Роберт Рождественский- А Вы не из Витебска?

С ним не летал-
кистью парения-
Как образ ожИл-
Поэзией Гения!
фото-
Марк Шагал.

Роберт Рождественский был одним из трёх поэтов-«шестидесятников», которым посчастливилось встретиться с Марком Шагалом и которые посвятили ему свои стихотворные строки. Стихотворение получилось очень тёплым, трогательным и с привкусом ностальгии. А после прочтения в памяти надолго остается крылатое и афористичное: «А Вы не из Витебска?»
....................

Он стар и похож на свое одиночество.
Ему рассуждать о погоде не хочется.
Он сразу с вопроса:
«— А Вы не из Витебска?..» —
Пиджак старомодный на лацканах вытерся...
«—Нет, я не из Витебска...» —
Долгая пауза.
А после — слова
монотонно и пасмурно:
«— Тружусь и хвораю...
В Венеции выставка...
Так Вы не из Витебска?..»
«— Нет, не из Витебска...»

Он в сторону смотрит.
Не слышит, не слышит.
Какой-то нездешней далекостью дышит,
пытаясь до детства дотронуться бережно...
И нету ни Канн,
ни Лазурного берега,
ни нынешней славы...
Светло и растерянно
он тянется к Витебску, словно растение...
Тот Витебск его —
пропыленный и жаркий —
приколот к земле каланчою пожарной.
Там свадьбы и смерти, моленья и ярмарки.
Там зреют особенно крупные яблоки,
и сонный извозчик по площади катит...

«— А Вы не из Витебска?..».
Он замолкает.
И вдруг произносит,
как самое-самое,
названия улиц:
Смоленская,
Замковая.
Как Волгою, хвастает Видьбой-рекою
и машет
по-детски прозрачной рукою...
«— Так Вы не из Витебска...»
Надо прощаться.
Прощаться.
Скорее домой возвращаться...
Деревья стоят вдоль дороги навытяжку.
Темнеет...

И жалко, что я не из Витебска.

Эти стихи Рождественского звучат уже как песня с музыкой Виктора Берковского.




..............................

Давид Григорьевич Симанович
(1932-2014)
***
Этот город принял меня однажды,
как на свет когда-то полесская акушерка.
И я услышал доброе:
«Наш ты!» –
это сказала Успенская горка.
Замковая улица ее поддержала:
«Живи и не уезжай никуда ты».
На старой ратуше пробили куранты:
«Мы расскажем тебе про Марка Шагала…»
И теперь, когда стою над Двиною
поседевший, в куртке и рыжем берете,
передо мной за столетьем
проплывает столетье
и становятся моею судьбою.
Вижу:
Пушкин в коляске проехал ссыльный,
Маяковский шагает, кивая прохожим…
Я живу в этом городе верным сыном,
горжусь настоящим, печалюсь о прошлом.
И тревожусь о будущем,
как тревожится каждый,
с надеждою и оттенком грусти.
Этот город принял меня однажды
и уже никогда от себя не отпустит.
***
Может, линия жизни сквозная
проложила такие пути.
В этом городе все меня знают,
ну не то что бы все, но почти.
С кем-то видимся каждое утро,
с кем-то взглядом встречались не раз –
и общенья великое чудо
вдруг связало доверием нас.
И на замковой или Садовой,
как заветного друга плечо,
помогало мне чье-нибудь слово
и, надеюсь, поможет еще.
***
Ходил по городу старый поэт,
пусть не старый, а только стареющий,
не стареющий, просто седеющий –
в общем, в самом расцвете лет.
Он разговаривал, как с людьми,
с зеленеющими деревьями,
делился с ними своими идеями
и каждой ветке желал:
«Лети!»
Однажды, когда мы проснулись все,–
в мае, а может, еще в апреле –
в первой росе, в вешней красе
на самом деле деревья взлетели.
И, радуясь свершенному чуду,
на склоне лет, как в расцвете лет,
новые чудеса уже чуя,
ходил по городу старый поэт.
***
По Витебску осеннему брожу,
Двину перехожу, как бы межу,
что на две части город разделяла.
Давно они в согласии слились.
И даль любая – это тоже близь
от старого до нового квартала.
Весь город будто устремлен в зенит.
Высотная гостиница глядит
на мир многооконными глазами.
И камни прошлого покрыла мгла,
где церковь Благовещенья была.
А мы не сберегли столетий память.
Но в сердце мы навечно сберегли
историю своей родной земли,
чтоб далеко нести ее по свету…
На берегу в желтеющей листве
укрыто театральное кафе –
там в автомат я опущу монету.
И сразу как из вечера в зарю,
любимая, тебе я позвоню,
скажу:
«Давай мы все обиды бросим…
Под радугой последнею в году
на Пушкинском мосту тебя я жду –
да осенит нас витебская осень!»
***
И сказал Шагал, чуть дыша,
в час последний вдали от родины:
«Там осталась моя душа…» –
и глаза его синие дрогнули.
И припомнил он о былом,
и увидел дворик с берёзкою,
где грустит покинутый дом –
29, Большая Покровская.
Там окраина. Чад. Глядят
окна в мир еврейскими ликами,
козы прыгают у оград,
скрипачи на крышах пиликают
так, что ходит земля ходуном,
вся с деревьями и дорогами.
И летят они с Беллой вдвоём
над церквами и синагогами.
Наяву, как во сне, летят
над Двиной и ратушей старою.
Я кричу через рай, через ад:
«С возвращением, Марк Захарович!»
Между жизнью и смертью – межа.
И уже бессмертье наградою…
Здесь осталась его душа
незапятнанная, неразгаданная.
***
Я - из Витебска, где под небом
белорусским работал Репин,
и сияет, как добрый след,
его жизни "Осенний букет".
Я - из Витебска, где сквозь тлен
старый Пэн берет меня в плен,
хоть холодных ветров торжество
над забытой могилой его.
Я - из Витебска, где Шагал
прямо с Замковой в небо взлетал,
зацепился за облака -
и остался тут на века.
Я - из Витебска, где Малевич
с Уновисом, с семьею левых,
Богу брат и дьяволу брат,
поднимал, как знамя, квадрат.
Я - из Витебска, чей портрет
ярко вписан в картину лет,
и художники новых дней
свято помнят учителей.
***
Прошумело ливней немало,
но как будто в золе уголек,
в старом Витебске уголок -
одинокий домик Шагала.
Он бы не был так одинок,
если б, все прорвав карантины,
возвратились сюда картины,
освещая родной порог.
***
Чья тень мелькнула и пропала
на старой улочке пустой?
Опять бессонного Шагала
мне чудятся шаги за мной.
***
После метелей, как вещий знак,
по лицам усталым скользнуло солнце.
И возвращается Пастернак.
Вот-вот и Шагал вернется.
***
И был мой звездный час
средь яростных светил.
И сам Шагал, лучась,
меня благословил.
***
Это крест необычный мой,
как посланье божье и слово:
я вернул Шагала домой,
чтобы в Витебске был он снова.
Да зачтется мне подвиг мой,
моя трудная колея -
я вернул Шагала домой
из жестокого небытия...
И другой стала жизнь моя.
***
Взлетит вороний грай,
рассыплет небо соль.
Гостиница "Синай",
гостиница "Бристоль"