасте с ней (а Москва как известно город контрастов) стоит крохотная старушка с ридикюлем, в старой цигейковой шубейке и в резиновых сапогах. В Москве! В резиновых сапогах! Видно живет где-то на окраине, из которой нужно выбираться по размытой дождями дороге, и изредка приезжает навестить своего ровесника лежащего в центре столицы. Она смотрит не по сторонам, а куда-то вниз, почти под землю, и кажется одинокой в этой тихо шумящей толпе. Её лицо в складках морщин отдает нездоровой желтизной. Возможно Мавзолей это храм её коммунистического бога которому она ходит молиться и исповедоваться.

Полдюжины пэтэушников в новых фирменных костюмах, ещё не замызганных до сального блеска, но уже достаточно помятых. Худющие и прыщавые до корост на лицах они вертят головами, то сбиваясь в плотный клубок, то рассыпаясь горохом по брусчатке. Самая неустойчивая и аморфная группа на этой площади. Одни стрижены наголо, у других выбеленные солнцем волосы без наличия всякой прически выбиваются бессистемно из-под козырьков на волю. Сразу видно что деревенские! Один, который городской, стоит сдвинув фуражку на затылок и засунув руки в карманы фирменных брюк качаясь с носков на пятки и взгляд его тоскует по кровати в общежитии и по гороховому супу в столовой на обед.

Уже почти в конец очереди пристроилась самая обыкновенная тётка с большой рыбой в сумке. Мороженная рыба большая, и хвост торчит наружу. Видимо настраивалась тётка на Мавзолей, но где-то по дороге увидела очередь за рыбой и не удержалась, встала на часик постоять перед посещением Красной Площади. Рыба тщательно замаскирована и замотана в серую оберточную бумагу, но все равно видно что это рыба по контурам. Наверное если бы не рыба, я бы и не обратил на неё никакого внимания. Тётка как тётка, таких как она, и у нас в деревне хоть пруд пруди.

Все кто стоит между ними, это люди на которых нечем зацепится глазу. Одинаковые моссельпромовские пиджаки, ситцевые платья, серые рубашки с костяными пуговицами, скороходовские ботинки и туфли стандартного фасона, и ничегоневыражающие лица. С такими лицами люди стоят в очередях за килькой в томате, за суповым набором из костей, за конфетами "дунькина радость", за селёдкой на развес... Никакого отличия.

И наконец очередь замыкает дежурный милиционер, видимо поставленный следить за порядком в среде прибывающего народа. Его несуразная фигура вызывает улыбку. Он достаточно приличного роста, портупея грозно стягивает его длинную шинель. Но несоразмерно маленькая голова утопает в большой фуражке и туловище кончается туфлями тридцать девятого размера. Руки у него тоже небольшого размера. И трепета и пиетета он не вызывает.

Наш учитель Матвей Максимович, видно впечатлился увиденным ещё меньше чем я. Он отходит немного в сторонку, жестами подзывает нас к себе и с надеждой в голосе спрашивает:
- Может в Мавзолей сходим в следующий раз? Может сейчас пойдем в "Детский Мир"? А там и поедим где-нибудь? Вы наверное все уже проголодались...?
Мы дружно согласились...