Лоуренс и солнце. Предисловие к подборке

Детство и юность Лоуренса прошли в Центральной Англии, в Ноттингемшире, где солнца всегда не хватало. Семья не бедствовала, отец-шахтер хорошо зарабатывал,  однако ни о каких поездках к теплому морю не могло быть и речи. Недостаток солнца в молодые годы, несомненно, сыграл свою роль в развитии впоследствии туберкулеза, который и свел его в могилу в неполные 45 лет. Проблемы со здоровьем начались рано, и врачи уже тогда советовали съездить к солнцу. Однако только в 28 он впервые попадает в теплые страны, в итальянское средиземноморье. Там, на Лигурийском побережье, Лоуренс провел, вместе со своей будущей женой Фридой Уикли, много месяцев, работая над «Брачным кольцом», которое со временем превратилось в два его великих романа: «Радугу» и «Женщин в любви». В Италию он возвращался впоследствии неоднократно и жил в ней подолгу.

В 1922-25 годах Лоуренс обосновывается в североамериканском штате Нью-Мексико, откуда совершает три длительные поездки в собственно Мексику, потрясшие его сохранившимся в сознании народа этой страны присутствием следов и духа древнего культа ацтеков. Особую роль в религии ацтеков играло солнце. Оно центр мироздания, оно может уничтожаться богами и возрождаться: современность для ацтеков была эпохой пятого солнца. У избранного народа с солнцем особые отношения: ацтеки называли себя людьми солнца. Чтобы оно не исчезло, нужно выполнять ритуалы, среди которых важнейшее место занимали человеческие жертвоприношения: сердце, извлеченное из приносимого в жертву, протягивали к солнцу. Считалось, что пролитая жертвенная кровь продлевает жизнь богам и поддерживает существование мира.

С этого времени у Лоуренса начинает в полную силу звучать тема ностальгии по утраченному, как он полагал, человечеством единству с бытием природы, с великими, управляющими жизнью силами мироздания, с космосом. Такое единство, считает Лоуренс, осуществлялось через сродство с небесными явлениями, солнцем, луной, планетами. Древние цивилизации, не только ацтекская, но и микенская, критская, этрусская, по его мнению, обладали особым знанием космического. «Человек жил в космосе и знал его лучше, чем себя», - напишет он уже перед самой смертью в эссе «Апокалипсис». Для спасения заблудившегося человечества нужно к этому сродству вернуться.

Мексиканские впечатления отразились в творчестве Лоуренса непосредственно: роман «Пернатый змей», книга путевых очерков «Утра в Мексике», некоторые новеллы. Впоследствии, по возвращении в Европу, Мексика его уже в такой степени не занимает, однако тема космического в человеке никуда не уходит и только усиливается, оставаясь одной из центральных до конца его жизни.

В ноябре 1925 года после обескураживающей поездки в Англию Лоуренсы приезжают в Споторно на Итальянской Ривьере. Там в это время находилась Рина Секер, жена Мартина Секера, издателя Лоуренса, которой доктора прописали солнце. Считается, что супруги Секер послужили прототипами персонажей новеллы, которую Лоуренс так и назвал: «Солнце» (“Sun”). С ним часто случалось, что житейские истории его друзей становились материалом для новелл и романов. За что друзья порой на него обижались. Правда, в качестве места действия Лоуренс выбрал не Споторно, а дорогую его сердцу Сицилию. Новелла была в 1926 году опубликована в малотиражном снобистском журнальчике “The New Coterie” («Новая котерия») и в том же году вышла отдельной книгой (E. Archer, London). Тоже ничтожным тиражом.

Историю взаимоотношений героини новеллы с солнцем можно было бы рассказать как вполне социальную: обеспеченная молодая женщина под влиянием солнечных ванн преодолевает нервное расстройство и приходит к полноте чувственности. В зависимости от позиции автора можно было бы придать изложению сочувственный, ироничный или осуждающий оттенок. А то и просто проинтерпретировать произошедшее по-современному: как обретение женщиной своей сексуальности. В таком духе о «Солнце» зачастую и рассуждают. Только ведь рассказчик – Лоуренс. А это значит, что рассказываемое имеет тенденцию превратиться в мистерию.

Часто говорят о психологизме Лоуренса. Олдос Хаксли сказал, сравнивая «Гамлета» и «Женщин в любви», что Лоуренс  настолько же опережает современную ему научную психологию, насколько Шекспир опережал учение о четырех темпераментах. И верно: ощущение глубинных токов, определяющих взаимоотношения людей и понимание человеком себя в мире, у него удивительное. Но одну особенность лоуренсова психологизма Хаксли не упомянул: это психологизм поэтический. Вне поэтического начала характеры в книгах Лоуренса не живут, как и вся его проза была бы мертва без поэтического наполнения. О его текстах можно говорить что угодно (и говорят), но «откройте любую лоуренсову историю, и старая магия начнет действовать» (Дорис Лессинг). Она же очень верно называет прозу Лоуренса «соблазняющей». Вот такую написанную на пределе возможностей языка, полную соблазна психологическую поэму в прозе и находит читатель, открывший «Солнце».

Нет, это «не просто солнечные ванны», – говорит Лоуренс. Общение героини с солнцем носит характер глубокого взаимодействия, в котором физическое и духовное слиты воедино. Конечно, это взаимодействие сексуальное, но разве в сексуальном нет духовной составляющей? Разве вся человеческая духовность не сексуальна? Для Лоуренса тут всё «ясно, как простая гамма», и он хочет, чтобы и нам передалась его ясность. Единение с солнцем, поклонение ему, обретение через общение с ним своей подлинно человеческой (в данном случае женской) сущности – вот что происходит с Джульеттой. Замечательно, что на протяжении трех первых блистательно написанных глав в этот союз никак не вовлечены мужчины, им в нем как будто нет места. С высоты своего солнечного восторга она презирает несолнечность большинства людей, мужчин в первую очередь. Лишь изредка и в самых общих чертах Лоуренс намекает на некоторую возникшую готовность к человеческим сексуальным отношениям, но героиня не дает этой готовности воли. Однако в четвертой главе приезжает муж, и в самом конце этой главы появляется первый намек на уже давно, как оказывается, возникшее у героини мощное чувственное влечение к некому итальянскому крестьянину, которого она часто видит, но с которым так и остается незнакома. Крестьянин этот, как она ощущает, отвечает ей взаимностью, хотя никаких внешних проявлений страсти он, как и она, не допускает. Легкими штрихами, издалека, Лоуренс рисует образ «солнечного» мужчины, противопоставляя его «несолнечному» рабу социума – мужу. Всё это в последней, пятой, главе.

Тут пора вспомнить, что Лоуренс не только поэт, он еще и проповедник. Ему нужна мораль, а мораль у него всегда одна: человек утратил связь с природой и должен обрести эту связь заново. На протяжении первых глав Лоуренс отдается переживанию общения героини с солнцем самозабвенно, как отдается солнцу сама Джульетта. Он забыл о морали, о необходимости ввести мужской персонаж, который бы уравновесил сотворенный им персонаж женский. И вот под конец, в пятой главе, торопливо, задним числом, хотя по-прежнему психологически убедительно, сочиняет историю, происходившую раньше, еще до начала четвертой. Историю, как будто предлагающую путь к спасению, который, однако, не будет реализован, по крайней мере во временнЫх рамках новеллы.               

Лоуренсу представился случай переработать «Солнце». Экстравагантная американская пара Гарри и Каресс Кросби, в числе прочих занятий содержавшая издательство “Black Sun Press” («Черное солнце»), попросила Лоуренса что-нибудь дать для этого издательства. И в 1928 году выходит отдельным изданием новое «Солнце», заметно превосходящее объемом старое. В первых трех главах изменений немного, однако вставлены фразы, откровенно подчеркивающие возникшую готовность героини к собственно сексу. Вот как теперь заканчивается третья глава: «И помимо ее воли тугой бутон, до того глубоко погруженный в сокровенную тьму внутри нее, постепенно приподнимался, его изогнутый стебель распрямлялся, и отогнувшиеся листочки обнажали мерцание розы. Ее матка широко раскрывалась в розовом экстазе, подобно цветку лотоса» (перевод мой). Эпизод с крестьянином теперь разворачивается с подробностями в разбухшей четвертой главе, предшествуя приезду мужа. Естественно, изменяется и содержание пятой. 

Страстное томление Джульетты (по-прежнему при полном отсутствии внешних отношений между ней и объектом ее страсти) теперь изображено подробно в той же тональности, что и процитированный выше отрывок. Фраза Лоуренса остается, как всегда, завораживающей, но приобретает отсутствовавшую в первой версии цветистость, становится вычурной. Состояние героини раскрывается теперь средствами не столько психологии, сколько физиологии. Правда, это странная физиология, которую тоже можно назвать поэтической, но все же физиология. В небольшой, около тридцати страниц, новелле слово womb (матка) встречается 21 раз, тогда как в первой версии лишь однажды. В моем переводе я постарался избежать этого слова из-за его избыточной резкости для русского уха, и это вполне возможно в рамках того текста, но в расширенном варианте контекст таков, что сделать это нельзя без искажения сути.

Первое «Солнце» - шедевр лоуренсовой поэтической прозы. Его отличают благородная сдержанность и выверенность смыслов, чего вторая версия лишена. Впервые опубликованный в 1985 году перевод Майи Кореневой неоднократно переиздавался и доступен в интернете. Он выполнен довольно добротно и в целом правильно отражает содержание, что для русских переводов Лоуренса редкость. Однако поэтическое дыхание оригинала в нем чувствуется слабо, а некоторые тончайшие авторские пассажи просто утрачивают смысл. Поэтому у меня возникло понятное желание перевести новеллу заново. Поначалу я предполагал выполнить перевод обеих версий и поместить оба перевода рядом. Но понял, что переводить второе «Солнце» мне не слишком интересно, и отказался от этой затеи.

В оставшиеся ему недолгие годы жизни Лоуренс еще раз концентрированно возвращается к теме солнца в сборнике стихов «Анютины глазки» (“Pansies”, издан в 1929 году). В этом содержащем множество текстов собрании «солнечные» стихи, хотя и немногочисленные, довольно заметны и по-новому эту тему развивают. В предлагаемой подборке первые семь стихотворений взяты из «Анютиных глазок» и расположены в порядке следования в книге. Восьмое, «Враждебное солнце» (“The Hostile Sun”),  входит в посмертный сборник «Еще анютины глазки» (“More Pansies”), составленный по найденным среди бумаг Лоуренса записным книжкам. В стихотворении «Ноябрь у моря» (“November by the Sea”) появляется образ двух солнц: великому солнцу в небе соответствует малое солнце в человеке, живущее с великим в сродстве. Этот образ разрастается, гиперболизируется в «Солнце во мне» (“Sun in Me”) и «Космосе» (“Space”): к двум солнцам добавляется грандиозная поэтическая абстракция – солнце (и одновременно сердце) космоса, пульс которого человек может ощущать. И даже в атоме имеется свое солнце, которое есть бог в атоме. Множественность солнц становится для Лоуренса важнейшим поэтическим образом, символом единства мироздания, в котором человек занимает свое место, обретая в этом единстве высший смысл своего существования.

И всё, что мчится по безднам эфира,
И каждый луч, плотскОй и бесплотный, –
Твой только отблеск, о солнце мира…

Как похоже! Но Фет дальше продолжает, что это всё «только сон», а вот с таким утверждением Лоуренс никогда бы не согласился.

В последующих четырех стихотворениях «Демократия» (“Democracy”), «Мужчины солнца» (“Sun-Men”), «Женщины солнца» (“Sun-Women”) и «Аристократия солнца» (“Aristocracy of the Sun”), следующих в «Анютиных глазках» подряд, образуя единый блок, Лоуренс снова проповедник, как и в финале первого «Солнца», как во всем втором его варианте . Он призывает человека стать другим, «солнечным», отбросить мертвящие путы современного социума, обрести связь с глубинными течениями природы и мироздания. То есть стать варваром? Нет, это Лоуренс всегда отрицал: «Да не к варварству я вас зову, оставьте!» («Цветы и люди»). Как сочетать его требования с цивилизацией, тем не менее, не совсем понятно. Но нужно ли понимать? Проповедь Лоуренса остается, как всё у него, поэзией. Она захватывает, освежает, заставляет взглянуть на мир и себя иначе, в чем-то попытаться себя изменить. От нее кровь начинает бежать быстрее. Она поэтическая и не слишком конкретная утопия. В чем, собственно, состоит солнечность кроме свободной сексуальной самореализации? Утопии никогда до конца не выстроены и полностью не осуществляются, но, случается, оплодотворяют реальность.          

Более или менее общепринятая точка зрения состоит в том, что стоящих стихов у Лоуренса не слишком много и в тех же «Анютиных глазках» таковые наперечет. С этим можно согласиться, но лишь отчасти. Поэзия у Лоуренса присутствует всегда: и в прозе, и в заметках по случаю, записанных как верлибры. Его инвективы и проповеди – тоже поэзия, проявляющаяся в интонации, образности и прежде всего в силе высказывания. Но стихов, которые хочется назвать поэтическими шедеврами, в самом деле, в «Анютиных глазках» немного. Из разобранных выше несомненно «Ноябрь у моря». И несомненно завершающее подборку «Враждебное солнце», опубликованное, как уже упоминалось, посмертно.

В стихотворении говорится о том, что всякая солнечная человеческая деятельность: отдельного человека или человеческой общности – погибает, как только начинает воспринимать себя как совершенство, перестает развиваться, застывает в самодовольстве. Мысль не то чтобы слишком новая, но она с изумительной чувственной убедительностью интерпретирована как враждебность солнца, уничтожающего осенью в природе всё, что должно умереть. И только под бесстрастным и безжизненным лунным серпом завершившее свое активное существование бытие находит успокоение.  Жизнь природы и жизнь человека сплетены в теле стихотворения в единую нерасчленяемую ткань, разрушаемую  беспощадным солнцем и умиротворяемую луной. Стихотворение вызывает горечь и восторг одновременно, то ощущение полноты жизни, которое и должна вызывать в читателе высокая поэзия и которое с невероятной силой порождают лучшие тексты Лоуренса (и в поэзии, и в прозе).          

Творящее и казнящее солнце заставляет вспомнить ауру мексиканских верований, которыми Лоуренс так интересовался и которых я слегка коснулся в начале моего вступления. Но это именно аура – никаких существенных совпадений с мексиканской мифологией нет, как их нет во всей представляемой здесь солнечной поэзии и прозе. Лоуренс строит свою поэтическую картину мира, развивает собственные поэтические представления о связи человека с космосом и солнцем как важнейшей для нас частью этого космоса. Знакомство с древними учениями дало дополнительный толчок его фантазии, способствовало расширению творческого горизонта. Архаика Лоуренса – в первую очередь поэзия, что бы он сам по этому поводу ни выдумывал и ни высказывал.