История, которую поведали мне московские окна

История, которую поведали мне московские окна о том, как поссорились Преступление с Наказанием

Почти у каждого человека была когда-то любимая игрушка, любимая книжка и любимая песня. Судьбе любимых игрушек не позавидуешь. Их обычно затискивают до неузнаваемости - до отбитого носа, оторванных лап, хвостов и протёртой плюшевой или более современной шкуры, если детской любви удостоился добродушный мишка или любая другая милая мягкая игрушка. Книжки со временем тоже нередко теряют страницы, и останки прежних любимцев пополняют банк утильсырья еще до того, как их маленький хозяин успел окончательно вырасти.

Но не только любимыми игрушками и книжками полны воспоминания о детстве и юности. Есть ещё и любимые песни, которые обычно связаны с какими-то памятными событиями, неизгладимыми впечатлениями или сильными эмоциями. Конечно, и песни тоже можно «затаскать», как привычную мягкую игрушку, но, к счастью, это случается реже, поскольку у песен есть шанс активно сопротивляться, привлекая к этому весь свой музыкальный и поэтический арсенал. Видимо, поэтому старые песни всегда можно спеть по-новому: они имеют привычку отрываться от их создателей и пускаться в свободное плавание по музыкальным волнам. Бывает и так: имя создателя песни давно забыто, а она продолжает жить сама по себе, за что и получает высший песенный статус народной песни.

Была любимая песня и у Анюты. «Московские окна» она впервые услышала ещё второклашкой, но и «сто лет после детства», каждый раз, когда звучала знакомая мелодия со словами «Он мне дорог с давних лет, и его яснее нет - московских окон негасимый свет», ей становилось физически теплее, даже если вокруг было прохладно, а она была легко одета. У Анюты с этой песней связана своя история, которую однажды подсмотрели освещённые в сумерках окна одного тихого московского квартала, а после, по секрету, рассказали и мне.

В далёком Анютином прошлом детям старшего дошкольного и младшего школьного возраста разрешалось гулять одним, без сопровождения взрослых, даже вечером, потому что это было тогда вполне безопасно. Подобная синекура для родителей закончилась только во второй половине восьмидесятых ушедшего века. А до этого детвора носилась по окрестностям до восьми, а то и до девяти часов вечера, даже в зимних сумерках - тем более что скверы, улицы и дворы были обычно достаточно хорошо освещены. Кроме того, в те годы многие школы вынужденно работали в две смены, и к семи вечера «второсменщики» только-только возвращались из школы и, проглотив наспех ужин, хватали коньки, хоккейные клюшки, санки или лопатки и мчались на зимний двор покорять снег и лёд или лепить очередного снеговика.

Главное, что требовали родители, это вовремя вернуться домой. В каждом доме было своё «вовремя». В доме Анюты её «комендантский час» приходился на половину девятого. К этому времени она должна была «как штык» прибыть домой. Отец Анюты, или Нюськи, как звали её домашние и друзья, работал прорабом на какой-то ответственной стройке. От своих подчинённых он требовал неукоснительного соблюдения трудовой дисциплины, к которой, как он полагал, ребёнка надо приучать с детства. Единственно действенным методом воспитания Анютин папа считал заслуженное наказание за дисциплинарные промахи - любыми доступными родителю средствами. В арсенал наказаний за нарушение «комендантского часа» входила «гауптвахта» - то есть лишение права на вечерние прогулки на установленный домашним прокурором срок – в зависимости от количества просроченных минут. Так же Анюту могло ожидать лишение медяков на мороженое или её любимой вечерней булочки с изюмом к чаю. За особо тяжкие преступления Анюте полагалась высшая мера наказания - широкий отцовский ремень, всегда готовый соскочить с гвоздя на стене и выполнить свои воспитательные функции.

Каковы бы ни были условия комендантского часа для других окрестных детей, но родительских нотаций после великолепно проведённого с друзьями вечера выслушивать им было недосуг. Хотелось что-нибудь поскорее слопать и срочно спать. Поэтому в те годы, за отсутствием у детей даже наручных часов, не говоря уж о телефонах, все они исправно подбегали к взрослым прохожим с просьбой подсказать им точное время, как оно отмерялось курантами на Спасской башне. Тем более, что зачастую в соседних дворах происходили более увлекательные действа, чем в своём, и тайм-менеджмент должен был учитывать дополнительные минуты на пробег от соседнего театра дворовых действий до своего дома.

Так получилось и в тот памятный вечер, когда Анюта впервые встретилась со своей любимой песней. В скверике, через пару домов от Анютиного, ребята решили посоревноваться, кто быстрее слепит снеговик. Необходимо было постоять за честь своего двора, и Анюта с подружками, прихватив из дома морковку для носа и старые пуговицы для глаз, помчалась к их, как она надеялась, безусловной победе. Время в скатывании снежных комов пролетело незаметно: надо было спешить успеть первыми. И вот последний ком-голова наконец был водружён на туловище снеговика, а нос-морковка занял на нём предназначенное ему место. Уф!

Первыми они все же не стали, но зато могли заслуженно претендовать на бронзовую меж-дворовую медаль из молочного шоколада, заранее купленную в ближайшей кондитерской на карманные деньги, сэкономленные пятиклассниками–меценатами. И вот он, момент триумфа! Но именно в момент торжественного награждения команды «бронзовыми» шоколадками за спиной Нюськи вдруг раздался беспристрастный женский радиоголос: «Начало шестого сигнала соответствует…» Дальше Нюська не разобрала, потому что вдруг вспомнила, что где-то вне её насыщенной событиями жизни существует ещё и неумолимое Московское Время. Картина неминуемого наказания, сразу же возникшая перед её глазами, не позволила Нюське воспринять аудио-информацию во всей её полноте, и всё, что она в тот момент зарегистрировала в сознании, было лишь «ту-ту-ту…»

Обычно, как бы Нюське ни было весело барахтаться в вечернем снегу, она всегда помнила о времени и часто выскакивала на аллейку, чтобы подловить прохожих с часами. Но на этот раз она обо всём забыла - и вот она, расплата! Нюська мужественно развернулась в сторону тревожного сигнала. Невдалеке прогуливался туда-сюда высокий мужчина с собачьим поводком в одной руке и модным портативным транзисторным радиоприёмником «Спидола» в другой. Вряд ли кто теперь и вспомнит, что это за изделие. Этот приёмник был отнюдь не миниатюрным, но, зато исключительно полезным. Его можно было взять в гараж, чтобы скрасить время за бесконечным лежанием под вечно ломающейся машиной. Он был бессменным спутникам рыбаков и дачников. Да и разгуливать по улицам с ультрамодной «ВЭФ-Спидолой -10» подростки считали за признание их состоявшейся личности.

Однако статный прохожий (как оценила бы незнакомца Нюськина бабушка), выгуливал не так свою культовую «Спидолу», как жизнерадостного породистого щенка Чарли. Это Нюська поняла сразу, поскольку радио-прохожий сначала призывно посвистел, а потом уже призвал своего пса к поводку по имени. Тут-то и объявился Чарли, настолько закутанный в снеговую шубку, что Нюська даже не поняла сразу, что он коричневый, да ещё и модный спаниель. Других прохожих на горизонте не просматривалось, поэтому Нюська решительно подлетела к хозяину Чарли и задала ему стандартно безграмотно сформулированный вопрос: «Дяденька, сколько времени?»

В принципе, Нюська знала, что полагается спрашивать: «Извините, вы не подскажете, который час?». Но в тот момент ей точно было не до высокой стилистики: на горизонте маячил не только ремень, но и нечто худшее. В последнее время у неё в доме было изобретено наказание куда суровее, чем порка. Как-то раз, осознав, что опаздывает больше, чем на 15 минут, Нюська опрометью кинулась домой и, взбежав по лестнице на свой этаж, всем своим существом мысленно и физически навалилась на спасительный звонок.  Ответа не последовало. Нюська исступлённо звонила, отчаянно лупила в дверь варежками и валенками, но дверь в квартиру была неумолима минут двадцать. С тех пор, при несанкционированных опозданиях, двери в квартиру задраивались, как люки на подлодках. Для неё этот процесс был эквивалентен ночному спуску средневековых городских ворот.

Подъезд был скудно освещён и по-вражески неприветлив, а тусклая лампочка на лестничной площадке беспрестанно подмигивала ей, как бы намекая, что сама она в этаком неудобстве вовсе и не виновата. В таких случаях Нюська, в слезах и соплях, залезала на подоконник, который в те времена являлся вполне мирным убежищем для многих бездомных существ. Там можно было философски обдумать, почему ей не позволяют побыстрее проглотить сладкий пирожок на кухне перед телевизором, захватив при этом фрагменты взрослого кино, которое смотрело за вечерним чаем её семейство.

Не удивительно, что неутешительный ответ на вопрос о московском времени ввёл Нюську в полный леденящий ступор. Оказалось, что «протукало» ровно 9 вечерних часов. Всё, она безнадёжно опоздала, да ещё и на целых полчаса! Место ниже спины, так необходимое для сидения за школьной партой, отчего-то предупреждающе заныло. Прощай, булочка с изюмом, копейки на мороженое и, что хуже всего – её собственное личное достоинство шоколадно-бронзового призёра конкурса скоростных снеговиков. Не стоит и говорить, что сознательно нарушать домашний «комендантский час» Нюське никогда и в голову не приходило: она прилагала все доступные ей усилия, чтобы не опоздать к спуску средневековых ворот их квартиры. Но случилось то, что случилось, как в классических романах об обречённых жертвах обстоятельств.

Услышав ответ владельца «Спидолы» и авторитетное подтверждение «Тяф-тяф» от спаниеля Чарли, Нюська отчего-то плюхнулась на подмёрзший сугроб. Так уж получилось, что как раз в это время, «Спидола» сначала чихнула, потому захрипела и прокашлялась, после чего изрекла авторитетным радиоголосом: «Композитор Тихон Хренников. Стихи Михаила Матусовского. Песня «Московские окна». Исполняет Ирина Бржевская. После чего из охрипшей на морозе Спидолы на слушателей пролилось симфоническое вступление и звонкий женский голос убедительно запел: «Вот опять небес темнеет высь. Вот и окна в сумраке зажглись». При этих словах Нюська невольно уставилась на окна дома, перед которым красовались стройные ряды их конкурсных снеговиков. А песне было не до Нюськи, и она продолжала свободно вещать из «транзистора» - так тогда называли все переносные радиоприёмники: «Здесь живут мои друзья, и, дыханье затая, в ночные окна вглядываюсь я».

Ночные окна перед носом Нюськи были как раз теми, за которые уже разбежались почти все недавние конкурсанты. Тут Спидола выдала музыкальный проигрыш, после чего транзистор с девичьим голосом продолжил развивать свою сюжетную линию: «Я могу под окнами мечтать, я могу, как книги их читать». Отличная идея! Нюська стала гадать, как встретили бы там, за освещёнными окнами, её приятелей: ремнём или сладким печеньем с тёплым молоком? Нюська была уверена, что за этими доброжелательными с виду и тёплыми по ощущению московскими окнами не место детским слезам. А Спидола продолжала свою песню: «Я любуюсь вами по ночам, я желаю, окна, счасться вам...», и Нюська мысленно желала своим друзьям абсолютно сладкого вечернего счастья.

«Девочка, а домой тебе не пора?» - прервал её песенную медитацию обворожительно глубокий бас-баритон обладателя модного портативного радиоприёмника. «Давно пора!» - пыталась было произнести Нюська, но неожиданно для себя расплакалась, как какая-нибудь первоклашка, а она ведь уже училась во втором! Её новый знакомый, казалось, ничуть не удивился этой неадекватной для большой девочки реакции. «Что, домой запоздала? Накажут?» - спросил он, вытряхивая своего щенка из снега. «Угу!» - только на этот ответ и нашлось сил у рыдающей девчонки. «Звать-то тебя как?» «Нюська». «Анна что ли?» «Да-ааа, уу-ууу!» - выдавила из себя Нюська. «Ладно, пошли! Мы с Чарли тебя проводим. Поздно тебе уже в сугробе слезами умываться».

С этими словами новый Нюськин знакомец прицепил себя поводком к Чарлику, и тот повёл их с Нюськой в направлении её дома. Падал снег – пушистыми и ласковыми хлопьями. Нюська смотрела на яркие окна московских домов и пыталась угадать, за которым из них прячется квартира её нежданных спасителей – ведь они же наверняка гуляли в скверике напротив своего дома. Но вот и они, судьбоносные врата её квартиры, за которыми затаилась настороженная тишина. А перед дверью - она сама плюс уже вполне обсохший Чарлик и его импозантный хозяин, обладатель волшебного «транзистора». Новый Нюськин друг не стал размениваться на элементарное нажатие кнопки звонка. Он сходу решительно постучал в самую верхнюю часть двери их квартиры. Только годы спустя Нюська поняла, что к чему. Её спаситель каким-то мифическим образом вычислил, что на обычный звонок могут сразу и не ответить. Как он об этом догадался? Нюська же ему ничего не рассказывала!

Реакция на императивный стук не заставила себя долго ждать. Дверь буквально отлетела внутрь квартиры, и на пороге застыл сам Змей-Горыныч о трёх Головах, сражаться с которыми у Нюськи не было никаких богатырских возможностей. «Добрый вечер! - произнёс хозяин Чарлика глубоким тональным баритоном, улыбаясь Нюськиному отцу с высоты своего впечатляющего роста. - Простите, я не знаю вашего имени». «Иоанн Иванович». «Вот это да! Значит дочка ваша - Анна Иоанновна, полная тёзка русской царицы?» - воскликнул Нюськин защитник. Слёзы на её глазах каким-то образом сразу же высохли: тёзкам цариц нюни разводить не положено. «Я вынужден просить у вас извинения за то, что невольно ввёл вашу дочку в заблуждение и заставил вас о ней волноваться. Она подбежала к нам с Чарликом, чтобы узнать точное время, так я ей и сказал, что около восьми. Но было-то уже восемь с половиной. Часы у меня, оказывается, барахлят. Я это только благодаря радио понял, когда передали сигналы точного времени», - продолжил Нюськин адвокат. При этом оратор указал на свою элитную Спидолу и зачем-то слегка дёрнул Чарлика за поводок, отчего тот тут же пару раз тявкнул в подтверждение, а для большей убедительности вильнул своим роскошным, ещё не купированным хвостом.

В силу разницы в их росте отец тёзки царицы Анны Иоанновны вынужден был выслушивать эту извинительную тираду, глядя на оратора снизу вверх. Трудно сказать, поверил ли он добровольному адвокату своей дочки, но Нюська заметила, что папин острый взгляд пару раз фокусировался на её ошалелой физиономии. В первый раз в её жизни, кто-то пытался защитить её от наказания, выдумав для её преступлений смягчающие обстоятельства. Правильно ли поступил Нюськин спаситель и его сообщник – щенок Чарли? Сложно сказать – вроде б врать-то нехорошо – так ведь в школе учат. Зато, как только за посетителями закрылась дверь, Иоанн Иванович скомандовал: «Валенки на балкон и марш на кухню – пирог с повидлом уже совсем остыл». Надменный кожаный ремень сместился со своего руководящего гвоздя уже на следующий день, и больше Нюська с ним никогда не встречалась. Сама она честно старалась больше не опаздывать с вечерних прогулок, тем более что уже на следующий день рождения папа купил ей самые настоящие дамские часики. Смотреть на них было таким удовольствием, что Нюська то и дело на них поглядывала, что не давало ей оторваться от точного московского времени.

Годы летят легко и быстро. Вот и Нюська выросла в Анюту и уехала работать в другой город. С собой из отчего дома она взяла только любимые магнитофонные записи, среди которых была и песня «Московские окна» в исполнении Ирины Бржевской. Давние детские обиды были давно забыты – осталась лишь память о доброте, сочувствии и бескорыстной помощи, которая удерживала Анюту от скольжений даже на самых крутых жизненных виражах. Вскоре Анюта обзавелась щенком, чего ей не было дозволено в её прежней жизни. Это была спаниель-девочка, которую она назвала Чари. По вечерам, когда Чари выгуливала свою хозяйку по освещённым фонарями и окнами городским переулкам, Анюта, по детской привычке, всматривалась в вечерние окна. Они казались ей совсем другими, не теми, которые давным-давно наполняли её сердце теплом, а душу радостью. Совсем не теми, что «заветный свет храня, и волнуя, и маня, они как люди смотрят на меня». А впрочем, может, она просто выросла и разучилась их читать.