Одиночество 4. Со Щелями

«Щели» в мире Кржижановского – из самого самого. При всей своей повязанности со «швами», они будут-таки фундаментальнее. Метафизичнее.
И увидеть в них можно как тёмное, так и светлое.
Щель – Просвет Бытия. Сквозь который высвечивает Истина. Вернее, может высвечивать. А не Истина, так Явь. И – вообще – всякая Действительность.
Это я уже потянул к мэтрам от философии (а и герменевтики). Хоть к Хайдеггеру, хоть к Лосеву. Желательно – без «нацизма». Как германского, так и русского (великоросского). Да и всякого другого.
Однако, откинемся к своим. Прежде всего – по виршам. К ним там (у меня) за период камлания набежало изрядно. «Швы» и рядом не стоят. Ежели, разумеется, без «швыряния».

Воскресение вербное.
Настроение скверное.
Словно кем-то отвергнутый
ковыряюсь в себе.
Раз копнул – повылазило
из щелей безобразие.
Косоглазая Азия.
Воровская Сибирь.

Чуть поскрёб за харизмою –
вижу позу капризную.
Разложения признаки.
Благодати – ни зги.
Гной и язвы под ризами.
Спас глядит с укоризною.
Будто кажет мне: ври – но знай,
что солгавший – погиб.

Время вышло. Лишь времечко…
Беспросветно и немочно.
Вот я лузгаю семечки.
Только корм – не в коня.
То-то чудится грозное!
И лоза, видно, роздана,
для того чтобы розгами
спесь и блажь изгонять.
(8-9.04.2012)

«Русская блажь»... Угу! В самый её разгон. В новую Путину. После «медведяевской» паузы.
Ну, и к тому, что из «щелей» тех (Сознания – а тем паче «русского») может являться всякое. Как чудесное, так и чудовищное. На то и Миф. А что одно легко принимается за другое (в «самозванство» да в «самообожествление»), это – понятно. Имеющему разум. Хотя...
А эпиграфом к своему вершу я взял строки из Лермонтова

Душа сама собою стеснена,
Жизнь ненавистна, но и смерть страшна,
Находишь корень мук в себе самом,
И небо обвинить нельзя ни в чем.

Ага! Всё – чрез Страх Смерти. Особенно – «Воля к Власти».
А и из неспособности выстоять. В Одиночестве. Отсюда и всё наше Негодяйство (не в последнюю очередь – «патриотическое» и «вождистское»).
Следующим было с «ущельем». И тоже – в переклик с Михаилом Юрьевичем (пусть через Кавафиса и Северянина).

В час, когда от боли и усталости
Свет померкший станет вдруг не мил –
Не ищи сочувствия и жалости,
А представь себя у Фермопил.

И моря когда-то могут лужей стать.
Могут и герои в лужу сесть.
Собери остаток сил и мужества.
Вспомни про достоинство и честь!

Стынет кровь и проникает ужасом
Душу – или, что там ещё есть.
Ты – один уже и без оружия.
Бой проигран, но в запасе честь.

Над ущельем жизни ворон кружится.
Гаснет свет и не осталось сил.
Сохрани достоинство и мужество
У своих последних Фермопил!
(14.07.2012)

К Лермонтову отсылал послеслов. Пусть Лотарёв там и чуток лишнего загнул.

В крылатости он, как ущелье, глух
К людским скорбям, на них взирая немо.
Прикрыв глаза крылом, как из-под шлема,
Он в девушках прочувствует старух.
Он в свадьбе видит похороны. В свете
Находит тьму. Резвящиеся дети
Убийцами мерещатся ему.
Постигший ужас предопределенья,
Цветущее он проклинает тленье,
Не разрешив безумствовать уму.
(И. Северянин. «Лермонтов»)

Потом у меня, со «щелями» да «ущельями», наступила пауза. А и очередное явилось в облатке Бодлера (в эпиграф от Шарля). «Декабред». Ёрнически-пророческое. В Перепутье...

Спускайтесь медленно в неумолимый ад,
На дно той пропасти, где сонмы преступлений
Под ветром не с небес мучительно кишат,
Как грозы грохоча в томительном слиянье.
Бегите за мечтой по страдному пути.
Вовек не утолить нам бешеных желаний,
И муки новые вам в негах обрести.
Луч свежий не сиял у нас в глухих притонах,
Тлетворный входит дух сквозь щели тёмных стен,
Как пламя фонарей, в самом аду зажжённых,
И разрушительный в вас проникает тлен.
(Ш. Бодлер)
--------------------------------

Крещенские морозы как будто на заказ.
По Via Dolorosa я выжимаю газ.
Близка моя Голгофа и сбиты тормоза.
И в термосе – не кофе, а чистая слеза.
Сквозь штудии Ле Гоффа, сквозь Средние века
я вижу, как Европа садится на быка.
Быка зовут Баррозу.
Мороз, что бес – хорош!
Кто пьяный, кто тверёзый – уже не разберёшь.
Коровы, овцы, козы – похожи на людей.
Поэзия – на прозу и слякоть на метель.
Кому-то нынче плохо. А мне – так самый раз.
Близка моя Голгофа: я выжимаю газ.
От Зевса и Адольфа, до скромника Жозе
приспешники Вервольфа филонят у шоссе.
Европа-потаскуха гарцует на сносях.
У грешников – непруха, у праведных – висяк.
Повсюду слышен ропот, и бык давно устал.
У станции Некрополь – чудесные места!
Влеком судьбой и мщеньем, аз – ангел во плоти, –
в морозное Крещенье по Скорбному Пути.
(23.01.2014)

Who is who (откуда и к чему растут рога) – предлагаю каждому додумать-дофантазировать уже самому.
Дальше я затесался на сайт и стал раскидывать Отклики...

Там Пустота и Немота.
А, впрочем, мы того не знаем.
К закату движутся летА.
Уже, как в детстве не летаем.
Не верим в приземлённый рай
И женщин любим с оговоркой.
Душа сочится через край
Слезой скупою и прогорклой.
(После смерти, 3.05.2014)
PS: Отклик на стих Павла Галачьянца (со «Стихиры»):

А после смерти будет – Пустота,
Наполненная Мыслями и Чувством…
Сжимаю пальцы медленно до хруста,
Всё начиная с чистого листа…
Хотя, зачем Там «чистые листы»?
Там – чисто всё: Подножие и Своды,
Там нет: ни изменения погоды,
Душевной и телесной маеты.
Нет Ничего, что может помешать
Бездушному Спокойствию и Вере…
Ах, если б знать своих желаний меру.
Размер своих эмоций, кабы знать!
Туда не заглянуть, щелей Там нет.
Лишь в наших снах болезненно глубоких
Мелькнёт Звезда в созвездьи Одиноких,
Нам испуская бирюзовый свет…
И я ловлю ниспосланную нить.
Иду за ней, здесь завершив расчёты.
Дорогу вижу всю без поворотов.
И после Смерти продолжаю жить…

В марте 2015-го я на какое-то время прислонился к Павлу Антокольскому. Не без своего Блока и кое-кого ещё...

«В бездне. Антокольский»

Дикий ветер окна рвёт.
В доме человек бессонный,
Непогодой потрясённый,
О любви безбожно врёт.
Дикий ветер. Темнота.
Человек в ущелье комнат
Ничего уже не помнит.
Он не тот. Она не та.
Темнота, ожесточась,
Ломится к нему нещадно.
Но и бранью непечатной
Он не брезгует сейчас.
Хор ликующий стихий
Непомерной мощью дышит.
Человек его не слышит,
Пишет скверные стихи.
 (П. Антокольский.  В доме, 1975)
----------------------------------------------------

О себе, а не о Блоке,
Написал он сгоряча.
В темноте ломались строки.
Ветер бешено крепчал.
И бессонницей томимый
Изгалялся человек.
Грезя будто о любимой,
Раскалял унынья грех.
Вырывались с корнем ставни.
За окном глумилась ночь.
Не мольба была в литаньях –
Да и некому помочь.
Чёрным горем измождённый,
Он спасенья не искал.
Молоточком заведённым
Колотилась боль в висках.
(13.03.2015)
PS: Павел Григорьевич писал своё в 1975, за три года до кончины. В конце 60-х умерла его жена (муза и ангел-хранитель). Дальше – полная безысходность. Это и отразилось в его вариации по Блоку.
Ну, а ниже – Блок. Кстати, в этот же день (22 марта 1916) поэт написал и ещё одно, не менее впечатляющее («Коршун»).

Дикий ветер
Стёкла гнёт,
Ставни с петель
Буйно рвёт.

Час заутрени пасхальной,
Звон далёкий, звон печальный,
Глухота и чернота.
Только ветер, гость нахальный,
Потрясает ворота.

За окном черно и пусто,
Ночь полна шагов и хруста,
Там река ломает лёд,
Там меня невеста ждёт...

Как мне скинуть злую дрёму,
Как мне гостя отогнать?
Как мне милую – чужому,
ПроклятОму не отдать?

Как не бросить всё на свете,
Не отчаяться во всём,
Если в гости ходит ветер,
Только дикий чёрный ветер,
Сотрясающий мой дом?

Что ж ты, ветер,
Стёкла гнёшь?
Ставни с петель
Дико рвёшь?

«О пользе и вреде истории для жизни. Не Ницше»

Я рифмовал твоё имя с грозою,
Золотом зноя осыпал тебя.
Ждал на вокзалах полуночных Зою,
То есть по-гречески – жизнь. И, трубя
В хриплые трубы, под сказочной тучей
Мчался наш поезд с добычей летучей.
(П. Антокольский)
--------------------------------------------------

Имя Жизни обвенчать с грозою
Для поэта – пара пустяков.
Ведь у греков Жизнь – это Зоя.
Встреча звуков. Разность языков.
Зоя и добра, и домовита.
С нею – как за каменной стеной.
Может, больше здесь подходит Вита?
Я латинский к рифме подтяну.
Мы подруг по жизни выбираем
Сердцем, не внимая именам.
Предка боги вышвырнут из рая
Из-за Евы. В чём её вина,
Если честно, не совсем понятно.
Как и то, чем плох запретный плод.
И на солнце есть от сажи пятна.
Кружит Коршун. Пишет ямбы Блок,
Причитая горькое: «До коли
Родине под Коршуном тужить?!».
Кто учил историю «по школе»,
Вряд ли отскребёт её от лжи.
16.03.2015 (2.00)
PS:
«Du bist am Ende was du bist» – Ты, в конце концов, то, что ты есть.
Зоя Бажанова – жена и муза П. Г. Антокольского, замечательного театрального деятеля и поэта. Театральность стала важнейшим элементом его поэтики, позволявшим «передать внутренний накал исторического действа» (А. И. Павловский). История же была сквозной темой его творчества.
Помимо «Коршуна» А. Блока, у меня здесь имели место ассоциации с некоторыми вещами Н. Шипилова и, как-то, В. Высоцкого. Ну, а Ницше – это Ницше…

Далеко ли до света?
До света ещё далеко ли?
Тараканы и крысы попрячутся в щели когда?
Если б каждый до крови, до боли
Учился истории в школе,
То, наверно б, уже не болел темнотой никогда!
Не презрение, а прозрение
Ты дала мне, Россия, печальному.
Как отвар из целебных кореньев –
Каждый вздох на земле измочаленной.
(Н. Шипилов)

Смотрю французский сон
С обилием времён,
Где в будущем – не так и в прошлом – по-другому.
К позорному столбу я пригвождён,
К барьеру вызван я языковому.
Ах, – разность в языках!
Не положенье – крах!
Но выход мы вдвоём поищем и обрящем.
Люблю тебя и в сложных временах –
И в будущем и в прошлом настоящем!
(В. Высоцкий)

В общем, где «щели», где – «ущелья». И далеко не всегда – в Свет.
Как и с Историей. С её (каждым под себя, да ещё под бравурную музыку Идеологий) коварными перезвонами. В угоду «вождистам».
Со «щелями» на этом (только в разгон) мы, пожалуй, притормозим.

23.01.2025